Зигмунд Фрейд - Феррис Пол (прочитать книгу .txt) 📗
Этот аргумент неотделим от всего стиля книги. В следующем абзаце из автобиографии (1925) Фрейд вкратце пересказывает «Тотем и табу» и упоминает о двух элементах, игравших для понимания книги важнейшую роль: ритуальном убийстве тотема, который затем ели и оплакивали, и образе жизни в племенах Дарвина, в каждом из которых люди жили под управлением одного сильного, злобного и ревнивого самца:
Передо мной из всех этих компонентов образовалась следующая концепция или, я бы даже сказал, видение. Отец первобытного племени, будучи деспотом с неограниченной властью, забрал себе всех женщин. Сыновей, как опасных соперников, он убил или выгнал. Но однажды сыновья собрались и объединились, чтобы задавить числом, убить и сожрать отца, который был их врагом и в то же время их идеалом. После этого поступка они не могли распорядиться наследством, потому что мешали друг другу. Под влиянием этого, а также чувства раскаяния, они научились договариваться между собой. Они собрались в клан братьев с помощью правил тотема, которые были призваны, чтобы предотвратить повторение подобного действия, и совместно решили отказаться от владения женщинами, из-за которых убили своего отца. Им пришлось искать женщин из другого племени.
Тотемное поедание стало праздником в честь «страшного поступка», и именно от этого поступка произошло чувство вины человека (или «первородный грех»)… который стал началом одновременно социального устройства, религии и этических ограничений.
Описывая это убийство и его последствия, Фрейд допускал, что указанное событие может быть вымышленным. Но ему очень хотелось считать это буквальной правдой, верить, что «первобытные люди действительно сделали то, что, как показывают все факты, намеревались сделать». Несмотря на все наукообразие, книга «Тотем и табу» производила впечатление какого-то детского желания, которое сохранялось до последнего предложения, где, «не претендуя на окончательность этих выводов», Фрейд выражает мысль — надежду, — что «к рассматриваемому случаю вполне можно применить слова: в начале было Деяние».
Антропологи не относились к этому труду с должным уважением, но Фрейд оставался непреклонным и не обижался. Он смеялся, когда английский антрополог назвал его книгу «Сказкой просто так» «по аналогии с детскими сказками Киплинга („Just So Stories“). — Прим. перев.», и даже рассказывают, будто он говорил американскому ученику, что придумал эту историю в одно дождливое воскресенье. Такие шутки, возможно, помогали скрывать личные мотивы, потому что в его интересе к сыновьям, убивающим своего отца, отражается фантазия, в которой он представляет себя тем самым первобытным отцом, сыновья которого собираются убить его — особенно сын по имени Юнг.
Убийство, инцест и происхождение человека были интересными темами для книги в 1913 году. Сегодня биологи относятся к табу на инцест более здраво, считая, что оно возникло из потребности гармонизировать социальное поведение. Фрейд счел бы эту точку зрения жалкой, но, скорее всего, она верна в отличие от его толкования.
Объемная последняя глава, написанная Фрейдом в конце зимы — начале весны 1913 года, была связана с пациентами, которые в то время наперебой к нему обращались. Вскоре после окончания книги в мае он говорил Ференци, что работает по одиннадцать часов в день, то есть анализирует одиннадцать человек.
Для человека, который считал себя обреченным в сорок, он дожил до пятидесяти семи в хорошей форме, если не считать жалоб на кишечник, которые не смогли смыть все горячие минеральные воды Карлсбада «В мае 1914 года, вскоре после того, как ему исполнилось пятьдесят восемь лет, Фрейд решил, что у него рак прямой кишки. Внутреннее обследование этого не подтвердило. „Так что я вернулся к жизни“, — написал он Ференци.». Зимой он по-прежнему играл в тарок по субботам и отдыхал в знакомых местах, в том числе по воскресеньям обедал в Кобленце, под Каленбергом.
Ему нравилось общаться с женщинами, возможно, гораздо больше, чем раньше, потому что теперь искушение становилось меньшей угрозой. Он получал удовольствие, которое оказывала ему Лу Андреас-Саломе, русская охотница за мужчинами, которая провела шесть месяцев в Вене с осени 1912 года по весну 1913 года. По воскресеньям они частенько вдвоем часами говорили в его кабинете. В феврале он рассказал ей о фантазии отцеубийства, о которой собирался написать в «Тотеме».
