Сказки - де Лабулэ Эдуар Рене Лефевр (читаем книги .txt) 📗

Шлюпка пристала на пустынном берегу, далеко от альмерийского порта. Лейтенант, начальствовавший нами, стал свистать, и скоро я услыхал шаги людей и лошадей. Тюки выгрузили, навьючили их на лошадей, ослов и мулов, бывших там очень кстати, и затем лейтенант, отдав приказание матросам ждать до рассвета, уехал, приказав мне ехать с ним. Меня посадили на мула меж двух корзин, и вот мы поехали, но неизвестно куда.

Через час заметили огонёк и направились на него. Чей-то голос крикнул: „Кто идёт?“ — ему отвечали: „Старинные“.

Отворили дверь, и мы вошли в трактир, в котором были люди с физиономиями не очень-то добрых христиан. Это были, как я скоро узнал, цыгане и контрабандисты. Мы занимались запрещённой торговлей, за которую можно было попасть на галеры. Согласия моего на это не спрашивали.

Лейтенант вместе с цыганами вошёл в низкую залу, которую заперли, а меня оставили со старухой, готовившей ужин: это была самая безобразная колдунья, какую только я видел. Она взяла меня под руку, вытаращила на меня глаза, и я невольно задрожал. Когда старуха осмотрела меня достаточно, она заговорила со мной. Я очень удивился, услыхав её лепетанье, похожее на марсельское наречие, Она обвязала меня сальной тряпкой, посадила рядом с собой на камышовую циновку и, бросив мне цыплёнка, приказала его ощипать.

Юнга должен знать всё, если не хочет, чтобы его побили. Я принялся щипать перья внимательно, подражая старухе, которая делала то же самое. Время от времени она строила приятные улыбки, желая ободрить меня, и всякий раз при этом показывала единственное сокровище, оставшееся у неё во рту, — три жёлтые и изломанные зуба. Когда цыплята были ощипаны, надо было искрошить лук и очистить чеснок. Я сделал всё это самым лучшим манером, не столько из дружбы, сколько из страха перед старухой.

— Довольны ли вы, бабушка? — спросил я, когда все приготовления были окончены.

— Да, мой сын, — сказала она, — Ты добрый мальчик, и я хочу тебя вознаградить. Дай-ка руку.

Она взяла мою руку, повернула её и стала глядеть расположение линий на ладони, точно собралась погадать.

— Довольно, бабушка! — сказал я, отдёргивая руку. — Я христианин и не верю в это.

— Ты глупо делаешь, мой сын, я б тебе могла много чего рассказать; хоть я бедна и стара, но принадлежу к народу, знающему всё. Мы, цыгане, слышим голоса, которые от вас ускользают, мы говорим со зверьми, птицами и рыбами.

— Значит, — сказал я, — вы знаете, бабушка, историю о несчастье цыплёнка, которого я только что ощипал?

— Нет, — промолвила старуха, — мне некогда было его слушать, а если хочешь, я расскажу тебе историю его брата. Ты увидишь, что рано или поздно каждый наказывается своими же грехами и что неблагодарный никогда не избежит кары.

Она выговорила последние слова таким мрачным голосом, что я задрожал. Затем она начала следующую сказку.

III. История Кукуреку [10]

Однажды была прекрасная курица, которая барыней жила на заднем дворе богатого фермера; она была окружена большим се-: мейством, кудахтавшим вокруг неё, и никто из детей не орал громче всех и не вырывал скорее всех зёрен из материнского клюва, как один маленький, уродливый и безобразный цыплёнок. Это был именно тот, которого мать любила больше всех. Уж так созданы матери; их фавориты всегда самые некрасивые. Этот уродец имел один глаз, одну лапку и одно крыло. Можно было подумать, что Соломон на Кукуреку (так звали этого дурного цыплёнка) осуществил свой памятный суд и разрезал цыплёнка надвое своей волшебной шпагой. Когда вы кривы, одноглазы и хромоноги — самое лучшее для вас быть скромным, но наш кастильский гордец Кукуреку, напротив того, был горделивей своего отца, который имел чудные шпоры и был таким любезным, храбрым и вежливым петухом, какого вы не встретите от Бургоса до Мадрида, Кукуреку воображал себя каким-то фениксом красоты и грации и по целым часам любовался на себя, смотрясь в канавку с водой. Если один из братьев, бывало, нечаянно толкнёт его, Кукуреку сейчас же подымет брань, называя брата завистливым и ревнивым, и готов был на драку, рискуя своим единственным глазом; если курицы кудахтали при нём, он говорил, что это они кудахтают с досады, оттого что он не удостаивает их своим взглядом.

