Сказки - де Лабулэ Эдуар Рене Лефевр (читаем книги .txt) 📗
— А нравоучение?
— Какое нравоучение? — спросила Паломба, удивлённо взглянув на меня. — Если ваше превосходительство хочет нравоучения… теперь два часа, здесь есть капуцин, который проповедует после вечерни, а собор вы видите отсюда.
— Нравоучение сказки, я вас спрашиваю.
— Синьор, — сказала Паломба, — основываясь на конце моих слов, — суп готов, цыплёнок зажарен и макароны сварены. Добрый молодец, сказке конец! Детей убаюкивают песней, а людей сказками. Чего же вы ещё хотите?
Неудовлетворённый, я сел за стол, и чуть не ломая ножик о белое мясо цыплёнка, сказал хозяйке:
— Ваша история трогательна, и макароны ваши имеют прекрасный запах, но когда я расскажу детям моей родины о похождениях Перлино, я не подам им в то же время обеда; они потребуют нравоучения.
— Ну хорошо, ваше превосходительство, если у вас есть такие деликатные, что не смеются из боязни показать свои зубы, пусть едут попробовать мои макароны. Посылайте их в Амальфи, и пусть они спросят гостиницу Луны. Мы им приготовим в тарелке столько макарон, сколько не приготовит целый Париж.
— Кстати, — прибавила она, — вас ждут, пора ехать. Задувает ветер, и матросы боятся, чтобы ваша светлость не испугалась так, как испугалась утром. Кажется, эта новость вас опечалила? Не бойтесь! Несчастье в прошлом не более как сон, и хоть будущее тоже имеет длинные руки, но пока они ещё нас не держат.
— Спасибо, добрая Паломба, вы отыскали то, что я искал. Одна минута забвения среди долгого горя, немножко отдыха среди ветра и моря, работы и скуки, вот что дают сказки и сны. Действительно, дурак — тот, кто требует большего.
Ессо lа morafita.
МУДРОСТЬ НАРОДОВ,
или
ПУТЕШЕСТВИЯ КАПИТАНА ЖАНА
I. Капитан
Ребёнком (с тех пор прошло много времени) я жил у дедушки, в прелестной деревне на берегу Сены. Помню, что нашим соседом был преоригинальный господин, которого звали капитан Жан. Капитан, как рассказывали, был старый моряк, ходивший пять раз кругом света. Я его и теперь вижу. Это был толстый, короткий, коренастый человек, с жёлтым морщинистым лицом, загнутым, словно орлиный клюв, носом, седыми усами и большими золотыми серьгами в ушах. Он одевался всегда одинаково: летом с ног до головы во всём белом, в широкой соломенной шляпе, а зимой весь в синем, в вощёной шляпе, башмаках с пряжками и узорчатых чулках. Капитан жил один с одной большой чёрной собакой и ни с кем не говорил. От этого на пего смотрели, как на чудовище, и в то время, когда я бывал непослушен, няня стращала ужасным соседом. Эта угроза всегда приводила меня к послушанию.
Несмотря, однако ж, на всё это, я был привязан к капитану. Правда, я не смел взглянуть ему прямо в лицо — мне всегда казалось, что спрятанные под седыми бровями маленькие его глазки метали пламя — но тем не менее я ходил за ним следом и — уж не знаю, как это случалось! — всегда бывал на его дороге. Дело в том, что моряк совсем не походил на прочих людей. Каждое утро в лугах моего дедушки он сидел над водой и с наслаждением, никогда не оставлявшим его, удил рыбу на удочку. В то время, как он, не шелохнувшись, сторожил пескарей, я вздыхал от зависти, так как мне не позволялось даже приблизиться к реке. И сколько было радости, когда капитан звал свою собаку, клал ей зажжённую спичку в рот и спокойно набивал себе трубку, взглядывая на несколько испуганную морду Фиделя. Это было зрелище, забавлявшее меня больше латинской грамматики!
В десять лет не умеют скрывать то, что чувствуют. Капитан заметил моё поклонение и угадал, какое желание грызло моё сердце. Однажды, когда я стоял приподнявшись на носках и, притая дыхание, глядел через пину рыболова на лесу, капитан сказал мне голосом, который раздался в моих ушах, словно пушечный выстрел.
— Подойдите-ка, молодой человек. Вы, как я посмотрю, любитель. Если вы можете просидеть пять минут спокойно, возьмите-ка вот ту удочку, что лежит подле меня. Посмотрим, как вы выйдете из этого положения!
Трудно описать, что произошло в моей душе. Я испытывал кое-какие радости и моей жизни, но никогда волнение не было так сильно, как после этих слов, Я покраснел, слёзы навернулись на глаза, и вот я сел рядом с моряком с удочкой в руках. Я, как Фидель, был неподвижен и глядел на капитана с не меньшей признательностью, чем Фидель. Когда крючок был закинут, поплавок пошевелился.
