Красный чех (Ярослав Гашек в России) - Антонов Станислав Иванович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Как-то в отделе стало известно, что в некоторых волостях скрываются дезертиры, белогвардейцы, которые ведут усиленную агитацию против Советской власти, распускают панические слухи. И Гашек немедленно сообщает об этих фактах в особый отдел, губчека, просит принять самые срочные меры.
— Что ты, Ярослав, так увлекся этими делами, — спрашивают друзья, — уж не собираешься ли написать что-нибудь об этом фундаментальное?
— Там, — он многозначительно кивает головой в сторону, — все пригодится. Очень хочется поработать для революции дома.
Неспроста так отвечал Ярослав. Еще в начале сентября в Иркутский губком партии поступила телеграмма из ЦК РКП(б): «Предлагаем оказать содействие Чехословбюро отправке чехословацких коммунистов для партийной работы в Чехословакии, где теперь политическая амнистия».
Как радовался Гашек этому, сколько самых необыкновенных планов рождалось в его голове! Но потом подумал: «Рано уезжать отсюда. Надо здесь еще поучиться строить социализм». В местных партийных организациях не хотели расставаться с таким энергичным и очень нужным работником. Да и друзья не советовали.
День 17 сентября был, как обычно, заполнен делами до отказа. С утра работа над сводкой за прошедший день, составление отчетов, других документов. Он сообщает, например, в губернский совнархоз о том, что в 16 верстах от Усть-Кутского государственного солеваренного завода, вверх по Лене, расхищается соляной источник. Там бесконтрольно варят соль сотнями пудов, процветает спекуляция.
В губком РКП(б) Гашек с удовлетворением докладывает о том, что в Подкаменной волости Киренского уезда «разверстка проводится спокойно и правильно». Был там, правда, небольшой конфликт, когда крестьяне выразили недовольство. Оказывается, агенты уездных продовольственных органов, не поставив в известность местные ревкомы, начали было производить разверстку самостоятельно, не считаясь с местными условиями жизни…
Раздался стук в дверь.
— Доставлены три арестованных. Чехи. Разрешите ввести, — доложил красноармеец.
— Давайте, — сказал Гашек и отодвинул бумаги на край стола.
Когда в кабинет ввели пленных, Гашек встретил их сухо, официально.
— Кто такие? Откуда? Как попали сюда?
Пришедшие наперебой стали рассказывать о своих злоключениях, странствиях, о том, что хотят вступить в Красную Армию.
— Поздновато вы, братья, опомнились, — сказал Гашек, укоризненно покачав головой.
Чехи обиделись и снова стали торопливо объяснять, что они давно пробираются в Иркутск, но путь их так извилист, сложен…
— Да и зачем нам, музыкантам, война? — возмущенно говорит один. — Мы хотим играть для людей, а не убивать их.
— Музыканты? — переспросил Ярослав. — Вы — музыканты? — И лицо его расплылось в широкой улыбке. — С этого и надо было начинать.
Порывисто встал из-за стола.
— Посидите-ка минутку, покурите. — Он отдал им кисет, а сам вышел.
Чехи удивленно переглянулись: «ничего не понятно».
— И сам какой-то странный, — тихо проговорил один.
— Не русский, кажется, — добавил другой, — с акцентом разговаривает.
— Где-то я его видел, — мучительно размышлял вслух третий. — Но где?..
Двое тоже согласились, что лицо вроде знакомое.
В этот момент стремительно вошел Гашек. То ли он слышал конец разговора, то ли по выражениям лиц догадался, что речь шла о нем, но только сразу вынул из ящика книгу и с нарочитой небрежностью бросил ее на стол. Обложка открылась и чехи увидели фотографию автора.
— Гашек?..
Он, довольный произведенным эффектом, широко улыбался.
— Ну, как, узнали, наконец?
Все разом заговорили по-чешски.
— Как же так? — изумился один. — Ведь вы давным-давно расстреляны. Об этом же в газетах чешских писали. Я хорошо помню: расстреляли в Будейовицах за дезертирство, совершенное в припадке белой горячки.
— Да ты что, — возразил другой, — я сам читал, что легионеры за измену повесили на телеграфном столбе.
