Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗

Когда Малышу было уже около семи лет, произошла драматическая развязка его истории. Всю зиму Малыш спал в просторной будке. На нем, а чаще, уткнувшись ему в живот, зимовала, родившаяся осенью, маленькая кошечка. Ели они из одной миски. Бывало, кошечка крошечной лапкой отводила Малышову морду от лакомых, на ее взгляд, кусков. Он ей во всем уступал.

Весной я возился с машиной, готовя ее к летнему сезону. Малыш все время крутился рядом. Все было как обычно. Кошечка, потершись об передние лапы Малыша, стала тереться об опущенную собачью голову. Малыш флегматично открыл рот, и голова кошечки захрустела. Во мне все оцепенело. Описывать дальнейшее не могу и не хочу. Я сопротивлялся собственному представлению о том, что в тот момент рядом могла оказаться внучка Оксана. В тот же день Малыша усыпили.

Сейчас у меня русские охотничьи спаниели Зося и Жорик. Их несравненная дочь Баляба. И еще тибетские карликовые спаниели Муха, Кроха и Пират. Даю себе отчет в том, что их количество в одном дворе с точки зрения так называемых нормальных людей выходит за рамки здравого смысла. Но я их всех очень люблю. О каждом моем питомце можно писать отдельную главу. У каждой собаки свое лицо, свои привычки, свой характер. Объединяет их единственное качество: все они никудышные сторожа. Они всегда рады видеть гостей. Знакомых и незнакомых.

Перефразируя известное выражение Сократа, имею право сказать: чем больше я живу, тем больше я люблю собак.

Зачем я пишу о моих сегодняшних собаках? Ведь книга о моем детстве и обо всем, что с ним связано и что мне дорого. Затем, что все мы выросли из детства. Уверен, что все увлечения и хобби взрослых оттуда же.

Люди и голуби

Сердце мое на мгновение замирало, потом начинало стучать часто-часто, где-то под горлом. Казалось, сердце трепыхалось в такт беспорядочному хлопанью крыльев голубей, сорвавшихся разномастной стаей с крыши соседнего сарая. Поднявшись, стая чаще всего стремительно брала курс туда, где должно висеть полуденное солнце. Но это длилось недолго. Долетев до верхушек высоких акаций, разделяющих подворья Гусаковых и Кордибановских, крутым виражом стая разворачивалась в сторону огородов.

Набрав высоту, стая рассыпалась. Часть голубей, в основном это были сизые, летали по большому кругу, часто скрываясь из глаз за высокими ореховыми деревьями во дворе Гусаковых. Их полет был стремительным, часто переходившим в пикирование с последующим резким разворотом. Это были поясые сизари, или, как мы их называли — простяки.

Часть голубей летала вразброд. Высота их полета была относительно небольшой, чуть выше старых акаций. Набрав высоту, они тут же теряли ее, пытаясь кувыркаться. Кувырок, как правило, оканчивался неудачей. Голуби чаще всего садились на хвост, теряя несколько метров высоты.

Боря Гусаков, гораздо старше меня, называл их вертунами. Чубатых и бесчубых вертунов привозил после каникул учитель Петр Исаакович, живший у Гусаковых на квартире. Привезенные голуби часто паровались самостоятельно, как говорят, по любви, с простяками, с каждым поколением теряя характерные летные качества.

Третья группа голубей отличалась от стаи черным цветом и длинными хвостами. Эти голуби поднимались ввысь небольшими кругами, часто скрываясь из глаз. Мы до рези в глазах всматривались в высокое небо, пытаясь отыскать поднимающихся голубей. Внезапно они проявлялись мелкими точками совсем не там, где мы их рассчитывали увидеть.

Так же неожиданно они снова терялись из вида, спускаясь на крышу сарая через два — три часа. С высоты моего возраста и опыта, можно предположить, что это, возможно, была какая-то разновидность одесских. Не исключено, что это были конусные, так как длинные клювы у них были совершенно прямыми.

