Ничего кроме правды - Болен Дитер Гюнтер (первая книга TXT) 📗
«Я не хочу того, я не хочу этого» — причитала она, как и в первый раз, только с удвоенной силой. Собственно, мне следовало бы сразу пресекать такие вот диверсантские разговоры. Альбом «Angel Heart», как и его предшественник, разошёлся полуторамиллионным тиражом.
Потом был «Silhouette In Red», и Бонни хапнула немецкий приз за самое удачное возвращение. Но теперь, когда BMG сделала её великой, она променяла эту фирму на East West Record.
«Слушай — говорили ей наши конкуренты — тебе больше не нужно работать с глупым коммерсантом Боленом, отныне для тебя будут писать песни такие люди, как Элтон Джон». Я был разочарован до глубины души, для меня это было чересчур личным переживанием.
Она получила бюджет в один миллион марок и отправилась с ним в Америку. Там она среди прочего за 200 000 марок записала со своим экс–продюссером Джимом Штейнманом песню, которую тот, в свою очередь, записал потом с кем–то ещё, и которая мгновенно провалилась. И для записи песни Бонни наняла целый симфонический оркестр.
Следующая пластинка, которую записала Бонни, была продана количеством 2000 штук. Это была одна из самых дорогих пластинок в истории East West.
Рой Блек или хорошие попадают на небеса, все остальные живут в аду
Мне позвонил господин Оттерштейн, шеф East West, и спросил, как бы я отнёсся к идее стать продюсером Роя Блека. Я подумал пять минут — точнее говоря, пять секунд — и сказал: «Этим я не займусь ни за какие деньги». Это была не моя музыка. Даже для меня Рой Блек был просто сливками коммерции.
Через 2 дня в дверь студии 33 позвонил Рой Блек. Я спросил: «Что ты здесь делаешь?» — в этой среде все и всегда тыкают друг другу. А он ответил в своей суперскромной манере: «Я заглянул просто так, мне Оттерштейн сказал, что ты должен быть в студии». Мы прошли на маленькую кухоньку, и, думаю, никто ещё не изумлял меня так приятно, как этот Рой. Во–первых, он выглядел просто фантастично — это при всём том, что в 1991 году он уже вплотную приблизился к собственному пятидесятилетию. И к тому же он был невероятно мил. Он едва ли произнёс десяток фраз, а я уже ощущал, что мы, в некотором роде, родственные души — то, что он рассказывал о банкротстве, неудачах, о полных идиотах — я мог бы рассказать такие же истории, только ему приходилось в сто раз хуже, чем мне. Он описал, как был доверчив, как его же фирма, надувала его, заключая контракт. Как он давал интервью журналу «Stern», и при этом его совершенно сознательно напоили, чтобы выведать последние тайны. И эти, из «Stern», даже не сказали ему: «Слушайте, господин Блек, Вам хватит, Вы уже прямо глядеть не в состоянии, отправляйтесь–ка лучше всего в отель, да ложитесь спать», вместо этого его всё выспрашивали, всё подливали, так что он прослыл самым заядлым пропойцей на планете.
Меня тронуло, как он рассказывал о своей мечте, своём стремлении стать рок–певцом, но люди видели в нём только «типа в белом». И, в конце концов, он признался мне, что его подруга беременна, но ему кажется, тут что–то не так, она его, верно, обманывает. Это были очень печальные истории, но он рассказывал их смешно, потому что его профессий было развлекать людей.
В заключение он заметил: «Послушай, Дитер, я никому ничего плохого не сделал! Чего им всем от меня надо? Пусть они оставят меня в покое, я хочу просто петь».
Это было почти страшно: он совсем меня не знал и за 10 минут выложил мне всю свою жизнь. Это было очень непривычно, потому что те музыканты, которых я знал, никогда ничего не рассказывали, потому ли, что они уже хлебнули с этим горя или потому что это им причиняло боль. Этим они напоминали мне стреноженных лошадей перед электроизгородью: они трижды касались её шеей, и трижды их ударяло током, так что они запомнили это на всю жизнь.
Но Рой Блек, он, казалось, всем телом снова и снова прислонялся к изгороди в 700 ватт, снова и снова. Реакция самозащиты была ему вообще несвойственна.
