В подполье можно встретить только крыс… - Григоренко Петр Григорьевич (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Я говорил вполне искренне и верил в то, что партия поможет. Но Коля уже ни во что не верил. В ответ он сказал:
— Да ты что, думаешь, что там не знают? Хорошо знают. Это же начальство и создало этот голод. Нас еще в прошлом году довели почти до голода. Мы собрали весь хлеб, а у нас его забрали под метелку. Соседи, которые все оставили в валках тянули те валки потом домой и молотили, а мы перебивались чем попало, да кое что осталось от прошлых лет. А в этом году мы снова все обмолотили и сдали. Теперь и у соседей все под чистую замели. А валки, которые остались в поле — пожгли. Но у соседей кое-что осталось от прошлых лет, а у нас все закончено в зиму прошлого года. Это, Петро, страшно что делается. Правду твой дядя Александр говорил, когда его из его хаты выгоняли: «истребляют трудящихся крестьян нашими же руками».
Это была моя последняя встреча с Колей. Подводу снарядили мне быстро. Все эти умирающие люди радовались тому, что одного из них кто-то спасает. На обратном пути я видел на улице два трупа. А это же был еще только декабрь.
Письмо в ЦК я написал, приложил к нему кусочек хлеба, полученного в Бердянском райвоенкомате. Письмо большое, основательное. Я описал историю возникновения артели в 1924 году, ее развитие, ведущее участие в организации массовой коллективизации. Написал о том, какой дружный, трудовой и организованный коллектив создался и как благодаря именно этим качествам этот коллектив остался без хлеба, отдав все до зернышка на выполнение районного плана. Письмо было отправлено через политотдел Военно-технической академии. Месяца через два пришел ответ: «Факты подтвердились. Виновники неправильной организации хлебозаготовок наказаны. Артели „Незаможник“ оказана продовольственная помощь». Это сообщение подтвердилось перепиской отца. И я ликовал. Как же, к сигналу коммуниста прислушались в ЦК и справедливость восстановлена. Разве мог я подумать о том, что помогая одному единственному колхозу избавиться от голода весной 1932 года, ЦК готовил на зиму 1932-33 годов сплошной голод для колхозов Украины, Дона, Кубани, Оренбуржья и ряда других районов.
В конце ответа ЦК была приписка, которой я долгие годы очень гордился. В ней говорилось: «ЦК отмечает, что тов. Григоренко поступил как зрелый коммунист. На основе частного факта, он сумел сделать глубокие партийные выводы и сообщил их в ЦК».
Прошли годы. Прошел 20-й съезд партии. Мои взгляды уже стали далеко не теми наивно-коммунистическими, какими они были в 30-х годах. Я уже знал о том, как ломали противоколхозное сопротивление крестьянства с помощью искусственно организованного голода. И мне вспомнилась та приписка. Мне не давала покоя мысль: «За что же меня тогда похвалили? Ведь я же срывал покров с того, что хотели держать в тайне». Долго думал и, наконец, понял — я представил голод в «Незаможнике» как единичный факт, который возник в результате неправильных действий районного начальства и из-за того (это было главным для ЦК), что окружающие колхозы саботировали хлебоуборку. Это было выгодное для ЦК освещение событий. Этот пример можно было использовать при инструктажах, обосновывая голод, как способ ликвидации саботажа. В общем, моя жалоба помогла готовить искусственный голод против всей массы крестьянства, обвинив ее в саботаже.
Такова была жизнь, тот общий политический климат, в котором жил наш институтский коллектив. Но кроме этого климата был микроклимат самого института, того котла, в котором варились мы. И этот микроклимат для нас, как индивидуумов, был главным. Постоянно, повсечасно вокруг нас кипела учебная жизнь. А извне доходило только то, что можно было увидеть и услышать сквозь крышку котла, то есть через газеты и радио. А они нам подавали только бодрые вести. Наша молодость и успехи в учебе тоже не давали оснований для уныния. Мы привыкли к этой бодрой атмосфере, поэтому не очень-то рвались во внешний мир. Помню, например, как весной 1930 года во время процесса над СВУ (Спилка Вызволення Украины), мы с трудом распределили присланные к институт десятка полтора пропусков на процесс. Но и те, кто согласился взять эти пропуска, не очень-то посещали.
