Синий город на Садовой - Крапивин Владислав Петрович (читаем бесплатно книги полностью .TXT) 📗
– Я же говорил: не надо соваться в эту дембильскую кашу! – вырвалось у Феди.
– Навсегда от нее все равно не спрячешься, – сказала Оля.
Нилка произнес тихо и непримиримо:
– Навсегда не спрячешься, но в нашем городе не надо, чтобы толпа была.
– Куда же денешься, раз она есть, – пробормотал Борис.
– Я же не вообще про город, а про который с'совсем наш. Тот, который мы… делаем…
Так второй раз сказал он, что есть у них свой, общий Город, ведомый им одним… И стало легче на душе.
Но Нилка не кончил разговор про толпу. Видно, что-то его зацепило. Он проговорил с болезненной ноткой, будто трогал языком больной зуб:
– В толпе или не замечают никого, или все прут куда-нибудь с'стадом… Папа говорит, что это с'синдром толпы… Он мне это сказал после одного происшествия…
– Какого? – спросил Федя. Было почему-то жаль Нилку.
– С'стыдно вспоминать…
– Ну, не вспоминай тогда, – покладисто сказала Оля.
– Нет, я с'скажу. Потому что мы ведь… вместе… Это когда я жил еще в старом доме на улице Тургенева…
И пока брели они вот такие, приунывшие, виноватые перед собой и друг перед другом, Нилка рассказал про то, что случилось два года назад.
Рядом с их пятиэтажкой тянулся старый квартал, и там, в покосившемся домишке, жил старик. Родственники у него умерли или разъехались, он один хозяйничал как мог. Жил на пенсию, огород не вскапывал: видать, не было сил и охоты. Зато однажды – то ли была это память о детстве, то ли просто чудачество – начал он среди заброшенных грядок строить игрушечный город. Из глины, из гипса, из черепков и стеклянных осколков. Работал каждый день: клепал из проволоки узорные решетки, лепил и сушил на солнце кирпичики, складывал из них домики и крепостные стены…
Видно, старик был с талантом и кое-что понимал в архитектуре. Город – с причудливыми зданиями, с рыцарским замком посередине, с мостами через овраг – вырастал на заброшенном огороде, как маленькое чудо. Сперва люди посмеивались, потом стали стоять у низкой изгороди подолгу, смотрели уже серьезно. Нашлись и помощники – из ребят. Выкладывали жестяными бутылочными пробками сверкающую мостовую, собирали цветные стеклышки для мозаик, резали из красного пластика кусочки для черепицы…
И не знал Нилка, не понимал, откуда у местных мальчишек появился "заговор". В том числе и у тех, кто днем, бывало, помогал старику. И "с'совершенно непос'стижимо", почему в этом заговоре оказался Нилка.
– Пришли в с'сумерках, позвали. Говорят, "тайная операция", чтобы отомстить за кого-то. Говорят, старик этот кого-то из ребят обидел, на двор не пустил… Все собрались, с'секретно так, будто разведчики. Интересно… Фонарики взяли… К огороду подобрались, фонарики включили – и давай по городу камнями, как бомбами… Торопятся, кидают, и я тоже, будто со мной что-то сделалось… А потом от моего камня одна башня посыпалась. Будто ме-ня самого по голове! Как заору: "Вы что делаете, гады!" Заревел – и домой… Папа выскочил, а там уже никого нет. И половины города нет… Папа ме-ня потом все спрашивал: "Ну а ты-то зачем пошел? Зачем кидал? Ты же этот город так любил…" А я только реву, потому что сам не знаю. Вот тогда он и сказал про с'синдром…
– А тебя потом ребята не били? – нерешительно спросил Федя. – За то, что выдал.
– Не-а… Лучше бы уж били. А то я мимо того огорода ходить не мог. Мимо развалин… Потому что как предатель…
– Ты же маленький был, – попыталась утешить его Оля.
– Ну да, маленький. Семь с половиной!..
– А старик город не восстановил? – спросил Борис.
– Он чинил кое-что. Но как-то уже неохотно. А та башня, которую я… она так и осталась… А потом мы уехали. А старик, говорят, скоро умер… Может, из-за этого…
Федя сказал почти испуганно:
– Брось ты. Старики умирают от старости.
Оля жалобно попросила:
– Хватит вам о смерти. И так день какой-то похоронный.
Борис бросил на нее обеспокоенный взгляд:
– Ну ты что, Оль?.. Половина-то дня еще впереди.
