Звезды под дождем (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (лучшие книги txt) 📗
Это, наверно, не легче, чем держать в руке огонь.
Или все-таки легче?
Или труднее?
Тишина сделалась такая, что стук часов начал нарастать, как грохот молотков.
Или барабанов?
Но когда же это кончится?
И когда стоять так и смотреть он уже не мог, сзади рванули дверь и Сашкин голос ввинтился в тишину:
— Валька, не отдавай!
Это было как толчок.
Валька рванулся назад, бросился в дверь. Он успел заметить столпившихся у окна ребят: Володю Полянского, Кольчика, Воробьева, Петьку Лисовских. И Сашку, отскочившего к косяку. Он увидел их встревоженные лица. Но остановиться не мог. Он пошел, пошел вдоль запертых дверей, под слепыми, погасшими плафонами, все скорей и скорей. И очень хотелось сорваться и побежать, но Валька чувствовал, что нельзя. Бегут те, кто виноват.
И только на лестнице, где никто уже не смотрел вслед, Валька кинулся через три ступеньки. Вниз. Вниз. Вниз…
Он так и не заплакал. Он толкнул низкую дверцу раздевалки, сорвал с крючка шапку, пальто. И только тут заметил, что свободна у него лишь правая рука. Левой рукой он все еще стискивал галстук.
Валька стал разжимать кулак. Пальцы словно окоченели и разгибались медленно.
КРЕПОСТЬ. ВАЛЬКА, ПОЖАЛУЙСТА, ВСТАНЬ!
Валька плечом отодвинул тяжелую дверь, и морозный воздух резанул ему лицо. Валька остановился на крыльце.
Что же делать дальше?
Та упрямая сила, с которой он держался в пионерской комнате, теперь покинула его.
Валька медленно спустился с крыльца, прошел вдоль школы, свернул в переулок и зашагал наугад, не думая о дороге и доме.
Что же будет дальше? Завтра?
Нет, он ни капельки не жалел, что не отдал галстук. Никаких сомнений тут не было, но и просвета не было тоже.
Чего он добился? Завтра, наверно, все повторится. Ну опять галстук не отдаст. Ну и что? Носить его все равно запретят, если считается, что исключили.
Самое страшное, что никто не поможет. Кто может дать защиту?
А может быть, кто-нибудь защитит? Кто?
Где-то в этом городе живет Сандро, старый Валькин вожатый. Но где его найдешь? Забыл Валька летом взять адрес. Так глупо получилось…
Кто еще?
И вдруг Валька понял, кто поможет. Оксана Николаевна. Она всегда понимает. Надо пойти и все рассказать. Прямо сейчас надо пойти, еще не поздно.
Путь до большого зеленого дома на углу Пушкинской показался ему очень коротким и знакомым. И лестница в доме, и дверь, и даже коричневая кнопка звонка в белом колечке. И поэтому вдруг поверилось Вальке, что все сейчас решится, все будет хорошо. Он смело вдавил кнопку, и звонок за дверью словно взорвался с резким рассыпчатым треском. Валька вздрогнул и замер, испуганный своей решительностью и этим оглушительным звонком. Но за дверью уже дергали запор, и вот она открылась. Валька увидел Сережку.
Того Сережку, который отказался голосовать за Валькино исключение.
«Брат», — подумал Валька даже без удивления, а просто с досадой: как он не догадался в школе. Они с сестрой так похожи…
Еще скользнула мысль, что он, Валька, видно, долго бродил по улицам, если Сережка успел прийти из школы и даже переодеться.
Наверно, брат Оксаны Николаевны удивился. Он несколько секунд смотрел на гостя и моргал. Потом смутился и шагнул в сторону, чтобы пропустить Вальку.
Ничего не сказал.
— Здравствуй, — поспешно и растерянно пробормотал Валька. И тут же понял — глупо здороваться, если только час назад виделся с человеком. И вообще все получилось так глупо и противно. Даже уши начали гореть под шапкой. Зачем он пришел? Какой помощи он хочет? Чтобы Оксана Николаевна пошла уговаривать завуча?
Ему показалось, что Сережке известны его мысли, страх его и слабость. И Валька понял, что не переступит порога.
— Оксана Николаевна дома? — спросил он, отчаянно желая, чтобы дома ее не оказалось.
