Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗

Корреспондент выяснил немаловажную деталь: все имена Адольфам давали матери и бабушки.

— Почему так назвали?

— А доля (судьба) шоб була легэнькою та щастливою.

Корреспондент пошел дальше. Всех матерей Адольфов, а потом и других женщин села поочередно расспрашивал и брал подписку с предупреждением о неразглашении тайны:

— Как звали Гитлера?

— Гитлер! А як же? Нимец! Нимецкий цар.

Ни одна елизаветовская женщина, в том числе и Антонина Михайловна, жена председателя колхоза, не смогли ответить, как звали Гитлера.

Напоследок корреспондент сфотографировал Адолька Жилюка. Через несколько недель пришло письмо. В конверт была вложена фотография пятилетнего Адолика.

Присланную фотографию по сей день хранит в семейном альбоме сын тогдашнего председателя колхоза Назара Семеновича, посвятивший как и отец, свою жизнь возделыванию Земли, ныне живущий в Кагуле, пенсионер Адольф Назарович Жилюк.

Написавший и подбросивший особисту анонимное письмо нечаянно проговорился через много лет. Это был один из зажиточных сельчан, в одночасье потерявший во время коллективизации огромное, по тем меркам, личное состояние: землю, две лошади и разнообразный сельхозинвентарь…

В тот злополучный день отец, наступив на ржавый гвоздь, проколол пятку. Пошел домой. Тщательно вымыл ногу с мылом, залил рану керосином и наложил повязку с вынутым из печи пеплом. Хромая, пошел через дорогу в конюшню. В тот день в стодоле оставалась пара лошадей. Убрав, отец вынес навоз. Потом навалил в ясли привяленной люцерны, чтобы пригнанные с поля лошади могли подкрепиться.

За этим занятием отца застал, приехавший верхом в седле, завхоз, его двоюродный брат. Осмотрел двор, конюшню, включая потолок. Придраться было не к чему. Вытащил из кармана носовой платок. Намотал его на палец и с силой провел по крупу коня. Подошел и через ясли продемонстрировал отцу платок с темным кружком:

— Почему кони грязные?

Эту историю неоднократно рассказывал впоследствии отец:

— В моей груди что-то вскипело, стало горячо. За три года службы у румын привык подчиняться. С сорок четвертого до конца войны в противотанковом истребительном дивизионе была железная дисциплина плюс каждый день смертельная опасность. Нас немец бомбил так, что воронка засыпала воронку. А тут!.. Удрал от фронта в Ташкент, устроился конюхом с бронью, вступил в партию и… наверное, видел, как воинские начальники или сам генерал проверял чистоту коней…

— Я поднял вилы. Не думая, что будет потом, метнул. Целился прямо в горло. Разжиревший за время войны и начальничества в колхозе мой двоюродный брат проворно упал на пол конюшни.

Вилы воткнулись в противоположную стенку стодолы, звучно забренчали. Завхоз продолжал лежать. А в дверях стодолы стояла хозяйка подворья, Кордибановская Раина, дочь старого Марка Ткачука, жена сводного брата отца — Франека.

Завхоз поднял голову. Увидев Раину, вскочил:

— Под суд пойдешь! Расстрел! И свидетель есть!

— Я ничо не бачила. Мене тут зовсим не було. И свитчете (свидетельствовать) я нигдэ не буду. Бо нема за що. — спокойно сказала Раина и пошла в дом.

— Я выдернул вилы. — рассказывал отец, — Руки дрожали, говорить было трудно:

— Уходи и чтобы я тебя тут больше не видел! Убью!

Завхоз забрался на лошадь и, выехав со двора, направил коня до горы, в сторону правления колхоза. Через какое-то время, пригнувшись к шее коня и настёгивая, нёсся вскачь на долину, в сторону своего дома.

— Когда я шел домой, — рассказывал отец. — Раина вышла на крыльцо:

— Який же ты скаженый, Николо! Най бог бороне!

К вечеру следующего дня пришел Брузницкий:

— Назар передал, чтобы ты после наряда зашел к нему. А в девять к особисту. Со всеми медалями и удостоверениями к ним.

После наряда отец, постучав, зашел к председателю:

— Сидай, Николо!

Долго молчал, смотрел на верхушки орехов во дворе Чернея, на журавель колодца. Потом пробуравил отца тяжелым взглядом.

— Ты понимаешь, что за такой фокус могут дать десять — пятнадцать лет. О детях подумал?

Помолчав минуту, добавил:

— Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. И тебя тоже касается. Никогда не трогай говно… Иди!

Отец уже был у двери, когда Назар окликнул его:

— Вернись! Присядь!

— Кончай с арендой в Брайково и выездами на колхозных лошадях по ночам! За это могут дать не меньше, а то и больше!

Отец оторопел. Он полагал, что его ночные выезды на брайковское поле были только его тайной. Назар выдвинул ящик стола, вынул, вырванный из тетради, линованный лист школьной тетради.

— Такого-то числа выехал в двенадцать часов ночи с бороной на телеге, а такого-то выехал по меже Кордибановских и Савчука верхом. Продолжать?

Отец молча отрицательно покачал головой.

— А теперь иди к особисту! Тебе сегодня к девяти?

Особист сидел на лавочке под елью и курил. Кивком головы велел отцу присесть.

— Дай медали и удостоверения!

Взяв медали, подержал их, покачивая, на ладони, как бы взвешивая:

— На каком фронте?

— Первом Белорусском.

Положив на скамейку медали, взял:

Особист, глядя на оранжевый круг, стремительно скрывающегося за горизонтом, солнца, про себя, тихо сказал:

— Совсем рядом шли…

Сложил удостоверения, положил на них медали и протянул отцу.

Долго, слишком долго, рассказывал через много лет отец, особист смотрел в глаза и, напоследок, медленно проговорил:

— Да-а. Война никого не красит. И не щадит. А ты держи себя в узде!.. Понял? Ступай! Свободен.

Больше отца особист не вызывал.

Завхоза, двоюродного брата отца, как члена ВКПБ, вступившего в партию в самый критический период войны, вскоре направили в Сороки на курсы председателей колхозов, откуда чуть более полугода назад сбежал мой отец. Потом сразу же направили в колхоз соседнего района. В нашем селе он больше никогда не жил и не работал. Бригадиром назначили, вернувшегося из армии Горина Михаила Григорьевича — сына самого первого председателя Елизаветовского колхоза, организованного в сороковом в правобережной Бессарабии, Регорка (Григория) Горина.

Вероятно, чтобы избавить отца от соблазна арендовать землю в окрестных селах, где пока не были организованы колхозы, Назар на заседании правления колхоза принял решение о назначении отца заведующим колхозным ларьком на базаре Могилев-Подольска.

— Подальше от аренды. За неё можно очень дорого заплатить. — через добрый десяток лет сказал отцу мудрый Назар.

Случай в караулe

Я учился в шестом классе, когда в середине сентября в старших классах, а старшими считались классы, начиная с четвертого, объявили:

— Назавтра в школу одеть рабочую одежду и взять ведра. Будем работать в саду.

— Ура-а-а! Ура-а-а! До субботы не учимся! — эхом разнеслось по классам и единственному длинному коридору старой школы, в которой учились ещё мои родители. (Через два месяца перед новым годом мы перешли учиться в новую двухэтажную школу).

В половине девятого школьную колонну вывели на единственную улицу села. От школы до колхозного сада на Одае было чуть более трех километров. До сада ходьбы было около часа. К половине десятого мы, преодолев стометровую греблю, разбредались по хозяйственному двору Одаи. После часового марш-броска нам давали возможность отдышаться.