Америка против всех. Геополитика, государственность и глобальная роль США: история и современность - Яковенко А. В.
В итоге имперская система правления оказалась слишком дорогостоящей как для США, так и для всего остального мира, что побудило пришедшую на смену республиканцам демократическую администрацию Б. Обамы обратиться к более мягким формам господства, включая «лидерство из-за спины» (leading from behind) [56]. Встал вопрос об альтернативном видении глобальной стратегии США с упором на воссоздание внутренних основ американской мощи и конкурентоспособности страны, подорванных глобализацией и инерционной политикой элит, и демилитаризации самого понятия национальной безопасности, которое все больше расходилось с реальными интересами и нуждами рядовых американцев. Дань подобной риторике отдал сам З. Бжезинский, который пишет о «глобальном политическом пробуждении», ключевая характеристика которого заключается во «всеобщей устремленности к обретению человеческого достоинства» [57]. В свою очередь, геополитика «глобального пробуждения» должна с пониманием относиться к тому, что мировое развитие в наши дни стало «антиимперским, политически антизападным и эмоционально все более антиамериканским» [58].
С точки зрения развития американской стратегии период администрации Б. Обамы носил характер «передышки» после сокрушительного провала неоконсервативного проекта «Нового американского столетия» при Дж. Буше-мл. В экспертной среде Америки заговорили о «постамериканском мире», «имперском перенапряжении сил» и даже «провале американской миссии».
Поэтому при Б. Обаме элиты, пытаясь оправиться от осознания ограниченности ресурсов США, сформулировали видение американской миссии, адаптированное к новой глобальной среде и при этом укладывавшееся в русло традиционной послевоенной внешнеполитической философии и позиции о незаменимости лидерства Америки. Правда, отстаивать все эти постулаты становилось все труднее. Уже в последние годы администрации Обамы Китай догнал США по размеру ВВП по паритету покупательной способности (ППС). Если взять ту же методику подсчета и различия в структурах военных бюджетов двух стран, то Китай сравнялся и по закупкам вооружений. И это не говоря о том, что украинский кризис 2014 года и операция в Сирии показали, что Россия вполне достигает своих целей эффективной модернизации вооруженных сил при размерах военного бюджета в одну десятую от совокупного показателя всех стран — членов НАТО.
Администрация Обамы попыталась (впрочем, не очень удачно) дать свой концептуальный ответ на все эти вызовы. Единоличное лидерство США новый американский президент попытался заменить на так называемые многостороннее партнерство и цивилизационный плюрализм. Американское и в целом западное экспертные сообщества рукоплескали этим «смелым» идеям, которые казались глотком свежего воздуха после грубых силовых доктрин эпохи Буша-младшего, не говоря уже о временах холодной войны. Зримым свидетельством энтузиазма, охватившего Запад после избрания Обамы, стала Нобелевская премия мира, которой новоиспеченный американский лидер был удостоен менее чем через девять месяцев после своей инаугурации, фактически за свои громкие и исполненные благих намерений речи («за экстраординарные усилия в укреплении международной дипломатии и сотрудничества между людьми» в формулировке нобелевского комитета). К сожалению, на практике глобальная политика США при первом чернокожем президенте сохранила претензии на американскую исключительность и статус США как образца для подражания для всех других государств и регионов.
Не менее показательным для понимания эволюции американской стратегии является четырехлетнее президентство Д. Трампа, которое многие аналитики называют «аномальным». Несмотря на громкие заявления, сделанные им еще в статусе кандидата в президенты, которые некоторые эксперты истолковали едва ли не как стремление вернуться к изоляционистскому курсу образца 1920-1930-х годов, международный курс Вашингтона стал еще жестче. Этому во многом способствовало стремление команды Трампа сделать американскую стратегию более прагматичной, избавившись от риторической «шелухи» времен Обамы. В определенном смысле это было попыткой возвращения к стратегии реальной политики, принимающей в расчет прежде всего конкретные возможности партнеров и соперников, а не отвлеченные лозунги и доктрины. Поскольку к тому моменту стало очевидно, что основными соперниками США реально могут быть лишь две державы — сильная в военном отношении Россия и теснящий американцев в экономике Китай, — то основной акцент был сделан именно на попытке ослабить эти державы, попутно переложив значительную часть ресурсного бремени на союзников.