Я, например, был только один раз. Да и то, не весь день, а лишь до обеденного перерыва.
Процесс произвел на меня какое-то неопределенно-тягостное впечатление. Подсудимые какие-то пришибленные, приниженные, жалкие. Обвинения расплывчатые, неуловимые. Все выглядит как плохо отрепетированный спектакль с плохими актерами. Если это жизнь, то она очень скучная. У нас же она бьет ключом.
Особенно это относится к комсомолу. Это не тот анемичный комсомол нынешних вузов, весь пропахший мертвечиной, скукой, канцелярщиной. На нас в то время фактически лежала вся политико-воспитательная и организационная работа среди студенчества. Учеба комсомольцев и вcесоюзного студенчества, дискуссии, обсуждения, военные игры, походы, агитационная работа среди сезонников Харьковского тракторного, строительство нашего института и других строек — все это возглавлял наш комитет комсомола. Партком никогда непосредственно в эти дела не вмешивался, руководил через нас коммунистов-комсомольцев.
Наш институт почти стопроцентно мужской. На всем нашем курсе (около 600 человек) всего четыре девушки. Институт военизирован. К концу второго курса мы должны стать командирами запаса. Военные занятия и походы в учебном году, лагерные сборы в войсковых частях после первого и после второго курсов вносили дух воинственности во весь уклад нашей жизни. Военные песни и вообще песни были постоянными нашими спутниками.
И студенческая рота
Комсостав стране лихой кует,
В бой идти всегда готовый
За трудящийся народ.
Это припев к произведению (коллективному) которое создано специально для нас, как марш. Надо было слышать как это могуче гремело и разливалось: «Ребята, а ну, давай, нашу!» И песня гремела, и людей как воздух нес. Усталость исчезала. Или вот другая:
Вперед же по солнечным реям—
На фабрики, шахты, суда!
По всем океанам и странам
Развеем мы алое знамя труда!
«По всем океанам и странам»…и никак иначе. Так воспитывались и так воспитывали мы.
А вот и специально для Украины. Чтоб никто не вздумал вдруг заговорить о ее самостийности, соборности, суверенности:
Мы дети тех, кто выступал
На бой с Центральной Радой,
Кто паровозы оставлял
И шел на баррикады…
А вот и наша «идеология»:
О чем толкует Милюков (2 раза)
Не признаю большевиков (2 раза)
Так к черту всех кадетов,
Пусть гремит же гром борьбы!
Эй, живей, живей на фонари кадетов вздернем!
Эй, живей, живей, хватило б только фонарей!
О чем толкует меньшевик (2 раза)
Я к диктатуре не привык (2 раза)…
Ну и так далее, вплоть до фонарей, для тех кто не любит диктатуру. Вот так с веселой песней и с легким сердцем мы «отправляли» на фонари всех, от буржуев до меньшевиков, кулаков, троцкистов, пока пошли и сами. Но не на фонари. Новые сторонники расправ с противищимися власти не стали себя утруждать заботой, хватит ли фонарей — успешно обошлись без них.
И еще много столь же «гуманных» песен исполняли мы. Всех не перескажешь. В заключение приведу один куплет несколько иного плана:
Мы раздуем пожар мировой —
Церкви и тюрьмы сравняем с землей.
Что касается церквей, то кажется обошлось как замыслили. Насчет тюрем сложнее. Об успешности их разрушения ходят противоречивые слухи. Некоторые злые языки даже утверждают, что после разрушения их число увеличилось. И к тому же, рядом с ними, прочно вошли в советскую жизнь концентрационные лагеря. В общем с тюрьмами получилось то, что происходит с мифической гидрой, которой рубят головы.
Однако мы еще в 30-х годах орали, что «сравняем тюрьмы с землей». Однако уже появились мудрецы, которые начали совершенствовать песню. Вместо «церкви и тюрьмы» они вдруг запели: «Церкви, синагоги сравняем с землей». С тюрьмами повременим.