— Внимание, молодой человек! — шепнул капитан. — Что-то есть. Пустите свободно руку, тяните-ка осторожно назад, снова опустите и теперь дёргайте тихонько к < себе. Помучьте-ка этого дурака!
Я послушался и скоро вытащил славного синца с такими же белыми и почти такими же длинными усами, как у капитана. О, славный день! Никакие успехи не изгладили тебя из памяти! Ты остался днём моей лучшей и счастливейшей победы!
С этого счастливого часа я сделался другом капитана. На другой же день он мне говорил ты, приказал мне говорить ему так же и назвал своим матросом. Мы стали неразлучны, и скорей можно было увидеть капитана без собаки, чем без меня, Моя мать заметила эту привязанность, и так как капитан был хороший человек, то она воспользовалась нашей дружбой. Когда я плохо читал или когда орфография в диктовке была чересчур фантастична, меня лишали общества моего друга и на следующий день (что было ещё хуже!) прикатывали объяснить капитану причину моего отсутствия, и Бог знает, каких только клятв не произносил он из-за меня! Благодаря этому спасительному страху я делал быстрые успехи, и если теперь не делаю ошибок, когда пишу, то этим обязан превосходному человеку, который в правописании был немножко слабее меня.
Однажды, когда я не без труда получил позволение пойти к капитану и когда сердце моё было полно только что полученными замечаниями, я спросил его:
— Капитан! Когда же ты читаешь? Когда пишешь?
— По правде, — сказал он, — это было бы несколько затруднительно. Я не знаю ни читать, ни писать.
— Ты очень счастлив! — крикнул я. — У тебя нет учителей, ты можешь веселиться и всегда знаешь всё, не учась.
— Не учась? — повторил он. — Не думай этого; мне досталось дорого то, что я знаю; ты бы не захотел моих знаний, если б знал, чего они мне стоят.
— Как так, капитан? Тебя никогда ведь не бранили, и ты: всегда делал всё, что хотел.
— Именно в этом ты и ошибаешься, моё дитя, — сказал капитан, смягчая свой густой голос и глядя на меня ласковым взглядом. — Я делал то, что хотели другие, и у меня был ужасный учитель, который не даёт задаром своих уроков: его зовут опытом. Он не так добр, как твоя мать, за это я тебе отвечаю.
— Это, значит, опыт сделал тебя, капитан, учёным?
— Учёным — это много. Но он выучил меня тому немногому, что я знаю. Ты, дитя моё, читаешь книгу, пользуешься опытом других, а я учился собственной шкурой. По несчастью, я не умею читать, но у меня есть библиотека, стоящая всякой другой. Она вот тут, — прибавил он, хлопнув себя по лбу.
— А что у тебя есть в библиотеке?
— Всего понемногу: путешествия, искусства, медицина, пословицы, сказки. Ты смеёшься? Мой милый, право, в одной сказке найдётся больше поучения, чем во всех римских историях. Народная мудрость создала сказки. Малые и большие старые и молодые — все могут извлечь из них лля себя пользу.
— Если б ты рассказал мне, капитан, одну или две, и я бы стал бы таким учёным, как ты.
— С удовольствием, — отвечал старый моряк, — но только предупреждаю: я не умею красно говорить. Я тебе расскажу так, как мне рассказывали. Я поясню, при каких обстоятельствах и какую пользу я извлёк из них. Слушай же историю моего первого путешествия.
II. Первое путешествие капитана
Мне было двенадцать лет, и я был в Марселе, моём родном городе, когда меня взяли юнгой на купеческий бриг „Прекрасная Эмилия“. Мы везли в Сенегал те голубые ткани, которые зовутся гвинейской кисеёй, и должны были привезти назад золотого песку и слоновой кости. В первые пятнадцать дней наше плавание не было особенно интересно, и если я что помню, так разве пинки, которыми угощали меня без счёта для того, чтобы образовать мой характер и снабдить меня умом, как говорили на бриге. На третьей неделе мы подошли к берегам Андалузии и однажды вечером кинули якорь в некотором расстоянии от Альмерии. Когда стемнело, лейтенант брига взял ружьё и стал забавляться, стреляя ласточек, которых, однако, я не видал, так как солнце уже село давно. Случайно на берегу явилось тоже несколько охотников, которые ходили взад и вперёд и с не меньшим упрямством несколько раз выстрелили по невидимой дичи. Сию же минуту спустили на воду шлюпку, не спустили, а скорее бросили меня в неё и заставили принимать и укладывать тюки, которые подавались с судна; затем поставили паруса и без шума направились к берегу. Я решительно недоумевал, к чему устроили эту прогулку в беззвёздную ночь, но юнга не рассуждает много. Он слушается без слова. Иначе берегись ударов.
