Звезды под дождем (сборник) - Крапивин Владислав Петрович (лучшие книги txt) 📗
— Я и делаю…
— Да, Ева Петровна тебя не одобрила бы… Кстати, твое сегодняшнее поведение она считает вызывающим, ужасающим, подрывающим основы педагогики…
— А ты как считаешь? — с любопытством спросил Кирилл. Привалившись к спинке дивана и подтянув к подбородку колени, он следил за отцом.
Петр Евгеньевич почти забегал.
Кирилл снисходительно вздохнул:
— Трудное у тебя, папа, положение. Согласиться с Евой Петровной тебе совесть не позволяет. А сказать, что прав твой сын, непедагогично. Да?
Отец подскочил и ухватился за подтяжки.
— Не городи чепуху, любезный! «Педагогично, непедагогично»! Я прекрасно знаю, что отбирать портфели и обшаривать карманы — это бред. И что нельзя с бухты-барахты называть человека вором! Но согласись, что и ты держал себя не лучшим образом! Еву Петровну возмутил больше всего твой тон.
— Когда не к чему придраться, придираются к тону, — объяснил Кирилл. — Стоит открыть рот, как уже говорят, что грубишь… Начинаешь доказывать, что нет никакой грубости, а тебе сразу: «Ах, ты еще и споришь!»
— Ну, это бывает иногда, но все-таки…
— Папа, — перебил Кирилл, — тебе сколько было лет, когда у тебя первый раз отобрали портфель и послали тебя за родителями?
— Что?.. Да, было… Девять лет. В третьем классе.
— И что ты делал?
Петр Евгеньевич отпустил подтяжки, и они щелкнули его по плечам.
— Что я делал… Плакал, кажется.
— И я раньше плакал, — сказал Кирилл и встал. — Видишь, папа, в чем дело: я плакал и был хороший. А сейчас я научился не плакать… если даже хочется… Но я не виноват, это виновата зеленая обезьяна.
Петр Евгеньевич изумленно уставился на сына:
— Какая… обезьяна? Это ты про Еву Петровну?
Кирилл с хохотом рухнул на диван:
— Ой, мамочки!.. При чем здесь Ева Петровна! Это шутка такая… Ой, слышала бы она!
Нахохотавшись, он вскочил, подошел к отцу сзади и повис у него на плечах.
— Смотри, я скоро с тебя ростом буду.
— Рост линейной величины сам по себе не есть признак роста качества. Проще говоря, велика Федора… — ответствовал Петр Евгеньевич. — Кстати, почему ты уходишь от серьезного разговора?
— Разве я ухожу? — удивился Кирилл. — Я как раз хотел…
— Да? А что хотел-то?
— Хотел спросить: как ты думаешь, почему наша Ева Петровна такая?
— Какая «такая»? В общем-то обыкновенная. Ты слишком сурово на нее смотришь.
— Ага. Ты еще скажи: «Какое ты имеешь право обсуждать взрослого человека?» А как жить, чтобы не обсуждать? Все равно обсуждается — не вслух, так в голове. Мозги-то не выключишь.
— Видишь ли, Кир… Обсуждать и судить — разные вещи. Чтобы судить, надо понимать. Ты пробовал понять эту Еву Петровну — устающую каждый день в школе, издерганную семейными хлопотами? Возможно, не очень здоровую. И тем не менее работающую с полной отдачей. Ради вас.
— Ради нас? А нас она спросила, надо ли нам это?
— Подожди. Я сегодня с ней беседовал и вижу: она искренне убеждена, что поступает правильно, она отдает своей работе массу сил. А то, что она не всегда вас понимает, ну что ж…
— Вот видишь! Она не понимает, а мы должны, да?!
— Дорогой мой Кирилл, — медленно сказал отец, и Кириллу вдруг вспомнилась Зоя Алексеевна. — Человеческие отношения — это ведь не рынок, где торговля и обмен товарами: ты мне дал столько, я тебе за это столько… Нельзя так мерить — ты проявил столько понимания, и я тебе отмерю равную дозу. И с добротой так нельзя. И тем более с обидами. Чем лучше человек, тем добрее он к другим и тем больше понимает других людей. Потому что он такой, а не потому, что ждет платы за доброту… Кир, ты сейчас не спорь, ты просто подумай.
— Ладно, — вздохнул Кирилл.
Отец обнял его за плечи.