— Все вы ошибаетесь, — спокойно и убежденно заметил третий. — Гашек за измену большевиками заживо погребен и проклят.
— Напрасно, друзья, спорите, — вмешался Ярослав, — все вы правы. Но не все знаете. Я еще и убит в пьяной драке с моряками то ли в Одессе, то ли во Владивостоке, где, кстати, я никогда не был. Как только наши газеты за два-три года не именовали меня: и пьяница, и акробат в жизни, и Гашек-шашек [8], и даже австрийский шпион. А я вот здесь, перед вами, жив-здоров и умирать скоро не собираюсь.
Он улыбнулся и затем больше себе, чем им, тихо добавил:
— Наверное, после всего, когда я и в самом деле умру, никто в это не поверит.
Потом помолчал и решительно сказал:
— А теперь валяйте в шестой полк и беритесь за дело. Чтобы через две недели был в полку оркестр.
Гашек остался один. Задумчиво постоял у окна, затем снова сел за стол, стал просматривать бумаги, но мысли были далеко, там, в родной, такой близкой и такой далекой Чехии…
Днем Ярослав участвовал в заседании президиума чехословацкого бюро агитации и пропаганды при губкоме РКП(б). Знаменательным оно было. Шел вдумчивый разговор о том, чтобы как можно лучше использовать пребывание чехов и словаков в России для изучения опыта политической работы. Впереди — родина. К будущей работе, борьбе надо готовиться сейчас, здесь.
Именно эту задачу поставило бюро в центр своей работы, именно так оно сформулировало ее в решении от 17 сентября.
Много еще встреч, бесед было у Гашека в этот день. А когда наступил вечер, оставшись один, он вынул из кармана письмо и снова начал его перечитывать. То улыбка появлялась на его лице, то вдруг плотно сжимались губы…
Затем вынул листки бумаги, на минуту задумался и вывел:
«Дорогой товарищ Салат!
Только что приехал товарищ Фриш и привез мне Ваше письмо и литературу: все я принял с огромной радостью. Особенно вовремя пришла Богданова „Философия опыта“, нужная мне как материал для лекции, которую должен сделать в понедельник в школе пехотинцев-курсантов».
Ярослав посмотрел на письмо, лежавшее рядом, и с удовольствием дописал: «Ваше письмо меня порадовало: оно говорит о том, что на меня не смотрят больше как на человека легкомысленного. Легкомыслие свое я утратил в течение тридцати месяцев непрерывной работы в Коммунистической партии и на фронте, кроме небольшой авантюры в 18-м году, после того как „братья“ штурмовали Самару. Тогда мне пришлось, прежде чем я пробрался к Симбирску, два месяца разыгрывать в Самарской губернии печальную роль слабоумного от рождения сына немецкого колониста из Туркестана, который в молодости скрылся из дому и бродит по белу свету, чему верили даже хитрые патрули чешских войск, проходившие по окрестностям».
Остановился. О чем же еще писать? Что сказать? И разве можно вместить в скупые строчки то, что пережито, переделано за такой короткий срок!
Гашек вздыхает и пишет: «Путь от Симбирска до Иркутска, который я прошел с армией, где на мне лежало множество различных серьезных обязанностей — партийных и административных, был бы наилучшим материалом к полемике с чешской буржуазией, которая, как ты сообщаешь, твердит, что я „примазался“ к большевикам. Она сама не может обойтись без идеологии, заключенной в слове „примазаться“. Она пыталась примазаться к Австрии, потом к царю, затем примазалась к французскому и английскому капиталу и к „товарищу Тусару“ [9]. Что касается последнего, то здесь очень трудно судить, кто к кому „примазался“. Да здравствуют политические спекулянты!»
Снова остановился. Подумал: «Может, не стоит писать об этом, выбросить… Впрочем, пусть знают, что я думаю на самом деле». И он продолжает: «Если бы я захотел рассказать и написать, какие я занимал должности и что вообще делал, не хватило бы всего имеющегося у нас в Иркутске небольшого запаса бумаги. Сейчас я, например, начальник организационно-осведомительного отделения 5-й армии, поскольку все командированы в Политическое управление Сибири в Омске, а я остался здесь, на Востоке.