Трамп и его стратеги, в особенности длинная череда его помощников по национальной безопасности (среди них особенно выделялся авторитетный «ястреб» Дж. Болтон) не стеснялись заявлять о том, что их основная цель — максимально упростить и удешевить реализацию стратегических приоритетов США. С этой целью они запустили беспрецедентную по своему масштабу кампанию, направленную на развал широкого комплекса договоренностей в сфере стратегической стабильности, похоронив Договор о ракетах средней и меньшей дальности, Договор по открытому небу и едва не подведя черту под Договором о стратегических наступательных вооружениях. В свою очередь, тактика «оптимизации расходов» вылилась прежде всего в жесткий финансовый шантаж союзников по НАТО и за ее пределами.
Таким образом, объективно в трамповской глобальной стратегии гегемо-нистская составляющая серьезных изменений не претерпела. Если Обама пытался вести мир «из-за спины», то Трамп пытался делать это, сидя в своей бухгалтерии, где он сводил доходы и расходы, связанные с внешней политикой. И хотя многие трамписты превозносили своего лидера как первого за длительное время американского президента, во время правления которого не было развязано ни одной войны, прагматизм Трампа в итоге привел к глубокому моральному кризису в мировой политике, прежде всего связанному с продемонстрированным Вашингтоном пренебрежением международно-правовыми инструментами и самим духом международного права. Последствия этого кризиса особенно остро ощущаются сегодня, когда военно-политическая эскалация в Евро-Атлантике достигла небывалого уровня.
Администрация Байдена (бывшего вице-президентом при Обаме), продолжившая курс Обамы (и американского истеблишмента в целом) после четырехлетнего «перерыва» на президентство Трампа, взяла курс на восстановление идеологической связанности внутренней и внешней политики. Выдвинувшая Байдена ультралиберальная часть американской элиты стремилась взять реванш, в том числе выведя на новый уровень навязывание мировому сообществу своих идеологических установок, продвижение которых прагматичного консерватора Трампа заботило в последнюю очередь. Новая администрация также взяла курс на разрешение проблемы «войны на два фронта», вновь определив в качестве главных противников Россию и Китай. Говоря простым языком, американская внешняя политика сделала очередной круг и вновь замкнула петлю, которая вот уже многие десятилетия вьется вокруг главного приоритета — всемирной гегемонии США, альтернативы которой в Вашингтоне попросту не усматривают. Все «теоретические» дискуссии по этому вопросу, как мы видели, в итоге свелись лишь к тому, чтобы выжимать из этой гегемонии как можно больше, тратить на это меньше ресурсов и продавать мировому сообществу разнообразные мифы о вовлеченности в управление глобальными процессами всех «свободных и демократических государств».
За последние тридцать лет Вашингтон так и не смог кардинально переоценить мир после окончания холодной войны и столкнулся с неизбежной дилеммой, которую бывший глава штаба внешнеполитического планирования Госдепартамента, политолог-международник А.-М. Слотер сформулировала еще в 2011 году: либо США осуществляют контроль в закрытой системе, либо пользуются основанным на доверии влиянием в открытой системе, при этом проведя общую демилитаризацию внешней политики и самого понятия национальной безопасности [59]. Ее коллега, нынешний президент влиятельного нью-йоркского Совета по международным отношениям Ричард Хаас говорил о необходимости создания подобия европейского «концерта держав», учрежденного по итогам разгрома Наполеона на Венском конгрессе 1815 года (при ведущей роли России), только уже на глобальном уровне [60]. О провале в период после окончания холодной войны «американской миссии в мире, созданном самими США» [61], и необходимости пересмотра внешнеполитической философии страны писали многие американские политологи-международники, например Майкл Мандельбаум и Питер Бейнарт.