После этих тридцати минут с ним мне стало ясно: «Ты не сможешь сказать, глядя в его голубые глаза, что не станешь продюсировать его.» Я показал ему студию, мы попробовали несколько песен, а потом — мы работали уже несколько часов, но в студии не было окон — я предложил: «Пойдём, Рой, давай устроим перерывчик. Выйди на свежий воздух, отдохни немного».
Но он сказал: «Дитер, пожалуйста, разреши мне остаться здесь».
Я был удивлён: «Рой, почему ты не хочешь выйти на улицу?»
«Нет, там меня все узнают» — ответил он. Трудно поверить, но он просто не решался выйти один на улицу. «Ты не мог бы заказать что–нибудь из еды, чтобы я мог не выходить? Здесь очень мило». Это притом, что у нас в студии всё выглядело так, будто уборщица включила пылесос задом наперёд, будто студия была норой маленького монстра. На нашем ковре было больше кофе, чем в кофеварке.
Через день после нашей с Роем встречи, я позвонил ему и сказал: «Рой, я напишу тебе несколько песен для нового альбома, и аванса мне не надо, я сделаю всё просто так».
«Почему ты делаешь это для меня?» — спросил он.
А я: «Капуста меня не интересует, просто ты мил, ты мне симпатичен». В действительности я и так не верил, что на таком альбоме можно заработать денег, не говоря уже о том, чтобы создать вместе хит.
Мы договорились о дне записи, Рой хотел непременно сделать всё в один день, из чего следовало, что начать надо пораньше. А так как он был из тех, кто боится самолётов и ни за что не полетит, это ещё означало, что ему придётся проделать порядочный путь с юга Германии.
Я как раз налил себе первую чашку кофе, а Рой уже стоял под дверью: лаковые ботинки, галстук–бабочка болтается свободно над воротником, смокинг помят и местами испачкан чаем. Он смертельно устал, потому что накануне вечером было его выступление в Вёртерзее, все на той вечеринке были навеселе. В конце концов, он залез в машину, чтобы пролететь без единой остановки 1000 километров до Гамбурга. Вообще–то было непонятно, почему он, раз уж был так пьян, не взял шофёра.
Он пил одну чашку кофе за другой, и каждый раз, когда он делал глоток, раздавалось клац–клац–клац, потому что руки его дрожали, и чашка стукалась о блюдце.
«Слушай, Рой, как же ты собираешься петь свой альбом?» — спрашивал я.
«Да–да, оставь, я справлюсь».
Но иногда людей нужно защищать от самих себя, так что я сказал: «Рой, сделай мне одолжение — а после восьмой чашки кофе он всё ещё дрожал — отправляйся в «Интерконти» и выспись хорошенько. Мы подождём тебя здесь, ты поспишь часов шесть и снова придёшь, тогда мы и споём».
Он упирался, ему хотелось начать немедленно: «Нет, подождите ещё секундочку, я быстренько допью кофе, и мы можем начинать».
Всё–таки после бесконечных уговоров нам удалось отправить его спать. Но едва наступил вечер, как Рой вернулся, и мы смогли начать.
Но пьянство, которое даже на съёмках «Ein Schloss am Woerthersee» настолько отупляло Роя, что он не мог различать тексты и изменения мелодии, стало нашей следующей проблемой.
Я был вынужден сделать то, чего не делал никогда раньше и чего, наверное, больше никогда делать не буду: мы специально прокручивали плёнку с музыкой и текстом быстрее, Рой слышал это в наушниках и пел, что слышал. Удивительно, но получалось хорошо, но это утомляло его сверх всякой меры. На тринадцатой песне он сдался, его голос был ему неподвластен. Мне пришлось подбадривать его: «Рой, ещё совсем чуть–чуть, мне нужна ещё только одна песня! Ты с этим справишься! Давай, у тебя получится!»
Собственно, нам следовало бросить всё это ещё час тому назад, но Рой непременно хотел закончить работу сегодня, потому что назавтра его ждали новые выступления и новые обязательства.
Это была четырнадцатая, и последняя песня в альбоме, Рой был абсолютно измотан, он просто не мог продолжать. Я утешал его: «Слушай, Рой, не страшно, попробуем что–нибудь другое, можешь просто проговорить свою партию». Так мы принялись записывать «Jeder braucht 'nen kleinen Flugplatz»:
