Троцкий - Кармайкл Джоэль (читать книги .TXT) 📗
Бежать с этапа тоже было трудно. Троцкий был теперь настолько известен, что в случае поимки ему автоматически грозило три года каторжных работ. Кроме того, ссыльные считали делом чести «не подводить» конвоиров побегом с этапа.
Тем не менее в Березове, последнем населенном пункте перед огромным броском за Полярный круг, мысль о побеге все-таки овладела Троцким. Ссыльный врач объяснил ему, как симулировать ишиас. Это давало возможность избежать последнего этапа пути — из Березова в Обдорск. Троцкий мог остаться в березовском госпитале, где наблюдение было не очень строгим. Симуляция ишиаса требовала немалой решимости, но была тем не менее возможной — при условии полного самообладания. Зато она избавляла от ужасного перехода через ледяные безлюдные просторы.
Троцкий решил воспользоваться советом врача. Дружелюбно настроенный крестьянин готов был помочь в организации побега и даже нашел для него проводника, местного пьяницу, который знал дорогу через тундру и мог объясняться на местных языках. Троцкий дал проводнику денег на покупку оленей и мехов, которые нужны были для перехода.
Симуляция ишиаса оказалась успешной. Поскольку считалось очевидным, что недомогание невозможно проверить, а побега в такую пору года не опасались, Троцкий получил в госпитале полную свободу. Когда он «чувствовал себя лучше», ему разрешалось покидать госпиталь на долгие часы.
Побег был назначен на воскресный вечер, когда местное начальство устраивало любительский спектакль. Столкнувшись в антракте с начальником местной полиции, Троцкий сказал ему, что чувствует себя намного лучше. Вскоре он наверное сможет отправиться дальше в Обдорск.
Сам побег, растянувшийся на 700 с лишним километров, продолжался восемь дней. Идти приходилось почти непрерывно. Проводник, постоянно пьяный, то и дело засыпал. К ужасу Троцкого сани шли без управления куда-то в снежную метель. У самого Троцкого не было ни еды, ни питья. Он не мог позволить себе вздремнуть. Стоило ему ослабить бдительность, как проводник немедленно исчез бы в одной из туземных юрт или хижин, разбросанных там и сям по тундре, и тогда не миновать обнаружить его запившим с туземцами или уже непробудно пьяным. Несмотря на все эти трудности, Троцкий оставался неутомимым литератором: он описывал всё, что попадалось навстречу — ледяные поля, обычаи туземцев, привычки животных, всё подряд.
В Богословске, где начиналась одноколейная железная дорога, Троцкий сел на поезд. Весь горя от возбуждения, он помчался прямо в Петербург.
С первой же станции он телеграфировал Наталье, которая жила с их маленьким сыном в финском городке неподалеку от Петербурга. Наталья полагала, что Троцкий все еще на пути к Полярному кругу. И на самом деле этап в Березов продолжался более месяца. Весь обратный путь Троцкий проделал за одиннадцать дней.
«Вне себя от радости и возбуждения» Наталья не сразу поняла, что в телеграмме не была поименована станция, где нужно встречать Троцкого. Говорилось лишь о «станции, где встречаются поезда». В результате ей пришлось отправиться, на ночь глядя, с маленьким ребенком на руках, совершенно не представляя, куда, собственно, ехать. Оказавшись в одном купе с компанией хуторян, она стала прислушиваться к их разговорам. Наконец они упомянули нужную ей станцию — Самино!
Когда поезда, идущие в противоположных направлениях, встретились в Самино, Наталья бросилась высматривать Троцкого. Его не было! Она побежала ко второму поезду — тоже нет! Внезапно она увидела его шубу. Здесь! Он уже выходил к ней из зала ожидания, куда бегал ее искать. Раздраженный искажением телеграммы, он чуть было не устроил ей сцену. Наталье пришлось его успокаивать.