Однажды, когда тщеславие залезло к нему в голову сильнее обыкновенного, он сказал матери:

— Послушайте, маменька: Испания мне надоела, я отправлюсь в Рим. Мне хочется видеть папу и кардиналов!

— Что ты выдумал, дитя моё? — закричала бедная курица. — Кто вложил тебе в голову такую глупость? Никогда никто из нашего семейства не выходил из своей страны, и так как мы составляем гордость нашей расы, мы можем для доказательства показать нашу генеалогию. Где ты найдёшь такой задний двор, такой белый, выкрашенный извёсткой курятник, такие шелковичные деревья, где можно укрыться от дождя, такой великолепный навоз, такие черви и зёрна, рассеянные повсюду, таких добрых братьев и трёх собак, которые защищают тебя от лисицы? Неужели ты думаешь, что в Риме ты не пожалеешь об изобилии и спокойствии подобной жизни?

Кукуреку приподнял своё единственное крыло с видом пренебрежения и сказал:

— Маменька, вы добрая женщина; всё ведь хорошо для того, кто никогда не оставлял своей навозной кучи, но я, слава Богу, настолько умён, что хорошо вижу, что мои братья не имеют в голове решительно никаких идей, а мои двоюродные — настоящие олухи. Мои способности глохнут в этой дыре. Я хочу посмотреть на свет и составить себе состояние.

— Но, сын мой, — перебила мать-курица. — Разве ты никогда не видел себя в лужице? Разве не знаешь, что у тебя не хватает глаза, лапки и крыла? Чтобы составить себе состояние, надо обладать глазами лисицы, лапами паука и крыльями коршуна. Только что ты уйдёшь отсюда, ты погиб!

— Матушка, — отвечал на это Кукуреку, — когда курица высидит утёнка, она всегда боится, когда утёнок бежит к воде. Вы ведь вовсе меня не знаете!.. Моё назначение иметь успех, благодаря моему уму и талантам. Мне необходимо общество, которое способно удивляться моей особе. Моё место не здесь, посреди мелких людей.

Когда курица увидела, что все убеждения напрасны, она сказала Кукуреку:

— Сын мой. Выслушай по крайности последние советы матери. Если ты будешь в Риме, берегись проходить возле церкви св. Петра. Там не жалуют петухов, особенно если они поют. Избегай тоже некоторых особ, которых зовут поварами и поварёнками; ты их узнаешь по белым колпакам, по подвязанным передникам и по ножам, которые они носят сбоку. Это патентованные разбойники; они охотятся за нами беспощадно и режут нам шеи, не давая даже времени произнесть: „Помилуй мя, боже!“ Ну теперь, моё дитя, — прибавила она, приподнимая лапку, — получи моё благословение, и да спасёт тебя св, Яков. Это покровитель странников.

Кукуреку сделал вид, что не заметил слёзы на глазах у матери; он тоже весьма мало беспокоился и об отце, который между тем расставил против ветра гребешок и, казалось, звал сына. Вовсе не думая о тех, кого оставлял, неблагодарный Кукуреку выскочил в полуоткрытую дверь и только что почувствовал себя вне дома, замахал крылом и, приветствуя свою свободу, три раза пропел: кукуреку, кукуреку, кукуреку!

Подпрыгивая, наполовину летая, побежал он через поле и скоро достиг ручейка, который был высушен солнцем. Между тем посредине песка текла полоска воды, но такая маленькая, что пара упавших листьев остановила её течение.

Когда ручеёк заметил путешественника, то сказал ему:

— Мой друг, ты видишь мою слабость. Я не в силах освободиться от этих листьев, которые загородили мне дорогу, и не могу повернуть в другую сторону, так как я очень изнурён. Одним ударом клюва ты можешь возвратить мне жизнь. Я не способен быть неблагодарным, и если ты поможешь мне, то можешь рассчитывать на мою признательность, в первый же день дождя, когда небесная вода мне возвратит силу.