Троцкий - Кармайкл Джоэль (читать книги .TXT) 📗
Недолгий расцвет его независимой практической деятельности кончился в тот момент, когда он из юношеского, похожего на родственный, круга вступил во «взрослый» мир больших групп, естественным костяком которого является иерархия. Едва лишь его неспособность к подчинению и дисциплине, столь характерная для многих одаренных выходцев из среднего сословия, пришла в столкновение с интересами других людей и приобрела форму социального качества, он счел более естественным для себя воспарить над «жалкой» практической деятельностью в область абстрактных идей.
Но именно эта смена курса роковым образом привела его накануне 1917 года к полной организационной летаргии — противоположность муравьино-кропотливой повседневной работе его будущих коллег, соперников и врагов.
Когда 2 августа 1914 года вспыхнула первая мировая война, Троцкий, Наталья и оба их сына тотчас выехали в Цюрих, это естественное прибежище всяких эмигрантов.
Среди всех прочих жертв этой мировой войны одной из первых была иллюзия европейского социалистического единства и надежда, что социализм станет спасителем европейской цивилизации. Все национальные секции Второго Интернационала (за немногими несущественными исключениями) сразу же поддались воинственному угару, быстро охватившему Европу.
Для русских социал-демократов это был тяжелый удар. Эмигранты были поражены шовинистическими настроениями других европейских социалистов.
Троцкий, разоблачая «социал-предательство», направлял свою критику прежде всего против партии, ему наиболее близкой — немецкой социал-демократической, которая для русских революционеров до той поры была символом Партии с большой буквы. Свое негодование он выразил в написанной в Цюрихе статье «Война и Интернационал». Она была опубликована по-немецки в ноябре 1914 года. За эту статью он был заочно приговорен к нескольким месяцам тюремного заключения.
Давняя дружба Троцкого с Гельфандом, фактическим вдохновителем теории перманентной революции, тоже, казалось, прервалась с войной, ибо Гельфанд начал выдвигать всяческие резоны в пользу необходимости защищать немецкую цивилизацию. В действительности, у Гельфанда были два рода таких резонов — явные и тайные.
В теории у него было прекрасное марксистское оправдание — он, как-никак, поддерживал немецкую парламентарную демократию, опиравшуюся на мощный индустриальный рабочий класс в ее борьбе с феодальным царским строем; опиравшимся на отсталую экономику и огромные крестьянские массы. Собственно, такова же была и аргументация всех других марксистов, защищавших Германию, включая, разумеется, и самих немецких социалистов.
Но Гельфанд вдобавок преследовал и более прозаические или во всяком случае более личные и несравненно более грандиозные цели. Он разработал конкретный план свержения царизма и осуществления революции в России, и план этот предполагал победу немцев в войне.
Еще в ноябре 1910 года Гельфанд перебрался в Константинополь, где благодаря обширным финансовым операциям вскоре заложил основы недюжинного состояния. К 1912 году, когда начались Балканские войны, он уже был, судя по всему, преуспевающим торговым агентом и представителем нескольких крупных европейских концернов. Во время первой мировой войны он вдобавок проявил себя исключительно ловким военным спекулянтом: его теоретические познания в вопросах капиталистической экономики оказались весьма полезными на практике.
Гельфанду немало помогали его социалистические связи. Имя его было хорошо известно сербским, румынским и болгарским социалистам, традиционным местом встреч которых издавна была столица Оттоманской империи. Особенно дружен он был с Христианом Раковским, богатым болгарским социалистом, который стал также большим другом Троцкого во время журналистских поездок последнего по Балканам.
В начале января 1916 года Гельфанд был представлен немецкому послу в Константинополе. Во время этой встречи он заметил послу, что «интересы германского правительства идентичны интересам русских революционеров» и что он, Гельфанд, видит свой долг в том, чтобы «создать единый союз» этих революционеров, который позволил бы «организовать на широкой основе восстание» против царского режима. В заключение он попросил выделить изрядную сумму для передачи революционным группам, прежде всего — большевикам, на цели агитации и пропаганды.
За этой беседой, состоявшейся в январе, последовал (в марте) весьма примечательный меморандум, в котором Гельфанд несколько более подробно излагал, какие шаги, по его мнению, необходимо предпринять для свержения царского режима. В меморандуме он предлагал придерживаться двойной тактики — поддержки русских революционеров и поддержки национальных меньшинств, борющихся за свою независимость.
На первый взгляд, это было весьма соблазнительное предложение. Во всяком случае соответствующие чины в германском министерстве иностранных дел и в германском генштабе встретили его с воодушевлением.
Это были первые из многочисленных контактов Гельфанда с германскими официальными лицами. В предложенном им плане роль естественного канала для поступления денег отводилась его торговой сети, превратившейся в небольшую финансовую империю.
Вплоть до конца войны всё это оставалось в тайне, да и потом все замешанные в этом деле революционеры страстно отрицали наличие подобного плана.
Троцкий, насколько можно было бы судить по внешности, считал, что Гельфанд просто превратился в воинствующего немецкого фанатика. И этого в сущности было достаточно для разрыва отношений. Воздавая должное «львиной доле», вложенной Гельфандом в «диагноз и анализ событий», проведенный им самим, Троцкий затем свершал над ним печальный обряд политического погребения: «Гельфанда больше нет. Вместо него по Балканам шныряет некий политический Фальстаф, компрометирующий своего исчезнувшего двойника».
Но, видимо, его истинные отношения с Гельфандом были намного более сложными — может быть, именно потому, что они не могли быть преданы огласке. Как раз к этому времени относится весьма любопытное изменение общей политической линии Троцкого, которое в то время казалось необъяснимым; оно становится понятным только в связи с пресловутыми «немецкими деньгами». (См. примечание.)
Троцкий пробыл с семьей в Цюрихе лишь несколько месяцев; затем он перебрался в Париж, где стал военным корреспондентом «Киевской, мысли»; это было 19 ноября 1914 года.
В Париже Троцкий стал работать вместе с Мартовым в пацифистской газете русских эмигрантов «Голос». Газета была запрещена цензурой. Она перестала выходить 15 января 1915 года, спустя шесть-семь недель после приезда Троцкого. Почти немедленно (29 января) Троцкий и Мартов начали выпускать вместо «Голоса» небольшой листок «Наше слово», состоявший из двух, изредка четырех страниц.
Несмотря на наличие второго редактора, Мартова, «Наше слово» вскоре стало рупором идей Троцкого. Троцкий со свойственной ему старательностью писал обычно до трех утра, чтобы сыновья по дороге в школу могли занести статьи отца в типографию.
Хотя его французские статьи клеймили войну вообще, войну как таковую, они были направлены прежде всего против союзников, особенно против России и Франции, которых Троцкий поносил с особенной яростью. Тут он демонстрировал такую ненависть, что русские эмигранты в Нью-Йорке, например, считали его несомненным германским агентом.
Известно также, что значительная часть средств на издание «Нашего слова» поступала от Раковского, который, в свою очередь, получал деньги от немцев за то, что старался способствовать выходу Румынии из войны. Связь Раковского с Гельфандом только укрепляла его собственные отношения с немцами.
Таким образом, вполне возможно, что «Наше слово» действительно косвенно финансировалось германским правительством. Не менее примечательным фактом следует, несомненно, признать то, что все сотрудники «Нашего слова» (за исключением Мартова) в 1917 году присоединились к Ленину.