Они вернулись в поезд и совершенно открыто («Троцкий громко разговаривал и смеялся», полагая это «лучшей маскировкой») направились в Петербург. Здесь они сделали короткую остановку перед тем, как отправиться в Финляндию, это естественное убежище всех противников царского режима. Вскоре Ленин и Мартов уже одобрительно хлопали Троцкого по плечу, выражая свое восхищение его поведением на суде.
И еще раз Троцкий решил попробовать свои силы в роли организатора, на этот раз уже в качестве «знаменитости». Он отправился в Лондон на очередной партийный съезд, на сей раз тайный.
Это был последний съезд, на котором присутствовали и большевики, и меньшевики. В нем принимало участие около 350 делегатов, в шесть раз больше, чем на Учредительном съезде 1903 года. Несмотря на психологическую растерянность, царившую в России, настроение у делегатов было приподнятое.
Лично для Троцкого ситуация складывалась хуже, чем в 1903 году. Теперь обе главные фракции уже приобрели более или менее четкие очертания. Они имели утвердившихся лидеров. В некотором смысле для Троцкого попросту не оставалось места. Возможно, именно его громкая слава делала его неподходящим для обеих фракций. Поэтому «примиренчество», которое обычно связывалось с его именем, теперь по необходимости стало его платформой. Оно позволяло ему говорить «от имени», а не просто как частное лицо. Но ему суждено было остаться единственным представителем этой платформы. По язвительному замечанию Мартова, он везде появлялся со своим собственным складным стулом.
По теоретическим вопросам Троцкий также выработал для себя особую позицию. Он был теперь глашатаем своей патентованной теории перманентной революции. Это давало ему определенное преимущество, компенсировавшее его относительную молодость. Он мог опираться на ту популярность, которую приобрел как оратор в 1905 году. Кроме того, это позволяло ему поучать и большевиков, и меньшевиков с высоты своей «особой» платформы.
Подобно всем русским марксистам после 1905 года, Троцкий оказался неспособным по достоинству оценить тот единственный реальный фактор, который обеспечил победу большевиков в 1917 году — организацию. Марксисты всегда полагали, что они способны предсказать будущее. Если принять справедливость теории перманентной революции, этого вклада Троцкого в марксизм, то становится совершенно очевидно, что в любой чреватой волнениями ситуации подход Троцкого требовал «большевистского» пути, то есть создания организации, призванной направлять (а точнее — творить) нужные события, а не пути «меньшевистского», который, независимо от теоретических посылок, был изначально основан на психологической предрасположенности меньшевиков к пассивной роли.
Однако трудность выбора между этими возможностями состояла в том, что они оставались теоретическими абстракциями. На практике, в чисто человеческом плане, Троцкий не мог преодолеть собственной отчужденности на фоне фракционного раскола. Он оставался в более дружеских отношениях с Мартовым, между тем как политически был настолько близок к Ленину, что по существу ничто не мешало ему присоединиться к ленинской фракции. Но враждебность, которая тлела со времени давнего разрыва с Лениным, делала невозможным установление каких бы то ни было политических контактов. Когда эта враждебность снова всплыла на поверхность во время Лондонского съезда, она окончательно исключила всякую возможность сближения.
Один из самых жарких споров на съезде разгорелся по вопросу о скандальных «экспроприациях», как завуалированно именовались грабежи на больших дорогах, широко практиковавшиеся ленинской группой. В этих грабежах особенно отличился некий Коба, он же Джугашвили, присутствовавший на съезде под псевдонимом Иванович. Невысокий, смуглый, с покрытым оспинами лицом, этот грузин угрюмо молчал на всем протяжении съезда. Троцкий даже не запомнил, что встречал Кобу в Лондоне. Зато Коба запомнил Троцкого.
Бандитские отряды Ленина опустошали все земли в юго-восточной России, особенно на Кавказе. Меньшевики осуждали эти «эксы», как чистейшей воды грабеж. Их нравственное возмущение вынудило и других делегатов съезда, которые во всем остальном следовали за Лениным, выступить за запрет «экспроприаций». Сам Ленин был весьма уклончив в этом вопросе. И не мудрено, — ведь «эксы» были одним из важнейших источников столь необходимых средств!
