Том 27. Таита (Тайна института) - Чарская Лидия Алексеевна (книги онлайн полные .TXT) 📗
В умывальной собрался за малым разве исключением почти весь выпускной класс. В дортуаре остались только двое: Спящая Красавица — Нета Козельская, безжизненная девушка, имеющая способность засыпать всюду, где можно и где нельзя: в классе на уроках, в столовой за обедом, в часы рекреаций в зале, не считаясь с обстоятельствами места и времени; да еще Лулу Савикова, или M-lle Ком-иль-фо — по прозвищу институток, — первая ученица, любимица классных дам, усердная и прилежная, помешанная на приличиях. Институтки-одноклассницы недаром прозвали ее M-lle Ком-иль-фо или Комильфошкой. Лулу Савикова, считая себя аристократкой, хотя она только дочь небогатого чиновника, постоянно делает замечание подругам по поводу их неуменья держать себя.
— Fi donс, какие у тебя манеры! Это неприлично! — постоянно повторяет она.
Сама она чопорна, медленна, сдержанна, рассчитывает каждое свое движение и напоминает куклу-автомат. Разумеется, и нынче она не пожелала прийти босою в одной рубашке в умывальную комнату посмотреть племянницу Стеши и предпочла, сгорая от любопытства, оставаться в постели.
Но зато Валерьянка — Валя Балкашина, удивила всех. Пренебрегая сквозняками и холодом, которые мерещились ей везде и всюду, она появилась в теплых чулках и в кофте, накинутой поверх казенной сорочки. Заранее волнуясь и нюхая соли, посасывая мятные лепешки от тошноты (ее всегда тошнило в минуты волнения), она одной из первых притащилась в умывальную, кутаясь поверх всего в теплый байковый платок.
Ровно в одиннадцать часов, словно по команде, бесшумно раскрылась коридорная дверь, и Стеша, держа на руках малютку-племянницу, очутилась среди воспитанниц.
Глаша, ошеломленная встретившим ее бурным восторгом, прижалась к груди своей молоденькой тетки и, закрывшись, ручонкой, из-под ладошки разглядывала лица окружавших ее воспитанниц.
— Барышни, золотенькие, ради Господа Бога, потише. Не погубите, — шептала Стеша. — Потише, барышни, милые. Услышит Августа Христиановна — будет беда.
— Не услышит, она спит.
— И сладко грезит во сне…
— О старой сосне.
— Ха-ха-ха!
— А Глашенька ваша — душонок, прелесть, что за мордочка. Не правда ли, mesdames?
— Ангел! Прелесть! Восторг!
— Она, пожалуй, некрасива, но что-то в ней есть такое.
— Неправда, неправда. Она красавица, лучше Баян и даже Козельской.
— Ну уж, Козельская твоя: сурок, сонный крот и сова. Глашенька же — божество!
А «божество» в это время с аппетитом обсасывала барбарисовую карамельку, предупредительно подсунутую ей кем-то из воспитанниц. Черные глазенки Глаши лукаво поблескивали, а пухлые губки складывались в улыбку.
— Однако ж, mesdames, соловья баснями не кормят. «Душка», "восторг", «божество», "прелесть" — это мы говорить можем, а что нам делать с Глашей, этого, оказывается, нам придумать не под силу, — первою возвысила голос Шура Чернова, и сросшиеся брови ее сомкнулись над энергичными глазами.
— Да что придумывать-то, барышни? Хошь лбом стену пробей, не придумать ничего, — с отчаянием произнесла Стеша, — разве только одно: укутаю я потеплее Глашку, отнесу отсюда и оставлю на улице. Авось добрые люди ее подберут. Все едино — ни в подвал, ни в девичью нам с нею возвращаться нельзя. Я сказала, что увожу ее к знакомым, что берут они у меня девчонку. Стало быть, на улицу и надо ее нести.
— Нет, нет! Что вы говорите, Стеша! Это невозможно! Это бессердечно и жестоко! Я придумала совсем другой исход и, кажется, счастливый и, кажется, хороший. Хотите скажу?
Глаза Баян искрятся. Лицо улыбается всеми своими ямочками.
— Говори же, говори, что придумала, — нетерпеливо шепчут кругом.