Оля встряхнулась:
– Вот что! Пойдем сейчас к Анне Ивановне! Я обещала, что мы зайдем на днях, ковер ей выколотим. Может, и еще что помочь надо. Хоть одно доброе дело сделаем.
Видно, отснятую пленку она добрым делом не считала.
Они вышли на Садовую. Оля на ходу сменила в камере кассету.
– Солнце сейчас как раз на тот дом светит, где ваза. Снимем, пускай хоть через стекло. Все равно надо когда-то.
Борис неуверенно предложил:
– А может, все-таки зайти да попросить: пусть откроют окошко? Не обязательно же там вредные люди.
– Нет, – решила Оля. – Сегодня день невезучий.
День оказался еще невезучее, чем думали: окно оказалось задернуто шторой.
– Все! – Оля затолкала камеру в футляр. – Больше никаких съемок сегодня! Пошли к Анне Ивановне…
– Даешь тимуровскую работу, – поддержал ее Борис.
– Даешь, – согласился Федя. И вдруг завопил: – Ольга, камеру! Скорее! – Потому что взглянул на новую колокольню.
Колокольня была видна отсюда, с горки, в просвете среди тополиных крон, над невысоким забором. Красная, кирпичная, двухъярусная. Крышей служил ей небольшой купол, крытый квадратиками оцинкованного железа. Над куполом поднимался похожий на тонкую шахматную фигуру шпиль с желтой головкой. К головке этой наклонно тянулась лестница от лесов, которые с одной стороны колокольни подымались до купола. Наверху лестницы, у самой маковки, была площадка с перильцами, на ней стоял человек. Отсюда казалось – совсем лилипутик. Другой поднимался по лестнице. Он нес на спине золоченый, играющий искрами крест – чуть не с себя ростом.
– Сейчас будут ставить! Снимай скорее!
– Телевик! – велела Оля.
Борис выхватил из сумки нужную насадку (спортивную сумку с кинопринадлежностями он бессменно таскал за Олей). Она навинтила объектив, нацелилась…
Человек с крестом поднялся к товарищу. Неторопливо и умело, не боясь высоты, они взяли крест за концы перекладины, как за крылья. Приподняли и нижним концом опустили на маковку шпиля – видимо, там, в этом шаре, было гнездо. Подержались за крест и, кажется, попытались шатнуть его. Но он стоял неподвижно. И солнечный зайчик горел на самом верху.
Люди стали спускаться.
Оля заводила в камере пружину.
– Феденька, ты умница! Такой эпизод ухватил!
– Ольга, смотри!..
Людей уже не было, а лестница вдруг шевельнулась. Наверно, ее тянули за веревки. Она встала вертикально, начала опрокидываться и наконец полетела с лесов. Потом донесся отдаленный гул.
– Сняла? – спросил Федя.
– Да. Здорово… Ой, мамочка, страшно даже: вдруг там по головам…
– Все небось рассчитано, – успокоил Борис.
– А будем проситься на колокольню? – вспомнил Нилка. – Панорама-то ведь нужна. Над которой я полечу.
– Попрут, – как и в прошлый раз, сказала Оля.
– Не имеют права! Мы скажем, что школьная киностудия! – заявил Нилка. – Папа говорит, что операторов обязаны везде пускать!
– Ага! – откликнулся Борис. – А дядя дьякон скажет: "Ваши удостоверения?"
– А мы значки покажем!
– Какие значки? – Это удивились все разом.
Нилка вдруг порозовел. Заковырял в кармашке у пояса.
– Только они самодельные… Я хотел сразу показать, да боялся. Вам, наверно, не понравится… – Наконец он протянул на ладони значок.
Тот был не совсем самодельный. Прозрачный пластмассовый кружок с булавкой, в который можно вставить любую картинку, был, конечно, куплен в киоске. А в ободке, за оргстеклом, черный на белом фоне рисунок: существо с табуретом вместо туловища, с вихрастой ребячьей головой и с тонкими ручками, в которых зажата большая многоглазая камера. И надпись по кругу:
STUDIA
TABURET
Оля тихонько завизжала от восторга:
– Ой, Ни-илка-а! Откуда?
Нилка заулыбался:
– С папой сделали. Вчера. До ночи сидели. Он сперва нарисовал, потом сняли, потом печатали на фотобумаге… Двадцать штук нашлепали на всякий случай…
