Красный чех (Ярослав Гашек в России) - Антонов Станислав Иванович (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Кроме того, я редактор и издатель трех газет: немецкой „Штурм“, в которую сам пишу статьи; венгерской „Рогам“, где у меня есть сотрудники, и бурят-монгольской „Заря“, в которую пишу все статьи (не пугайся: не по-монгольски, а по-русски: у меня есть свои переводчики)».
Гашек усмехнулся. Вспомнил, как из-за отсутствия переводчиков, которым мог бы довериться, привлек бурятов-монахов. Но как довериться таким «сотрудникам»? Решил напугать: один и тот же текст давал двум монахам, разводил их по разным комнатам, а потом сравнивал написанное ими. Все это делал нарочито серьезно, обставляя «спектакль» всякими строгостями. Но разве разберешься в иероглифах? Только и обнадеживало, что они сами страшно боялись этой проверки.
Потом, правда, дело пошло лучше. Отвоевали-таки учителя-бурята из Ангарского аймака Тунуханова Иннокентия Ивановича. Местные власти ни в какую не хотели отпускать. Пришлось у губревкома просить помощи. За учителем посылал инструктора Валоушека, чтобы доставил в целости и сохранности.
Очень гордился Гашек газетой, когда вышел ее первый номер в сентябре.
— Это первая советская газета для бурятов, — радостно говорил он. — И первая газета в мире на бурятском языке.
Потом были изданы букварь и грамматика бурятского языка.
Посмотрел опять на написанное, перечитал о «Штурме», «Рогам»… Только-только появился в Иркутске, а уж в газеты дал сначала передовую, потом фельетон о Каутском. А передовая тогда многим понравилась. И называлась необычно: «Болван его величества». О кадете, который, спустя два года, после падения Австрийской империи, продолжал подписываться: «кадет 7-й артиллерийской его величества дивизии». Как хотел Гашек, чтобы не было таких среди военнопленных, чтобы каждый из них не оставался равнодушным к революции, к битвам за дело народное!
Впрочем, и потом удавалось, хотя и не так часто, как в Уфе, писать статьи. С удовольствием дал заметку в «Красный стрелок» в связи с вручением Пятой армии почетного революционного Красного знамени ВЦИКа.
С удовольствием писал он и большую статью ко 2-й годовщине создания Пятой армии.
Гашек вздохнул, подумал: «Стоит ли писать еще о своих обязанностях? Впрочем, надо, чтобы они знали, чем я тут занимаюсь». И написал: «Сейчас на мне еще сидит РВС армии, требуя, чтобы я издавал китайско-корейскую газету. Тут уж в самим деле не знаю, что буду делать. Китайцев я организовал, но по-китайски понимаю очень мало и из восьмидесяти шести тысяч китайских иероглифов знаю всего-навсего восемьдесят».
Невольно вспомнился Чжан Чжин-хай, их совместные выступления на митингах, в воинских частях.
«Писать или не писать, — думает Ярослав, — что зачислен на курсы восточных языков университета? Неизвестно еще, как сложится учеба, получится ли. Работы полон рот».
И он добавляет к написанному: «В довершение всего со вчерашнего дня я еще состою в редколлегии „Бюллетеня политработника“. Мне всегда дают очень много работы, и когда мне кажется, что уже больше никто ничего не сможет изобрести, что бы я мог еще сделать, появляются обстоятельства, которые опять принуждают работать еще и еще. Но я вообще не ропщу, потому что все это нужно для революции».
А ведь 7 августа Гашек был избран еще и в депутаты Иркутского городского Совета рабочих и красноармейских депутатов. Кстати, именно в тот день вышла однодневная газета «Совет», приуроченная к выборам. Она носила необычный характер. Это был подлинно интернациональный выпуск: в нем напечатаны статьи на немецком, чешском, корейском, венгерском, китайском языках…
Гашек обратился с открытым письмом к чешским рабочим и бойцам Красной Армии. Оно выделялось широтой взглядов на предстоящие выборы, которые, по его мнению, должны явиться еще одним доказательством братской дружбы между пролетариатом Чехословакии и России.
Многое вспомнилось еще Гашеку, когда писал письмо, но разве возможно все описать. И так получилось не очень вроде скромно. Но ведь «там», канальи, считают, что он просто приспособился к обстановке.
