На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной - Федорова Евгения (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
Сквозь щели в перегородке проходили не только «чувства», но и папиросы (тогда я еще курила), а после некоторых усилий со стороны Егорушки стали пролезать даже апельсины!
Так, перед самым Новым годом мы оказались в тесном соседстве, разделенные всего лишь рядом тоненьких досок! Егорушка боялся только одного: как бы меня не взяли ненароком на этап или не выпустили бы из изолятора по случаю Нового года.
Но судьба была к нему благосклонна, и мы сполна отсидели все свои пять суток и встретили новый, 1938 год по разные стороны нашей общей перегородки…
…В общем, все было бы ничего, если бы не холод! У меня был теплый меховой «полуперденчик», как его называли в лагере, – нечто вроде меховой куртки, которую я захватила с собой с «Водораздела», но, к сожалению, она доходила мне только до колен, и, как я ни скрючивалась ночью, колени вылезали наружу и жутко замерзали.
Кончилось это сильнейшим приступом суставного ревматизма, и вскоре после изолятора я попала в лазарет, где провалялась недели две.
В конце концов, это тоже было неплохо, так как в лазарете было тепло и, как говорят в лагере, «абы время шло». Оно и шло, конечно, но боли в коленях были такие, что я не могла встать на ноги.
…Но все проходит! Меня вернули в пересылку и вскоре взяли на этап.
На этот раз мы ехали «с комфортом» в так называемом столыпинском вагоне – пассажирском, но приспособленном для перевозки заключенных. В каждом отделении было четыре места, забранных решеткой от прохода – как вольеры для зверей.
Нас было всего три женщины – я и две уркаганки, но вполне дружелюбные и приличные.
Как выяснилось позже, мы ехали в Кемь.
Но вот приехали… По «личным делам» нас вызвали из нашей клетки и вывели на перрон… Холод, метель – бр-р-р! И сейчас в дрожь бросает, как вспомню! Стражам нашим тоже холодно. Стоят, чертыхаются, кроют матом начальство. Оказывается, привезли – а сдавать некому, никто нас не встречает… А поезд не ждет, конечно, ведь это обычный пассажирский состав – только один специальный вагон для заключенных.
Поезд постоял свои положенные 10–15 минут и отправился дальше.
Ничего не поделаешь – посадили нас обратно в наш вагон и повезли в Мурманск. Там поезд простоял сутки, потом поехал назад (в Ленинград!).
На пути назад нас в Кеми опять никто не встретил, а в Медвежке какой-то конвой оказался на перроне и забрал нас.
Так, после путешествия в Мурманск мы снова оказались в «родной» Медвежьегорской пересылке. Появление мое в бараках 58-й сначала произвело сенсацию!
…Эта история с путешествием в Мурманск и обратно повторялась (с перерывами в две-три недели) три раза! Так что при очередном отъезде я уже прощалась «до скорого свидания» и мои друзья поджидали меня через пару дней назад.
Один из таких приездов моих был отмечен чаем с какими-то вкусными вещами – не помню, то ли пирожными, то ли конфетами – в мужском бараке, где была плитка, на которой можно было вскипятить чайник.
Было это вечером, когда служащих управления привели с работы и мы, человек пять мужчин и женщин, сидя на чьих-то нарах, весело болтали, распивая чай из жестяных кружек. До отбоя было еще далеко, но наши недремлющие «воспитатели» – сами из заключенных – тут же накрыли это «противозаконное» чаепитие.
Женщины были изгнаны из мужского барака, а дня через два был оглашен приказ, карающий нарушителей дисциплины. И снова я получила (на этот раз, правда, всего трое суток изолятора) за «связь» с… инженером Красным!
Большей глупости и несуразицы они придумать не могли. Миша Красный, как все его звали, несмотря на то что по возрасту он несомненно относился к старшему поколению, был на редкость симпатичным и добродушным человеком, всеобщим любимцем, всегда старавшимся помочь товарищам, чем только мог.
Мне, например, он приносил книги, так как, работая в управлении, всегда мог достать их у вольнонаемных друзей или в библиотеке. Иногда угощал чайком, но никаких романтических отношений между нами никогда не было. Он был женат и романов в лагере не заводил. И в лагере, где все всегда известно, знали об этом.
