Совершенная курица - Вилинская Мария Александровна (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Он залаял еще громче и оскалил зубы.
Он, сударыня, может, бешеный? — проговорил один лакей.
Нет, нет... Фингалочка, Фингалочка! Ах!
Укусил! Укусил! — вскрикнули лакеи.
Я предупреждал! — раскатился бас превосходительства.
Ах! Теперь Сусанна нас всех искусает!—разнеслось восклицанье Дины.
Николай! Вели Прохору сейчас же пристрелить собаку!
Слушаю, ваше превосходительство!
Ах, перевяжите мне руку! Ах! Мне дурно... за доктором... за доктором!
Послать верхового за Карлом Карловичем!
Сад быстро опустел, в доме поднялась суматоха: слышно было, как бегали лакейские ноги, как хлопали дверями, как перекликались и во дворе, и около конюшен.
Что вы наделали, безумный, бешеный щенок! Вы погубили и себя, и других!
Это лаяла старая Дорочка. Она вся съежилась от страха, и глаза ее сверкали гневом.
Чем я погубил других? — спросил Фингал.— Кого я погубил? Авдотью...
Пропадай ваша Авдотьяі Вы погубили меня, глупый головорез! Меня, меня! Понимаете? За все мое участье вы отплатили мне самою низкою неблагодарностью! Вы вырыли мне яму! Если моя Сусанна околеет, куда я денусь? Куда я денусь со своими ревматизмами? Где найду мягкую постилку и телячьи косточки?
До сих пор старушка стояла, вздрагивая от гнева, но тут присела на задние лапки и залилась старческими слезами.
Не плачьте,— успокоил ее Фингал.— Тобишка... то есть, Сусанна, не околеет: я ее не укусил, а только притиснул зубами.
Вы не обманываете меня? Нет? — провизжала Дорочка.
Нет.
Как честный пес, говорите правду?
Как честный пес...
Но ведь она трухла, как иссохшая гнилушка, и что другой нипочем, от того она может рассыпаться! Пойду, посмотрю!
Дорочка стрекнула по саду и исчезла.
Фингал попытался приподняться и устоять на трех лапах. Это было мучительно, но возможно.
Придет ли она?—думал он.— Сказала ли ей
Дорочка, что я желаю с нею проститься? Конечно, она придет! Но, может быть, Дорочка не сказала, и она не знает? Каждую минуту может придти Прохор с ружьем и пристрелить меня!.. Я хотел бы с нею увидаться... проститься... Я хотел бы ей дать несколько советов... предупредить ее...
Звезды начали загораться в небе. Сад окутался мраком, и все утихало кругом.
Попробую добраться до решетчатого домика...
Он попробовал сделать шаг и глухо завизжал.
Куда вы? — гавкнула старая Дорочка, выбегая из-за темной массы деревьев.— Все отлично уладилось! У нее нет даже и царапины на руке!.. Дина издевается над нею... предложила послать воротить ветеринара Сергеева, чтобы он ей дал мази... Теперь они опять схватились и опять грызутся. Прохор пьян и лежит за кухней под забором... Его не могли растолкать... Хватит у вас сил проползти подальше, вон туда? Там бы спрятались, пока дело поза- глохнет...
Вы сказали Авдотье...
Сказала, сказала... Я ее вела сюда, но тут поднялась эта глупая суматоха, она до смерти перепугалась, кинулась назад и забилась в свое гнездо. Куда же вы?
Я должен с ней проститься.
А потом?
А потом я уйду.
Хватит сил?
Хватит.
Глядя на вас, нельзя на это надеяться... Погодите, я лучше сбегаю за нею... Пока вы дотащитесь до ее гнезда, она может десять раз побывать здесь. Лягте же, я побегу...
Но он не лег, а потихоньку заковылял за побежавшей Дорочкой.
Не дотащился он и до розовой куртины, как увидал бегущую обратно Дорочку.
Она была одна!
Не может придти,— прогавкала Дорочка, задыхаясь от быстрого бега,— не хочет! Говорит, что очень больна... что у нее ссадинка на бородавке...
Больна? Я сам пойду...
Остановитесь, остановитесь... О, слепой юноша! Она не хочет, чтобы вы приходили!.. Говорит, что это может ее страшно компрометировать... Она так расквохталась,
что прибежала Эли и унесла ее к себе в комнату... Ну, что ж, бедный юноша! Неужто пропадать из-за какой- нибудь мокрой курицы? Соберитесь с силами и бредите куда-нибудь в укромное местечко... Завтра я вас отыщу... Ай! Меня кличут! Сусанна знает, что я страдаю ревматизмом и не позволяет мне выходить по вечерам... Прощайте, мой милый, не унывайте — это главное! Вооружитесь философией...
Дорочка, совершенно забывшая, как она растеряла это оружие при вопросе о мягкой постилке и телячьих косточках, бодро пустилась к дому.
Фингал постоял, поглядел кругом, вниз, вверх, словно ему казалось, что он потерялся в пустыне, и упал...
Он, однако, скоро собрался с силами и пополз в укромное местечко.
Звезды кротко мерцали на небе, серпок молодого месяца выдвигался из-за вершин темных деревьев.
Тут кончается первая часть нашей истории, и начинается вторая, более краткая и последняя.
XII
Дело, как ожидала старая Дора, заглохло. Фингал, промучавшись месяцев пять, поправился здоровьем, и никто не мешал ему бесприютно жить, как вздумается, и хромать, где заблагорассудится.
Горе только одного рака красит, говорит пословица, а потому нечего удивляться, что Фингал не похорошел. Из юркого, живого, ловкого, резвого, шелковистого щенка он сделался колченогим, взъерошенным, угрюмым псом. В мягких волнах прежде серебристо-белой шерсти закатались репейники и всякая дрянь, бока втянулись, морда заострилась.
Пятимесячная болезнь может несколько укротить какой угодно пыл, а пятимесячные уединенные размышления — рассеять кое-какие иллюзии; Фингал стал поспокойнее, поумереннее и в изъявлении, и в восприятии чувств.
Но сердце его не очерствело. В нем уцелела прежняя мягкость и, увы! собачья преданность и верность к названной сестрице — к Авдотье Федотовне. Он испытывал мучительную смесь негодования и нежности. Иногда негодованье как будто одерживало верх, но с новою силой нахлынувшая нежность побеждала его, и снова начиналась борьба.
Первые шаги, какие он мог сделать на трех лапах, были на барский двор.
Еще издали его поразило, что с барского двора несутся плясовые звуки гармоники, топот и гиканье.
Кто может плясать там? Неужто превосходительство?..
У кухонных дверей была целая толпа дворового народа. Лакей Трофим, заменив лакейскую куртку розовою ситцевою рубахой, с каким-то неистовым увлечением наяривал на гармонике; ноздри у него раздувались, волосы, баки, рукава развевались; он притопывал ногами и подергивал плечами. Прохор — тот самый, которого в достопамятный для Фингалки вечер не могли «растолкать» под забором,— плясал вприсядку, присвистывал, пригар- кивал, прикрикивал; бабы шумно болтали и смеялись, два- три мужских голоса подпевали кто в лес, кто по дрова; ребятишки звонко перекликались...
Неужто превосходительство не слышит! Дорожка от кухни к хоромам, видно, давно не усыпалась песком! Отчего это? Почему двери в хоромы наглухо заперты?
Но калитка в сад отперта. Какое удивительное счастье!
Вот этот сад! Сколько тут было передумано и перечувствовано!
Но почему окна кабинета превосходительства, да и все окна барского дома, заколочены? Отчего повсюду это мертвое безмолвие?
Он заковылял к решетчатому домику.
В домике ни души не было, и все в нем являло признаки давнего запустения.
Где же она?—подумал бедный хромой, холодея.
Он громко залаял, забывая или, точне, презирая всякую опасность, не рассчитывая, хорошо ли, худо ли будет встречен, а рассчитывая только на свиданье с дорогой его сердцу Авдотьей Федотовной.
Ни звука в ответ!
Оглашая сад то воем, то визгом, он обшарил каждый кустик.
Ни души!
Он снова выбежал во двор. У кухни все еще раздавалась дикая музыка, все еще шумели, пели и плясали.
Он начал шарить по двору. Какая-то мелкая шавка выскочила из конюшни, пристала к нему, подняла лай, лаяла до изнеможения и, наконец, вынуждена была, высунув язык, сесть на задние лапки около амбара.
В одном углу двора он увидал двух павлинов, которые, стоя друг против друга, с жаром толковали о своих хвостах. Только и слышно было:
Мой хвост...
Нет, мой хвост...
По звольте! Мой хвост...