— Ты пока дерешься со злом по-мушкетерски. А нельзя ведь все в жизни решать, как в бою на шпагах. Человеческое понимание — это, если хочешь, тоже оружие в борьбе за справедливость… Если ты постараешься поглубже взглянуть на Еву Петровну, может быть, и она станет добрее.
— Ага… Папа… — сказал Кирилл. — Дело-то не во мне. Дело в Чирке. Поймет ли Ева Петровна его?
— Ну… не все решается сразу и просто, — проговорил Петр Евгеньевич. — Утро всегда мудренее. Засиделись мы…
— Ага… Папа! Но ведь не с каждым можно так, «с пониманием». У меня еще серьезный вопрос.
— Ну, давай.
— Ты, когда служил на границе, изучал всякие приемы? Самбо там, карате и всякое такое?
— Ну… да. Нас учили.
— А почему ты мне никогда не показывал?
— Да потому, что это не игрушки… Тебе зачем?
— А если привяжется вот такой Дыба…
Отец грустно и внимательно посмотрел на Кирилла.
— От того, что ты выучишь самбо, Дыбы не исчезнут. Они тоже выучат приемы и приспособятся.
— Я понимаю, — согласился Кирилл. — Но я же не вообще, а если… вдруг он полезет.
— Ладно, кое-что покажу, — сказал отец. — Не все, конечно. Есть приемы, которые показывать я просто не имею права… Да и позабыл, по правде говоря.
— Сейчас покажешь?
— Надеюсь, тебе не грозит немедленное нападение?
— Немедленное не грозит…
— Ну и прекрасно. Тем более что ты, по-моему, еще не брался за уроки. Ты об этом думаешь?
— Не-а, — честно сказал Кирилл. И отправился спать.
Он тоже устал ужасно. Он словно тащил на плечах весь
прошедший день — громадный, тяжелый, печальный и радостный.
Но все-таки у Кирилла хватило сил зайти посмотреть на Антошку.
— Тише, — сказала мама. — Он только уснул.
Она уложила Антошку, впервые не спеленав ему руки.
Антошка спал, закинув к голове крошечные сжатые кулачки. Его реденькие светлые брови были сурово сведены. Что ему снилось, что его, кроху, тревожило?
Глава 13
Каждое утро Кирилл просыпался с тревогой: не кончилось ли ночью лето? Он понимал, что осень вот-вот возьмет свое, но все-таки думал: «Пусть еще немножко будет тепло. Хотя бы денек…»
Лето продолжалось. Субботний день начинался с ясным небом и теплым солнцем. Больших забот он не обещал. Уроков труда нет, значит, в школу надо идти лишь к половине одиннадцатого. Потом немецкий и биология. После школы одно только дело — слетать в молочную кухню. Потом — на велосипед и к Деду: договариваться о завтрашнем плавании.
— Мама, отпустишь? А то мы давно всей командой не собирались.
Он знал, что мама отпустит. Тем более что у отца выходной, есть кому повозиться с Антошкой.
Мама сказала:
— Ты бы почистил ботинки, мореплаватель. И форму заодно. Взрослый парень, а следить за собой не научишься. Выглядишь как разбойник.
Кирилл возразил:
— Нет, я симпатично выгляжу. Мне вчера сказали, что я на Тиля Уленшпигеля похож. Тебе не кажется?
Мама сказала, что Кирилл похож на косматое пугало, и спросила, куда он отправляется так рано, если нет первых двух уроков.
— Я к одному мальчику зайду, к Петьке Чиркову…
Короткий путь на улицу Грибоедова лежал мимо гаражей. И там, на бетонных плитах, опять в окружении свиты возлежал Дыба.
«Когда он учится? — подумал Кирилл. — Он же всем рассказывал, что в техникум поступил…»
Дыба тоже увидел Кирилла и неторопливо встал. Кирилл не замедлил и не ускорил шагов, хотя, по правде говоря, стало слегка неуютно. Дыба пошел навстречу. Он двигался небрежной походкой мексиканского танцора, упираясь растопыренными пальцами в бедра. На его пятиугольной физиономии была добродушная, даже дружелюбная ухмылка.
— Привет, Кирюха. Не бойся.
— Похоже, что я боюсь? — спросил Кирилл, и проснувшаяся злость пригасила страх.
— Ты человек смелый, — великодушно согласился Дыба и оглянулся на компанию. Димка Обух, Козочка и двое незнакомых парней лет четырнадцати выжидательно смотрели на предводителя и с нехорошими улыбками — на Кирилла.