У Гусаковых голуби занимали часть чердака старого длинного сарая и помещения для коровы. После окончания семилетки Боря поступил на обучение к портному, затем работал в швейной мастерской, откуда ушел в армию. Голуби паровались по собственному влечению, птенцы все чаще были сизой окраски, а полет их становился все больше похожим на виражи и пикирование простяков. Лишь изредка, какой-либо голубь в полете притормозит, как бы вспоминая что-то, чуть качнет и тут же устремляется вслед стае.

После шести лет я уже бегал самостоятельно к деду по матери, живущему в самой нижней части села. Дом и сарай там были крыты соломой. Крыша была высокой, казалась почти отвесной. Широкая, низко спускающаяся стреха. С тыльной стороны дома весь пролет между двумя стропилами занимал широкий ход на чердак. Ход служил летком для гнездившихся на чердаке голубей.

Массивный дымоход по центру был соединен с двумя лежаками от печек с обеих половин дома. Летом, под более чем полуметровым слоем увязанных внахлест снопов, никогда не было жарко. Зимой, когда почти постоянно топились две печи, на чердаке возле лежаков почти никогда не замерзала вода. Жившие на чердаке голуби плодились почти круглый год. Гнезда они устраивали под лежаками и по ходу стрехи, где были уложены снопы ржаной соломы.

Дед водил только одну породу голубей. Это были птицы несколько меньше, чем простяки. Продолговатая голова, чубы. Передний чуб всегда был торчком или, как говорил дед, топорчиком. Голуби у деда были различных расцветок: белые, черные, вишневые и желтые. Было несколько пар белых чернобоких и красно-рябых. Дед выменял голубей сразу же после войны у жителей Украины, приезжавших покупать вино оптом.

Голубей дед называл козацкими, иногда торкотами, но чаще всего вертунами. Можно предположить, что это были старо-казацкие и торкуты. Мне тогда было все равно, как они назывались. Главное, что они мне нравились гораздо больше, чем голуби Гусаковых.

Выманивал голубей на улицу мой старший двоюродный брат Боря, живший с мамой в другой половине дедова дома. Он начинал сыпать зерна кукурузы и пшеницы прямо на утоптанную площадку под ходом на чердак, приговаривая: дуз-з-зь, дуз-з-зь… По краю проема хода на чердак показывались несколько птиц. Они недоверчиво и резко крутили головами, как бы раздумывая. Боря в таких случаях говорил:

— Отойди за угол, они тебя боятся.

Я неохотно отходил.

Наконец слетал первый. Как только он начинал клевать, слетали все голуби, стоявшие по краю проема. На чердаке слышалось беспорядочное хлопанье множества крыльев. Многие голуби слетали на землю даже не становясь на край. Начиналось беспорядочное мельтешение. Мелко семеня, голуби пытались обогнать друг друга за очередным зерном.

Когда деда не было рядом, Боря, обогнув дом с обратной стороны, выносил жестяную кружку, наполненную семечками подсолнуха. Настороженно оглянувшись, Боря горстями разбрасывал семечки. Голуби начинали суетиться еще быстрее. Подобрав корм, голуби разделялись. Часть их спешно возвращалась на чердак, на гнезда. Большинство же усаживалось на длинную пражину (жердь), перекинутую с вкопанного столба на крышу дома.

Дед, переживший первую мировую, побывав под газами и перебивавшийся впроголодь в голодовку сорок седьмого, к кормлению голубей семечками относился весьма болезненно. Поймав нас на месте «преступления», дед брал кружку узловатыми пальцами с огромными синюшными ногтями. Поводя пальцем по краю кружки, дед, тяжело дыша, говорил:

— Из этой самой кружки семечек выходит стопка подсолнечного масла. А макух парили и заправляли кашу, сваренную из толченого жита (ржи).

Боря родился в сорок втором. В сорок седьмом ему было пять лет. Но каши с макухом он не помнит. Борина мама — тетка Антося была «партейной.» С самого начала колхоза она все время работала продавцом в колхозном ларьке. Боря ел кашу, жареные яйца и картошку с крупными шкварками, в которых толстыми прожилками всегда было мясо. Когда он начинал есть, я громко глотал слюну. Услышав бульканье в моем горле, Боря протягивал мне ложку и кусок хлеба.