«Извини, что я обо всем этом пишу. Я не хочу хвастаться, хочу лишь разъяснить, как я „примазался“ к коммунизму».
Буря гнева, горькая обида охватывают Гашека, когда он вспоминает о том, что и как пишут, говорят о нем на родине. И на бумагу выливается острая злость, смешанная с сарказмом:
«Если я поеду в Чехию, то не для того, чтобы любоваться чистыми улицами Праги или проверять, пишут ли еще газеты, что я примазался к коммунизму. Поеду туда, чтобы намылить зад славному чешскому правительству с такой же энергией, какую я привык проявлять и наблюдать в борьбе нашей 5-й армии с сибирской реакцией покойного адмирала».
Да, решение принято! Окончательное. Он едет, чего бы это ему ни стоило, чем бы ни угрожало. «Это письмо передаст тебе товарищ Валоушек, которого я командирую в ПУР, чтобы оттуда его послали к вам. Он также из нашей славной 5-й армии».
Кажется, все. Гашек прошелся по комнате, пытаясь хоть немного успокоиться. Снова — у стола. Перечитывает. Действительно, обо всем, вроде, сказал. Можно ставить точку. И вдруг мелькнуло: «О самом главном-то и ни слова». И быстро добавляет:
«Я буду стараться отсюда освободиться, но знаю, что сам ничего не смогу сделать, потому что здесь никого нет и я должен подписывать все бумаги в качестве заместителя начальника политического отдела армии. Поэтому не думайте, что я нарушаю партийную дисциплину, если ничего у меня не выйдет. Вы должны проталкивать это дело, об этом я вас и прошу».
И размашисто подписался: «Ваш Ярослав Гашек».
Облегченно вздохнул. Задумался. Представил себе, как Алексей Валоушек, инструктор отделения, поедет в Москву, передаст письмо Салату, как тот будет читать внимательно, серьезно…
Иркутск давно уже окутала ночь, темная, непроглядная. И только где-то там, далеко-далеко, уже начинал брезжить рассвет.
На следующий день (совпадение!) пришла телеграмма Центрального чехословацкого бюро агитации и пропаганды при ЦК РКП (б). «На Западе нужны работники, — говорилось в ней. — Мы уже несколько раз требовали… Гашека через ЦК и Реввоенсовет… Нужно за границей, в Чехословакии, доказать преданность революции и коммунизму. Это верно именно для тов. Гашека, которого требуют делегаты II Конгресса [10] на партработу в Чехословакию».
И в самом деле, Ярослава высоко ценили чехословацкие коммунисты, получая о нем великолепные отзывы. Весной в Москву приезжал тогдашний лидер чешской социал-демократической левицы, а впоследствии один из организаторов Коммунистической партии Чехословакии Богумир Шмераль. Он участвовал в работе IX съезда РКП(б) и III Всероссийского съезда профсоюзов. Вернувшись на родину в том же двадцатом году, писал о том, что о Гашеке ему рассказывала делегатка из Сибири. Говорила необычайно дружески, отмечала, что «он очень добросовестный, трудолюбивый, хороший товарищ. И все товарищи, работающие с ним, сердечно его любят».
Даже те, кто прежде хорошо знал Ярослава, удивлялись происшедшим в нем переменам. Выдающийся чехословацкий писатель Иван Ольбрахт тоже приехал в Россию. Его очень заинтересовала судьба своего знаменитого земляка. Он стал расспрашивать тех, кто работал, жил вместе с ним, делил невзгоды военной поры.
— Это один из лучших людей, которые есть у нас, — услыхал в ответ.
Ольбрахт слушал и недоверчиво усмехался: он-то хорошо знал о богемной жизни Гашека в Чехии, о его эксцентрических выходках, анархизме, легкомыслии…
— Не пьет? — спросил Ольбрахт.
— Что вы говорите, товарищ! — несколько даже возмутились собеседники. — Разве можно о нем такое…
И один за другим стали рассказывать о героизме Гашека, который он доказал в боях, о его мудрости, организаторских способностях, исключительном трудолюбии и услугах, которые он оказал России.
— Ярослав говорит, что будь у него десять жизней, а не одна, он бы их с радостью пожертвовал ради власти пролетариата, — сказала Софья Гончарская, сотрудница политотдела. И добавила убежденно: — И я ему безусловно верю. Он это доказал не раз.
