Троцкий - Кармайкл Джоэль (читать книги .TXT) 📗
Троцкий объединился с меньшевиками. Позже он пошел еще дальше и предал все дело огласке в зарубежной социалистической печати Западной Европы.
Со съезда Троцкий отправился в Берлин, где наконец встретился с семьей. Сюда же прибыл из Сибири Гельфанд, которому за все его дела 1905 года дали конфузно маленький срок (три года ссылки). Он тотчас же устроил публикацию очерка Троцкого о побеге из Сибири на немецком языке.
С этого момента статьи Троцкого стали регулярно появляться в Германии, где социалистическая пресса успела создать большой шум вокруг его героического поведения на процессе по делу Петербургского совета. Троцкий начал неплохо зарабатывать журналистикой.
Троцкому с его словесной гибкостью было легко писать для немецкой публики. Он выбрал для себя роль толкователя проблем русского социализма со своей собственной, оригинальной точки зрения. Он казался (и в определенном смысле так оно и было) не принадлежащим ни к одной из фракций, чьи дрязги представлялись совершенно непостижимыми даже видавшим виды марксистским схоластам.
Злобные догматические распри русских эмигрантов пользовались печальной славой в эмигрантской среде. Жан Жорес, редактор французской социалистической газеты «Юманите», дал даже специальное указание своей редакции никогда не предоставлять русской партии место на газетных страницах, опасаясь, что в противном случае газету захлестнут путаные взаимные обвинения враждующих сторон.
Троцкий был относительно свободен от этого недостатка. Его ясный, остроумный, энергичный стиль привлекал к нему читателей как из среды европейских социалистов, так и из либеральной русской публики.
Гельфанд представил своего протеже лидерам социалистической партии Германии, самым примечательным из которых был Карл Каутский — патриарх марксистского социализма на континенте. Троцкий стал довольно частым гостем в доме Каутского, где он проводил вечера в разговорах о социализме с самыми почтенными руководителями немецкой партии.
Троцкому не удалось получить право на жительство в Берлине, и поэтому через несколько месяцев он переехал в Вену.
Он вернулся к своему старому псевдониму — Антид Ото. Все эти предвоенные годы он много писал для русских либеральных изданий — главным образом, для «Киевской мысли» и еще полдюжины других русских, немецких и французских газет. Время от времени финансовое положение Троцких становилось затруднительным — к концу каждого месяца не хватало денег уплатить за квартиру, появлялись предупреждения от судебного исполнителя, приходилось продавать книги, — но в целом они ухитрялись жить сравнительно сносно. Они были постоянно заняты. В свободные минуты говорили о политике или совершали — изредка — вылазки в великолепные леса, окружающие Вену.
Некоторую поддержку им оказывал отец Троцкого, к тому времени основательно разбогатевший. Второй их сын, Сергей, двумя годами моложе Седова, родился уже в Вене.
В Троцком было много от образцового семьянина. Он помогал Наталье по дому и возился с мальчиками. Некоторое время, невзирая на свою чудовищную загруженность, он ухитрялся даже помогать им в занятиях. Родители стали навещать его за границей. Сначала они приехали к ним с Натальей в Париж, потом в Вену. К тому времени они уже примирились с образом жизни сына. Они окончательно смягчились, когда увидели его первую книгу, изданную в Германии.
Когда старшему сыну Троцкого — Седову, подошло время идти в школу, перед Львом и Натальей встал вопрос о религиозном воспитании детей. По закону дети до 14 лет должны были воспитываться в вере родителей. Но ни Троцкий, ни Наталья не принадлежали ни к какому вероисповеданию. Поразмыслив, они избрали для детей протестантство, — эта религия казалась им наименее тяжкой ношей «для тела и для души».
Годы жизни в Вене позволили Троцкому приобрести широкий кругозор. Он отличался чрезвычайным разнообразием интересов, необычным для профессионала-марксиста. Он, например, был единственным из русских марксистов, который когда-либо читал Фрейда. На страницах «Киевской мысли» он обсуждал вопросы литературы, живописи, поэзии, политики — всё, что угодно.
