Дело было в Педженте - Внутренний Предиктор СССР (ВП СССР) Предиктор (версия книг .TXT) 📗
К Абдулле бандиты подтащили Лебедева с иконой и пустым сосудом в руках.
— Отпустите руку! Пустите, я говорю! — кричал хранитель музея. — Что за насилие?!
— Пусти его, Ахмед! — приказал Абдулла.
— Извольте немедленно прекратить грабёж. — потребовал Лебедев. — Никаких женщин здесь нет и мне о них ничего неизвестно.
Абдулла, не глядя на Лебедева, дважды выстрелил ему в упор прямо через деревянную икону, которую тот прижимал к животу. Лебедев, скрючившись, упал замертво [105].
Этот эпизод фильма иносказательно говорит о том, что жалкий бунт российского знахарства против оккультных библейских кланов под прикрытием атрибутов идеалистического атеизма обречен и бесславно закончится его информационной ликвидацией.
Известно, что Сталин регулярно “пропалывал” национальные “элиты”, бережно охраняя дружбу трудящихся всех национальностей. Это вызывало скрытое сопротивление у диссидентствующей либеральной интеллигенции и сочувствие у национальных толп. Такая политика, вызывающая порицание в “цивилизованном” мире, лишала местное знахарство монополии на знание и делало его (возможно не всегда осознанно) пособником толпо-“элитаризма” и противником сталинизма. Но подобная опека была эффективной только до тех пор, пока национальные толпы рассуждали по авторитету преданий и вождей. Освоение новой культуры мышления, разрушающей монополию на знание знахарских кланов, способствует превращению толпы в народ. Реально это стало возможным лишь в процессе изменения логики социального поведения, когда на смену веры человека в бога, которого нет пришла вера Богу [106], который есть.
Эпизод с молитвой женщин после побега Абдуллы из плена на уровне второго смыслового ряда указует на завершение этапа (еще не до конца осознанного) преодоления народами СССР — России материалистического атеизма с обращением их непосредственно к Богу.
Конец картины 16.
Отступление от темы
Для понимания смысла иносказания «советов» Лебедева и их возможных последствий для народов СССР, желательно поглубже вникнуть в смысл процесса культурного сотрудничества представителей библейской концепции и национальных знахарских кланов по крайней мере со времен освобождения Руси от монголо-татарского ига.
Ключом к пониманию истоков этого “сотрудничества” может послужить история рождения формулы: “Москва — третий Рим”, в которой есть информация по оглашению и информация по умолчанию. Через неё приоткрывается и ответ на вопрос о причинах превращения Московского удела в национальное Великорусское государство в XV веке, поскольку становится более понятной идеологическая сторона ускорения этого процесса. Переломным моментом в нём следует считать Куликовскую битву. Подготовка к ней и её результаты помогли русскому народу осознать свое единство и оценить (быть может даже несколько завышено) свои политические успехи. Для тех же, кто после падения Константинополя искал преемника на место главной движущей силы библейской концепции в её экспансии на Восток, стало очевидным, что на севере сформировалась общность, которая стала смотреть на себя, как на Богом избранный народ — некий «новый Израиль», которому в определенных обстоятельствах можно будет “объяснить” его будущую миссию — миссию особой роли среди других славянских народов: занять место отживающей, теснимой турками, подчинившейся папам (на Флорентийском соборе) Византии [107].
Сказания о святынях церковных и о символах политического главенства имели целью доказать, что политическое первенство в православном мире, ранее принадлежавшее старому Риму и «Риму новому» (Roma nova — Византия), “божьим” смотрением перешло на Русь, в Москву, которая якобы стала «третьим Римом». В то время, когда турки уничтожали все православные монархии Востока и пленили все патриархаты, Москва сбрасывала с себя ордынское иго и объединяла Русь в сильное государство. Ей принадлежала теперь забота хранить и поддерживать православие у себя, и на всем Востоке.
Роль российского знахарства при вхождении православной государственной идеологии — идеалистического атеизма во власть через “подземный ход”, созданный во времена Владимира Крестителя сегодня далеко не изучена. Зато известно, что именно псковский монах Филофей первым высказал ясно мысль о всемирном значении Москвы и её царства в послании к великому князю Василию:
“Блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианская царства снидошася в твое едино, яко два Рима падоша, а третий (Москва) стоит, а четвертому не быти”.
Эта пышная литературно-политическая фикция в XVI веке овладела умами московских патриотов, стала предметом национального верования и освещала москвичам высокие, мировые задачи их национального существования. Как идеал, она стала руководить московской политикой и привела московскую власть к решимости сделать Московское княжество «царством» через официальное присвоение московскому князю титула «цезаря» — «царя» (1547 год) [108]. Немного позднее (1589 год, с подачи Бориса Годунова) и московский митрополит получил высший церковный титул патриарха, и таким образом московская церковь стала на ту же высоту, как и старейшие восточные церкви. Рядом с московским князем не стало на Руси таких представителей власти, которые стояли выше московского князя: пала власть византийских царей, пало «иго» