Вячеслав Тихонов(Тот, который остался!) - Захарчук Михаил (читать полную версию книги txt) 📗
Родион Константинович, изрядно вдохновленный той бумагой, тут же сел к столу и написал кантату «Бюрократиада».
«И вы представляете, Мишенька, ее несколько лет запрещали к исполнению. Поразительно! Ведь чиновники ничегошеньки в серьезной музыке не понимают. В этом я многажды убеждался. Но понял я и то, что все запретители всегда и четко определяли всякую угрозу в свой адрес. Если не понимали ее коротким умишком, то всегда чувствовали нюхом, печенкой».
Эти слова великого композитора мне вспомнились как раз в связи с историей фильма «Дело было в Пенькове». Обо всех революционных новациях, содержащихся в нем, чиновники от Госкино, конечно же, понятия не имели. Не все критики поняли всю необыкновенность картины. Однако перестраховщики от кинематографа почти на год положили ленту на полку. На всякий случай. Якобы в картине не совсем объективно показана жизнь колхозников. Под формулировкой «не совсем объективно» можно было понимать все, что кому заблагорассудится.
Потом эти люди распорядились сделать всего десять копий и отправили их на просмотр в так называемый узкий круг — на дачи высших партийных функционеров. Те пришли в полный восторг.
Спустя еще какое-то время две песни из фильма уже вовсю распевали в столичных ресторанах. Когда же картина все-таки вышла на экраны Советского Союза, обе песни люди стали под диктовку разучивать по Всесоюзному радио.
Только на этом приключения не закончились. Со всех концов страны в адрес Киностудии им. Горького и лично режиссеру Ростоцкому валом пошли письма с категорическим требованием трудящихся соединить узами Гименея Тоню и Матвея. То, что зрительские предпочтения зачастую не совпадают с мнением создателей какого угодно художественного произведения — факт общеизвестный. Он ни для кого чем-то необычным не является. Однако в данном случае дело дошло до того, что и руководство студии заколебалось. Может, и впрямь стоит прислушаться к гласу народа?
Но Станислав Иосифович категорически заявил начальству:
«У этого фильма не может быть другого финала. Потому как финала в общепринятом понимании у него нет вовсе. Подобные истории встречались раньше и будут случаться всегда. Так что пусть каждый зритель сам додумывает судьбу героев. В моем понимании она может быть только такой».
Другими словами, режиссер не поставил жирной и всеми ожидаемой точки в конце «дела». Ограничился многоточием. Поскольку и «дела»-то по существу никакого не наблюдалось.
Вот если бы на месте Морозова оказался другой герой, с иным, более мягким и покладистым характером, то очень даже может быть, что вокруг него комсомольская, партийная организации, правление колхоза и замутили бы дело по нарушению трудовой дисциплины и оскорблению общественной морали.
Но Матвей, по мнению председателя колхоза, а потом и тестя — обыкновенный сорняк. По меркам и канонам социалистического реализма он действительно никаким боком в герои не годится. От скуки и петуха водкой спаивал, и председателю грубил на каждом шагу, и трактор ломал, и давно лыжи навострил улизнуть из колхоза. Жаль, справки не давали.
Если бы за ним числилось только такое разгильдяйство, то драматургические средства, весьма успешно опробованные советским кинематографом, легко превратили бы этого «сорняка» в героя-передовика. Так сказать, перековали бы его. Да вся закавыка в том, что режиссер Ростоцкий задумал, а актер Тихонов воплотил на экране человека, который ни в какие ряды становиться даже не собирался. Когда сельские комсомольцы дружно строили клуб, он демонстративно, с вызовом бил баклуши. А тайно, в одиночку, болты резал и скобы гнул для того же клуба. Если бы любимая девушка его случайно не застукала, то он ни в жизнь никому не признался бы.
Именно благодаря его дерзкому, временами необузданному характеру обыкновенная, во всяком случае, вполне типичная любовная история превратилась в настоящую драму с почти шекспировскими страстями, которая волнует нас и по сию пору. Он, женатый человек, даже не подумал о том, чтобы трусливо и воровато любить упавшую ему на сердце девушку, а отдался нахлынувшему чувству широко, безоглядно, щедро.
Многие годы спустя другой кинорежиссер — Евгений Матвеев даст имя таким чувствам: «любить по-русски». А ведь и в самом деле, дорогой читатель, вы только подумайте, как умели те, советские подвижники, снимать любовь! Без всей этой чернухи, порнухи, дикой и надоевшей сексуальности, одними намеками и полутонами они воссоздавали на экране высокие человеческие чувства, опаляющую, томительную и такую прекрасную страсть, которая до сих пор нас волнует. Не все мне, наверное, и поверят, но в этом удивительном фильме Матвей и Тоня, любящие друг друга, целуются всего один раз! Господи, куда мы пришли с нынешним сексом?!
Ну и финал картины, на котором просто нельзя не остановиться хотя бы потому, что, на мой непросвещенный взгляд, именно ради него режиссер Ростоцкий и поставил «Дело было в Пенькове», а актер Тихонов сыграл в нем одну из лучших своих ролей. Напомню читателю, что Матвей после нескольких лет отсидки в колонии за то, что заточил злую самогонщицу в погреб, возвращается в родное село. Его взору предстают новые дома, фермы, детские ясли. Его бывшая любовь Тоня препирается все с тем же председателем колхоза из-за строительства нового стадиона. Одним словом, село по всем статьям возрождается. По упомянутым уже законам социалистического реализма пришло самое время финальной коде.
Да только Матвей Морозов и здесь словно идет наперекор действительности. Он спокойно проходит мимо всего нового в селе к своей старой избе. Ибо главное для него здесь — малыш, играющийся с деревянной лошадкой. На крыльцо выходит Лариса с детскими башмачками в руках. От счастья ноги у нее подкашиваются. Матвей приседает рядом, берет в руки сына, прижимает его к себе.
И вдруг у нас с вами, у зрителей, поневоле подступает комок к горлу. Мы еще не готовы понять, что для широкой души русского человека Матвея Морозова вот тут, на этом крыльце, которое вместе с домом, с землей вокруг него образует такое понятие, как семейный очаг, — вот это и есть главное в жизни, имеющее сакральный смысл. А все остальное — от лукавого. Потому как если согласиться с тем, что любовь всегда права, то Антонине Глечиковой и Матвею Морозову в селе бы не жить ни при каких обстоятельствах. И тогда…
Советская власть нанесла два тяжелейших удара по крестьянину. Это коллективизация и ликвидация кулачества как класса. Но крестьянин не был нокаутирован. Он устоял, потому что сохранил извечную, какую-то мистическую связь с землей.
Помните у Платонова:
«Пухов шел, плотно ступая подошвами. Но через кожу он все-таки чувствовал землю всей голой ногой, тесно совокупляясь с ней при каждом шаге. Это даровое удовольствие, знакомое всем странникам, Пухов тоже ощущал не в первый раз. Поэтому движение по земле всегда доставляло ему телесную прелесть — он шагал почти со сладострастием и воображал, что от каждого нажатия ноги образуется тесная дырка, потому оглядывался: целы ли они».
Примитивный Хрущев глупо и постоянно экспериментировал над деревней. У людей изымался личный скот, урезались, а то и полностью ликвидировались приусадебные участки. Душилась промысловая кооперация, повсеместно насиловалась агротехника, основанная на древнем принципе севооборота. Колхозы укрупнялись, заменялись совхозами.
Была окончательно порвана пуповина, связывающая народ с землей. Хрущев развратил, скурвил крестьянина, чего не удалось куда большему конкистадору Сталину. Только при Хрущеве сельский житель вдруг с удивлением обнаружил, что, оказывается, на земле можно работать спустя рукава, ни шатко ни валко, не проливать седьмого пота, не ухаживать за скотиной или даже и вовсе ничего не делать.
Крестьяне великим числом подались сперва в центральные усадьбы своих колхозов и совхозов, затем — в районные центры, потом — в большие города. В Советском Союзе появилась зловещая лимита, саранча, бросившая землю, городские термиты, живущие в клетушках, названных хрущобами.