— Ах, вы убедитесь, это очень просто. Совсем просто…
Ника вскакивает на край комода и, сидя "на облучке", говорит, уже пылко, горячо:
— Вы знаете, конечно, Бисмарка, Ефима; у него есть отдельная комнатка. Она совсем изолирована, туда никто не ходит. Она под лестницей. Я несколько раз заглядывала туда, когда посылала Ефима за покупками. Он очень аккуратный, чистый. И в каморке у него чистота. Он грамотный, читает газеты. Значит, умный, значит, толковый. Недаром же целые поколения институток прозвали его Бисмарком. У него две слабости: любовь к политике и к детям. Он постоянно зазывает к себе детишек и возится с ними. Что, если попросить его приютить у себя до поры до времени Глашу? Потом мы устроим ее как-нибудь иначе, а пока… Кормить и одевать мы ее будем сами: каждый день от обеда и ужина по очереди каждая из нас будет отдавать ей свою порцию — одна суп, другая жаркое, третья сладкое. На карманные деньги станем покупать ей платьица и сладости.
— И лекарства, в случае, если она заболеет, — вставляет неожиданно Валерьянка.
— Т-с! Т-с! Не мешай говорить Нике, — шикают на нее подруги.
— Ну, лекарств покупать не придется. Мы будем иметь их даром из Валиной аптеки, — острит Золотая Рыбка.
И на нее шикают тоже и машут руками.
— Продолжай, Ника, продолжай, — слышится кругом.
— Но все это надо делать, mesdames, под полным, абсолютным сохранением тайны. Чтобы никто не знал, кроме Бисмарка, Стеши и нас. Хранить свято от начальства наш секрет. Сторожу Ефиму мы будем платить за угол. Не знаю, поняли ли вы меня?
— Поняли! Поняли!
— Но помните, mesdames, Глаша будет как бы "дочь института", наша дочка.
— Да! Да! Да!
Лица институток, оживленные и взволнованные, обращены к Нике Баян.
Нет, она положительно маленький гений, эта Ника. Кто подсказал ей этот чудесный план? Каким новым радостным значением благодаря ему наполнится теперь жизнь выпускных, такая серая, такая будничная до этой минуты!
— Mesdames, мы будем всячески заботиться о ней, раз она является нашей маленькой дочкой, — мечтательно говорит Невеста Надсона.
— Да, да. И пусть она называет нас всех мамами, — в тон ей шепчет Хризантема.
— Ну вот еще. Тридцать пять мам. Есть от чего сойти с ума. Я бы хотела лучше быть папой, — выступает с лукавой усмешкой Черненькая Алеко.
— Ну вот и отлично. Шура Чернова будет папа, а я бабушка, — и, забывшись, шестнадцатилетняя бабушка Ника Баян хлопает в ладоши и хохочет и прыгает на одном месте.
— В таком случае, я буду дедушкой, — бухает Шарадзе и торжествующим взглядом обводит подруг.
— Только не вздумай мучить ее загадками и шарадами. С ума от нее можно сойти, — звенит Золотая Рыбка.
— Нет, нет, я предоставлю Хризантеме рассказывать ей о цветах, Донье Севилье об Испании, а Невесте Надсона читать стихи любимого поэта, — покорно соглашается Тамара.
— Нечего сказать, блестящее воспитание получит наша дочка, — смеется Земфира, она же Мари Веселовская. — Mesdames, — прибавляет она, — раз главные роли уже определяются, я предлагаю быть ее теткой.
— И я.
— И я тоже.
— И я, — слышатся голоса, — теток может быть много, это не матери.
— Mesdames, остается свободная вакансия на дядей. Желающие есть? — самым серьезным образом спрашивает Донна Севилья.
— Нет, нет. Дядя должен быть один — Бисмарк Ефим. Это его преимущество.
— А захочет ли он еще принять к себе Глашу?
— Ну вот еще! Как он сможет не захотеть, как он посмеет не захотеть? Ведь мы ему за это платить будем.
— Не то, не то, — и Черненькая Алеко снова выступает на сцену. — Во-первых, не будем наивны и не станем думать, что облагодетельствуем Ефима предложением взять девочку. Бесспорно, он многим рискует, если примет Глашу. Ведь его могут лишить места за это. Без спроса в сторожке, как и всюду среди этих чопорных стен, не может поселиться ни одна живая душа. Но, правда, и я слышала, что Ефим обожает детей и что у него недавно умерла маленькая внучка в деревне, а потому я убеждена, что он исполнит нашу просьбу — возьмет Глашу.
— Только бы она не болела. Я подарю Ефиму мою аптечку. И научу его, как и сколько давать Глаше лекарств, — произнесла Валя.