Саломе, которую называли «почти сумасшедшей и почти гениальной», был пятьдесят один год. Это была крупная красивая женщина, вышедшая замуж за немецкого профессора (всю жизнь занимавшегося персидской филологией) потому, что он угрожал, будто покончит с собой. После этого она навсегда отказалась спать с ним. Другое дело умные молодые люди, которые все еще ее привлекали. В Вене у нее был роман с Виктором Тауском, одним из учеников Фрейда, «блондином с большой головой», который был на восемнадцать лет моложе ее. В общении с Фрейдом она предпочитала считать, что действует из более возвышенных мотивов.
Ее интерес, как он заверял Ференци, был чисто интеллектуальным. Это была женщина значительная, «даже хотя все следы вокруг нее ведут в логово льва и ни один — наружу». Ему, как и всем остальным — Ницше, Рильке и другим, — нравилась именно ее компания, а не сложные рассуждения этой женщины по поводу психоаналитической теории.
Всего через несколько недель после ее прибытия в Вену, когда она пропустила одну из его лекций в университете, Фрейд пишет: «Я как зачарованный смотрел на пустой стул, где должны были сидеть вы». Когда она приходила к нему по воскресеньям, чтобы поговорить о психоанализе и своих детских днях, он дарил ей цветы, однажды «розовые тюльпаны и бледную сирень», а в конце ее последнего визита в апреле — розы.
Гражданская жена Эрнеста Джонса, Лоу Канн, тоже была любимицей Фрейда. Ее лечение от пристрастия к морфию и других проблем, одной из которых был Джонс, весной 1913 года подходило к концу. Фрейд знал то, что Джонсу было неизвестно, в том числе тот факт, что после анализа у Канн в Вене появился любовник, почти его тезка, Герберт Джонс, богатый поэт-американец. Конечно, психоанализ вмешивался в жизнь людей, как это и должно было быть. Фрейд анализировал Эльму Палос — в результате она потеряла желание выйти за Ференци и тот оказался с Гизеллой, ее матерью, хотел он того или нет. Фрейд как аналитик любовниц своих учеников имел над ними еще большую власть.
Фрейд относился к Лоу, «драгоценности», с энтузиазмом. К лету, когда она решила порвать с Эрнестом, она «цвела» освободившись и стала ему «чрезвычайно дорога». Он рассказал Ференци, что «у меня появилось к ней очень теплое чувство с полным отсутствием сексуальности, что раньше бывало редко (видимо, это связано с возрастом)». От Фрейда редко можно было услышать о каких-либо теплых чувствах. В статье «Перенос любви», написанной в 1914 году, где Фрейд писал, что пациентка должна понимать, что влюбленность в аналитика — часть лечения, он говорил и об искушениях, с которыми сталкивается бедный аналитик, обязанный самоконтролем доказать ей, что ему можно доверять свои мысли и фантазии. Имел ли он в виду Лоу? Если и не ее, то уж во всяком случае других привлекательных женщин, которые были среди сотен пациентов, лежавших на его кушетке.
В очерке чувствуется нотка грусти, когда Фрейд говорит о «несравненном очаровании» «женщины высоких принципов, которая признается в своей страсти», и высказывает предположение, что аналитика искушает не «грубо чувственное желание». Скорее более тонкое поведение, не явно сексуальное, может заставить мужчину забыться «ради приятного переживания». Подобно улицам красных фонарей в Триесте, для человека эта ситуация была испытанием, которое стоило выдержать.
В 1913 году Эрнесту Джонсу пришлось смириться с Лоу, столь изменившейся после анализа. Он отнесся к этому стоически, признавшись Фрейду, что хотел обвинить во всем его («мимолетное явление»), отправился в Будапешт, чтобы его проанализировал Ференци, навсегда уехал из Канады и снял в квартиру в Лондоне на улице Грейт-Портленд, к несчастью, всего в нескольких сотнях метров от медицинского района. Он оказался практически там же, откуда уехал почти пять лет назад. Канн, которая оставила его не сразу, помогла ему обставить квартиру. Фрейду Джонс сообщал о подробностях умирающей связи, как будто ждал от него одобрения, — рассказывал о том, как Канн принесла домой бездомного котенка, перекормила его, дала ему слабительное, а потом сделала клизму. Поскольку Джонс отнесся к этому недостаточно серьезно, она разозлилась и «три часа в качестве наказания заставила бегать по 'срочным поручениям'». Сначала ей понадобился специальный шприц, чтобы сделать котенку укол бромида. Потом — синильная кислота на случай, если животному станет так плохо, что его придется убить. «Она, несомненно, умеет удовлетворять и развивать склонность человека к мазохизму», — заявил Джонс, но если он рассчитывал на успокаивающий ответ Фрейда, то был разочарован. Кроме того, Джонс сообщал, что она по-прежнему принимает морфий.