— Она скоро придет, — как-то виновато сказал Сережка. — Ты подожди. Заходи…
— Нет, я пойду, — пряча глаза, ответил Валька. Было неловко скрывать за пустыми словами главную свою большую тревогу, и оба они понимали это. «Что там было после меня?» — хотелось спросить Вальке, но он знал, что скорей умрет, чем спросит. Вместо этого он сбивчиво и торопливо сказал совсем другое. И даже обрадовался, что нашел такие спасительные слова: — Я только спросить хотел… Мы договаривались с Оксаной Николаевной… Один мальчишка с вами на каток хотел ходить. Ему когда можно прийти?
— Да. Я знаю, — оживился Сережка. — В воскресенье можно. Утром. — И глянул на Вальку с простодушным удивлением: значит, из-за этого ты и пришел?
— Я передам ему. Я пошел, — сказал Валька.
На лестнице он попробовал даже засвистеть что-то веселое, но не получилось.
Теперь уже не виделось никакой надежды.
Валька побрел к дому. Но что делать дома? Не все ли равно теперь… Он очень устал. Увидел скамейку на пустыре и сел.
Это был пустырь за Андрюшкиным домом. Вернее, уже не пустырь, а молодой садик: из-под снега торчали тощие прутики осенних саженцев.
Валька привалился к спинке скамьи и взял пригоршню снега. Снег был сухой и сыпучий, как песок. Совсем не холодный.
«Никто не поможет», — подумал Валька.
Даже мама и отец не помогут. Ну что они сделают?
До сих пор при любой беде можно было найти у них защиту. Даже если очень виноват или несчастен, можно было прижаться к отцу и спрятаться от всяких бед.
Один такой случай Валька помнит удивительно ярко.
Был солнечный летний день. Хороший день, потому что все ждали папу. Он должен был вернуться из командировки. Все радовались, и пятилетний Валька радовался. И, наверно, эта самая радость заставляла его прыгать, хохотать и вертеться под ногами. И он довертелся: зацепил на краю стола фаянсовую пепельницу и грохнул на пол.
Стало тихо-тихо, и день потемнел.
Поникший Валька стоял над черепками и не понимал, как это случилось: было все хорошо и вдруг в одну секунду стало плохо.
Он чувствовал, что совершил ужасное дело. Это была любимая папина пепельница — смешная собака с розовой пастью. Она казалась такой же вечной и прочной, как дом, как деревья, как земля. И такой же нужной. Она была всегда, эта веселая собака.
И вот — черепки. Из-за Вальки.
Самое страшное было то, что никто не закричал на Вальку, не потащил в угол, не назвал разбойником и хулиганом. Только Лариса деревянным голосом сказала:
— Так, допрыгался. Приедет папа — он с тобой побеседует. Помнишь его ремень?
Валька помнил. Это был широченный ремень с желтой пряжкой и аккуратными круглыми дырками в два ряда. Папа никогда не носил его, он точил на нем бритву. Это был ремень для бритвы.
Неужели не только для бритвы?
Придавленный несчастьем, Валька вышел во двор и забрался на чердак. Здесь пахло землей и сухим деревом. Солнце пробивалось пыльными полосками. По железной крыше стучали клювами воробьи, а за старым сундуком скреблись мыши.
Валька просидел в тесном углу целый час. Или целый год. Он слышал разные голоса: и радостные, и тревожные. И молчал. А потом ему прямо на колено опустился мохноногий щекочущий паук, и Валька, вздрагивая, полез к выходу. Будь что будет. Лишь бы не остаться навсегда в этом сумраке с паутиной и мышиной возней.
Медленно двигая ногами, он пошел в дом. Остановился на пороге и стал смотреть в пол.
— А, явился, преступник, — сказали ему. Валька глянул туда, где раньше лежали черепки. Черепков уже не было, а на их месте стоял рыжий мохнатый конь. Ростом с большую собаку Пальму. На блестящих зеленых колесах. Как настоящий.
Но зачем он здесь, этот конь? При чем здесь конь, если Валька грохнул пепельницу?
И что сейчас будет?
— Валька, — услышал он голос, от которого немного отвык.
И увидел отца.
— Валька, глупый…
Валька зажмурился и бросился к нему. За помощью, за прощеньем. И, прежде чем уткнулся в знакомый жесткий пиджак, он успел крикнуть:
