Детство и юность Катрин Шаррон - Клансье Жорж Эммануэль (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
— Мы хоть можем поесть в полдень горячей похлебки, — заметила Катрин. По крайней мере, согреешься…
— Э! Самое противное здесь — это пыль… Она липнет ко всему: к коже, к ресницам, к волосам…
Жюли развязала платок, плотно окутывавший ее голову, вынула из прически шпильки и тряхнула рассыпавшимися волосами.
— Видишь, Кати, волосы у меня совсем серые, словно я седая.
Она вытягивала шею, вертела головой, наклоняла ее во все стороны, растирала шею кончиками пальцев.
— Уф! Сразу стало легче. Знаешь, к полудню и к концу работы у меня такое чувство, будто голова ушла в плечи по самые уши.
Сгибая и разгибая занемевшие и покрасневшие от холода пальцы, Жюли продолжала:
— Руки вот тоже… Они все время подняты над головой, чтобы удержать корзину в равновесии. К вечеру их совсем перестаешь чувствовать, особенно зимой.
Жюли говорила об этом с равнодушным видом, как о вещах незначащих, вроде погоды. Кстати, о погоде она тоже упомянула: летом, в жаркие дни, солнце нещадно палит лица и руки, а осенью дождь льет с утра до вечера, глина становится скользкой, и очень трудно идти по ней с корзиной на голове.
И только одна вещь выводила Жюли из себя до такой степени, что она не могла говорить спокойно: невозможность сохранить волосы чистыми из-за проклятой пыли, которая набивается в них так, что потом никак не отмоешь!
— А внизу? — спросил Орельен.
— Что — внизу?
— Что там делают, внизу?
— Внизу, в шахте, работают мужчины: они копают каолин.
Катрин со стыдом вспомнила, что надменная осанка Жюли частенько вызывала в ней раздражение. «Что за манера держать все время голову прямо, словно аршин проглотила?» — думала она в такие минуты. Теперь Катрин понимала, что это всего лишь привычка, рожденная тяжелой работой, — она-то и придавала Жюли высокомерный вид. Катрин стало мучительно жаль подругу, вынужденную зарабатывать свой хлеб таким ужасным трудом. На обратном пути девочка заявила своему спутнику:
— Знаешь, Орельен, нельзя оставлять твою сестру на этой страшной работе. Три часа в день на одну дорогу, тощий обед всухомятку и все время на ногах… Ну, подумай сам, разве это работа для девушки? Жюли скоро надорвется на такой каторге, помяни мое слово!
— Я и сам часто думал об этом, — задумчиво проговорил Орельен, — но, пока не увидал собственными глазами, не представлял хорошенько, как ей тяжело. Но что делать? Счастье еще, что Жюли получила эту работу: только по протекции господина де ла Рейни отец смог устроить ее в карьеры Марлак. С тех пор как она работает, у нас в доме не так голодно.
— Нет, так оставлять ее нельзя! — повторяла Катрин.
Жюли много раз рассказывала друзьям о своей работе в карьерах, но, как правильно заметил Орельен, «нужно было увидеть все собственными глазами», чтобы понять.
Вечером в доме-на-лугах Катрин, Орельен и Франсуа держали совет. Решено было снова обратиться за помощью к дядюшке Батисту.
Назавтра, после работы, старик внимательно выслушал горячую, сбивчивую просьбу Катрин. Орельен добавил, что просит не говорить пока ни слова папаше Лартигу, иначе тот не преминет задать основательную трепку Жюли, как невольной виновнице, и Орельену — за то, что тот лезет не в свое дело.
Дядюшка Батист не скрыл от детей, что просьбу их выполнить трудно: в торговле фарфором ожидался застой, и на фабрике подумывали скорей о сокращении, чем о приеме новых рабочих. В общем, он постарается сделать все, что в его силах. Тут старик улыбнулся и потрепал Катрин по щеке.
— Какова девчонка! — сказал он. — Ты, твой брат и твои друзья могли бы послужить примером для многих и многих взрослых. Если бы весь рабочий люд так хорошо понимал друг друга, как ваша маленькая компания!.. Ах, черт побери…
Он широко развел руками, вскинул кверху подбородок, и жест его. был красноречивее слов. У ребят сложилось впечатление, что он сулит невесть какие блага фабричным рабочим, если те возьмут пример с Катрин и ее друзей.