Одну из своих статей он посвятил знаменитому процессу Бейлиса — русского еврея, подвергшегося кровавому навету. Троцкий подробно анализировал этот процесс, который впервые в новейшей истории Европы воскресил старинное обвинение против евреев (что они якобы употребляют кровь христианских детей для ритуальных целей). Как и в статье о погромах, Троцкий воспользовался этим случаем, чтобы поставить свое несомненно личное возмущение делом Бейлиса на службу марксистским идеям.
Много позже Троцкий вспоминал о венском периоде своей жизни с изрядной долей пренебрежения и даже презрения по отношению к немецким социалистам, которые, по его мнению, превратились в отъявленных реформистов. Однако, живя в Вене, он получал явное наслаждение от деловой, оживленной, красочной атмосферы этого города.
Будучи членом местного отделения социал-демократической партии, он посещал ее собрания, писал статьи для местной социалистической печати и подолгу болтал с друзьями и знакомыми в венских кафе.
Было вполне естественно, что русские марксисты подпали под очарование величественной немецкой социал-демократии — такой организованной, такой солидной, такой образованной. Как говорил Троцкий, «немецкая социал-демократия была для нас, русских, матерью, учителем и живым примером. Издали мы идеализировали ее».
И всё же — если верить тому, что пишет Троцкий об этом периоде своей жизни, — он неизменно ощущал глубокую отчужденность всякий раз, когда вступал в контакт с этими людьми, воплощавшими «великие традиции марксизма». Почти все они казались ему отталкивающе неприятными. Каково бы ни было их превосходство в теории, в жизни они казались ему рутинными обывателями и мелкими буржуа. В сущности, все они были «чужими» для Троцкого. Когда они не говорили о марксизме, в них обнаруживался «либо неприкрытый шовинизм, либо хвастливость мелких собственников, либо священный страх перед полицией, либо пошлое отношение к женщинам. Я часто восклицал в изумлении: «И это революционеры?!»
Не следует думать, будто эта неприязнь Троцкого была только рассудочной. Она брала начало в глубочайших особенностях личности Троцкого. Он всегда был убежден, что только великая сверхчеловеческая цель, ради которой человек готов пожертвовать своей жизнью, придает этой жизни смысл. Он всегда испытывал духовный дискомфорт при столкновении с бытовой, «низкой» стороной жизни, проявлявшейся в элементарных фактах. Точно так же он всегда испытывал глубочайшее презрение ко всему негероическому.
Рассказывая о своем разочаровании в австро-марксизме, он приоткрывает нечто весьма существенное в себе самом, когда говорит о своих кумирах — Марксе и Энгельсе:
«Переписка Маркса и Энгельса была самой поучительной и самой близкой мне книгой — самой серьезной и самой надежной проверкой не столько моих взглядов, сколько моего отношения к миру вообще. Эта переписка была для меня не теоретическим, а психологическим откровением. Каждая страница убеждала меня в существовании органической связи между мной и этими двумя людьми. Их отношение к людям и идеям были близко к моему. Я разделял их симпатии, вместе с ними я испытывал отвращение и ненависть. Маркс и Энгельс были подлинными революционерами, в них не было и тени сектантства или аскетизма. Оба они, особенно Энгельс, могли бы сказать, что ничто человеческое им не чуждо. Но революционное мировоззрение, которое буквально пронизывало всё их существо, поднимало их над случайностями судьбы и мелочами жизни. Не только в них самих, но и в их присутствии не было места мелочности. Их суждения, их привязанности, их шутки всегда овеяны горным воздухом духовного величия…»
Это звучит особенно поразительно, если учесть, что даже сокращенное издание переписки Маркса и Энгельса, которое читал Троцкий (задолго до того, как в СССР было опубликовано полное издание), на каждом шагу демонстрирует злобность, завистливость и мелочность авторов. Они непрерывно унижают своих соперников, посторонних людей и даже собственных друзей, насмехаются и сплетничают о них самым вульгарным образом.
