Неприкосновенный запас - Яковлев Юрий Яковлевич (чтение книг .TXT) 📗
Некоторое время подполковник молча разглядывал моих ребят. Потом вдруг уставился на меня и срывающимся голосом спросил:
- Ты кого это привез, балетмейстер?
- Артистов балета, - ответил я.
- Артистов? - Левый глаз у подполковника задергался. - Где артисты? Я, понимаешь, вижу детский сад. Ты себе отдаешь отчет, что на фронте не место для детишек?
- Эти дети прекрасно танцуют. Они смогут...
- Мы сами согласились, - вдруг сказал Вадик.
- Мы не дети! - вмешалась в разговор Тамара.
Шурик, преодолев слабость, встал.
- Отставить разговоры! - У подполковника снова дернулся глаз. Завтра приедет полковой комиссар и решит, что с тобой делать за невыполнение приказа... - И, повернувшись к детям, он сказал: - А вас завтра отправят домой, в Ленинград!
И зашагал к двери.
Я посмотрел на своих ребят. Они замерли, вопросительно глядя на меня: неужели завтра им предстоит снова очутиться в безжалостном мире блокады?
- Продолжим экзерсис, - через силу сказал я.
12
Ранним мартовским утром батальон отходил на отдых.
Брезжил рассвет. Над землей, вернее, над снегом поднимался туман. И потому, что день еще не наступил, все казалось серым: и небо, и снег, и идущий батальон.
Издалека солдаты сливались в одну массу, и казалось, по земле движется тяжелая серая туча. И был слышен частый, приглушенный снегом шум шагов.
Эта грозная лавина не шла, а надвигалась.
Батальон спешил: надо было до наступления дня пройти простреливаемый участок.
- Шире шаг!.. Шире шаг!.. - командовал простуженный голос. Подтянись!
В этой общей массе командиров не было видно. И казалось, батальон сам себе подает команду, поторапливает.
Я стоял на крыльце школы, наблюдал за движением батальона и думал: что будет со мной? Будут судить трибуналом? Отправят в штрафбат или вернут на батарею? Но заботила меня не собственная судьба - меня тревожили мои ребятишки: что будет с ними? Зачем полковой комиссар приехал к нам на дамбу?! Разыскал меня среди тысяч других бойцов. Послал в Ленинград...
Мне вдруг захотелось на батарею, на открытую всем ветрам и всем вражеским снарядам дамбу, к моему орудию, в землянку, к ребятам. Так захотелось, словно в целом свете не было роднее места.
И тут рядом со мной возникла Тамара.
- Борис!
Большие серые глаза внимательно смотрели на меня.
- Видите, с плацдарма на отдых отходит батальон... Мы дадим для бойцов концерт.
- Вы с ума сошли! У вас не хватит сил, Тамара!
Но она исчезла так же неожиданно, как появилась. Передо мной белел снег и черной полосой вилась дорога, по Которой шли солдаты. Я услышал согласный, сливающийся хруст шагов. Увидел парки дыхания. Увидел лица усталые, серые, однообразные.
Батальон подходил к политотделу.
Солдаты разделись, повесили шинели на школьной вешалке. Кое-кто сунул в карман номерок, пошутил сам с собой. Оружие поставили к стенке. Потом, подталкивая друг друга, устремились в столовую, расселись за столами, приготовили котелки, достали из-за голенища ложки.
И когда от полных котелков пошел пар и весело застучали ложки, в солдатской столовой появилась "Тачанка". Мои ребята - в гимнастерках с красными полосами поперек груди, в суконных буденовках с малиновыми звездами. Эх, тачанка-ростовчанка! Что же, тачанка, так медленно берешь разгон? То ли повозка стала тяжелой, то ли кони давно не отдыхали? Молчит пулемет. Возница опустил вожжи.
Дядя Паша сел на краешек скамейки, прижался щекой к баяну, тонкими сухонькими пальцами пробегает по костяшкам клавиш. Хочет помочь тачанке музыкой. Кони движутся медленно, словно возвращаются из боя, усталые, взмыленные, тяжело дыша, опустив головы.
Мои ребятишки танцевали между столами.
А бойцы ели кашу. Ели тупо и сосредоточенно. Уже начался танец, а они ели. Но постепенно искусство брало свое. Вот уже один боец не донес ложку до рта, опустил ее обратно в котелок. Вот его сосед оторвал голову от каши.
Артисты как бы немного разогрелись. Кони задвигались быстрее. Возница замахал кнутом. Пулеметчик оживился - "застрочил из пулемета пулеметчик молодой".
Танцуют, танцуют, помнят каждое движение. Через силу, а танцуют.
Уже половина бойцов оторвалась от котелков, а те, кто ел, исподлобья поглядывали на танцоров.
И тогда в столовой появился полковой комиссар.
Он увидел бойцов, забывших о каше, увидел их спины в ватниках, стриженые головы, а впереди, за массой этих застывших солдат, увидел артистов в буденовках, в гимнастерках с алыми нашивками на груди.
Вначале ребята только обозначали движения, а теперь разогрелись, стали танцевать быстрее. Вырвалась тачанка на необозримый простор. И всем сидящим в столовой начинает казаться, что они тоже мчатся следом за тачанкой. Давай, давай! Пулеметная тачанка - все четыре колеса! Нет никаких колес - есть ребячьи ноги, тоненькие, но проворные. Четыре коня вразлет. Гей, гей! Возница натянул вожжи. Пулеметчик саблю под мышку - и припал к невидимому пулемету. И все видят, как пулемет трясется, дымится, а ветер срывает огненный язычок с дульного среза. Боевой разворот. Кони взметнулись на дыбы. И снова очередь, похожая на отрывистый звук трубы.
Где командир? Кто подает тачанке неслышные команды: "разворот", "стоп", "огонь"? Я стою в стороне, но ребята видят меня. Рука вытянута, сжата в кулак. Раз-два! Быстрее! Легче, легче! А теперь...
Полковой комиссар стоит в дверях и внимательно смотрит.
"Тачанка" пытается двигаться быстрее, спотыкается. Вот упал Шурик. Вышел на присядку - встать не может. А сидящие в зале думают, что так и надо, - ранили бойца.
- Помогите встать Шурику, - шепчет Тамара.
И двое ребят поднимают его. И он продолжает прерванный танец.
А зрители забыли про кашу. Глаза оживились. Лица стали оттаивать.
И неожиданно кто-то из бойцов забылся и тонким голосом запел:
Эх, тачанка-ростовчанка,
Наша гордость и краса...
Еще несколько голосов подхватило:
Пулеметная тачанка,
Все четыре колеса...
И вот уже все поют. Отвыкли петь, забыли, как это делается. А тут запели: ожила в людях застывшая песня. И полковой комиссар вдруг тоже начинает петь.