Но лицо дядюшки Батиста тут же омрачилось; он сплюнул на землю и проворчал:
— А пока что они только и знают, что грызутся между собой из-за всякой ерунды да еще плодят ребятишек, которые, вырастая, превращаются в таких же вьючных животных, как они сами…
Старик откашлялся…
— Да, так, по крайней мере, обстоит дело здесь, в этой забытой богом дыре… В Париже было по-другому…
— А вы давно уехали из Парижа? — спросила Катрин.
Он сделал вид, будто не расслышал ее вопроса.
— Ну, мне пора идти. А насчет Жюли посмотрим. Он нахлобучил шапку на лоб и ушел, широко шагая.
— Как ты думаешь, удастся ему сделать что-нибудь для Жюли? — спросила Катрин.
— Во всяком случае, он сделает все, что сможет.
— Откуда он к нам приехал, этот дядюшка Батист? Ты слышал, как он расхваливал парижских рабочих, а потом сразу скис, когда я спросила его, давно ли он оттуда.
— Да. А помнишь тот вечер, когда он вдруг заговорил о тамошней фарфоровой фабрике, самой лучшей на свете, по его словам? Я уверен, что он на ней работал. Знаешь, лучшего формовщика, чем он, нет во всем Лимузене. И, говорят, никогда не было.
— Но он почему-то не хочет распространяться о том, что он бросил эту фабрику в Париже или около него.
Помолчав, Катрин заговорила вновь:
— Что он мог натворить такого, чтобы скрываться здесь? Тебе не кажется, что он совершил в Париже какое-нибудь преступление?
Орельен вспыхнул:
— Ну, Кати, как ты можешь? Как только у тебя язык повернулся сказануть такое?
Она смутилась:
— Ты прав. Сама не знаю, почему я так подумала.
Хотя Катрин искренне восхищалась старым мастером и была благодарна ему за доброту и привязанность к ней и к Франсуа, в глубине души ее жила бессознательная обида на старика, который заставил ее поступить на фабрику, отказавшись от должности компаньонки. Она вспомнила также о недоверии, которое покойная мать долго питала к словоохотливому старику, но тут же упрекнула себя: какое ей дело до прошлого дядюшки Батиста? Ведь старый рабочий мог оказаться жертвой какой-нибудь несправедливости. Быть может, ему, как и отцу, пришлось бежать, спасаясь от чьей-то вражды и злобы? Таких добрых и отзывчивых людей, как дядюшка Батист, мало на белом свете.
Разумеется, он снова поможет своим юным друзьям, и благодаря его хлопотам Жюли избавится от ужасной работы в карьерах Марлак.
Несколько дней прошло в ожидании. Наконец однажды днем, в обед, дядюшка Батист подошел к Катрин и Орельену. Понюхав табачку, он чихнул несколько раз и долго откашливался, прочищая горло.
— Ничего не выходит, ребятки, — пробурчал он, — ничего не выходит. Я дважды разговаривал с хозяином: он никого не хочет брать. Счастье, говорит, если не придется увольнять тех, кто уже работает. Сколько я ни просил его, что только ни говорил — единственное, чего мне удалось добиться… — Дядюшка Батист сдвинул кепку на лоб, почесал затылок. — Хозяин обещал мне, что, если кто-нибудь из учеников уволится с фабрики, он возьмет Жюли на его место.
Старик потер ладони, словно ему было холодно, хотя в мастерской жарко топилась печка…
— Брр, — сказал он, — не очень-то здесь тепло, ребятки! Сбегаю-ка я в трактир и пропущу стаканчик!
Когда он вышел, Орельен вздохнул:
— Он очень огорчен… Потому и ушел…
— Что же мы будем делать? — спросила Катрин. Орельен пожал плечами.
— Думаешь, сыщется такой ученик, который захочет уйти с фабрики?
— Да, непохоже…
Жюли ничего не знала обо всех этих хлопотах и волнениях. Друзья хотели сделать ей сюрприз.
Поскольку все дело хранилось в строжайшей тайне, обсуждать его можно было только в те вечера, когда Жюли не приходила в дом-на-лугах, а случалось это крайне редко.
— А что, если мне уйти с фабрики? — спросила в один из таких вечеров Катрин.
Орельен, Франсуа и Амели в один голос запротестовали. О чем она только думает? И что в таком случае собирается делать? Хочет снова стать служанкой у чужих людей? Но это же чистое безумие — отказаться от своего будущего!