Вот почему оглашение приговора на утренней поверке во дворе было встречено гомерическим хохотом и рукоплесканиями, тем более что сам Миша Красный был ужасно смущен и даже расстроен: за всю свою лагерную бытность он впервые подвергался взысканию, да еще таким курьезнейшим образом!..
Впрочем, отсиживать нам не пришлось – меня снова взяли на этап, оказавшийся на этот раз последним, а Мишу, по-видимому, «простили». Слишком уж глупо было солидного инженера, чуть ли не начальника какого-то отдела, сажать в изолятор, да еще по такому идиотскому поводу!
…Когда через семь с половиной лет я освободилась в Соликамске, под Пермью, и вышла на волю, первый раз без конвоя, первым знакомым человеком, которого я встретила и который привел меня в свою служебную столовую и приютил у себя на первую мою «вольную» ночь, был Миша Красный. Он освободился немного раньше, остался работать и жить в Соликамске, где было расположено Управление Соликамскими лагерями.
Мне же после освобождения из Соликамской пересылки было предписано еще тюремными властями отправиться самостоятельно в Тимшерскую больницу трудармейцев, где началась моя «вольнонаемная» работа в качестве медсестры, продолжившаяся в Боровске до 1949 года, когда все бывшие лагерники со «страшными» статьями были арестованы вновь и отправлены в бессрочную ссылку в Сибирь.
Глава 4
«Швейпром»
I. На берегах Кеми
Наконец меня все-таки привезли в Кемь. Лагерь, в который я попала, назывался «Швейпром». Это был женский производственный лагерь – предприятие, расположенное в нескольких километрах от города, на берегу реки Кеми, у самого ее устья, при впадении в Белое море.
Берег этот не отличался живописностью. На нем не было никаких признаков растительности. Отсюда в ясную погоду (что, правда, бывало очень редко) можно было видеть слабое зарево соловецких огней. Соловецкие острова были расположены в Белом море как раз напротив нас, всего лишь километрах в 80.
В самом лагере, похожем на небольшой поселок с улицами и большими корпусами швейной фабрики, с шестью-семью двухэтажными бараками, обнесенными высоким забором, тоже не было никакой зелени.
У самой реки была небольшая, но тоже голая горка, носившая романтическое название Горка любви, ибо это было единственное более или менее укромное местечко, где в свободные часы могли встретиться и погулять парочки. Со стороны реки вышек не было – только колючая проволока тянулась между берегом и водой.
Впоследствии, когда я прижилась на «Швейпроме», я любила, если позволяла погода, бродить по горке или, присев на камень, любоваться гладью моря и белыми барашками, вдруг вскипавшими на гребне волны, готовой обрушиться на наш пустынный берег…
Улицы верхней части зоны, вдоль которых стояли бараки, были довольно широкими и выложенными камнями, иначе в период весенней и осенней распутицы по ним было бы не пройти.
По утрам и вечерам на фабрику и в обратном направлении двигались толпы женщин, похожие на колонны демонстрантов на городских улицах. Быть может, поэтому бараки с их улицами назывались «колоннами»?.. Первая колонна… вторая… третья и т. д.
Шествие женщин напоминало праздничную демонстрацию еще и потому, что у широко распахнутых ворот фабрики, куда вливалась колонна «демонстрантов» – в 6 утра или в 6 вечера, неукоснительно и во всякую погоду гремел лагерный оркестр, торжественно встречая дневную или ночную смену.
«Швейпром» работал круглосуточно, в две смены, каждая по 12 часов. Оркестр гремел и в дождь, и в пургу, и, конечно, давно никто не обращал на него никакого внимания, а возможно, просто не слышал…
Но для культурно-воспитательной части (КВЧ) лагеря это значилось важным «мероприятием» и придавало особый престиж лагерю: во-первых, бодрая, веселая и энергичная музыка взбадривала работниц; во-вторых, воспитывала ленивцев и нерадивых, опоздавших на общий развод и спешащих бегом догнать уходящую колонну; их оркестр с презрением встречал «Чижом»: «Чижик-пыжик, где ты был…»
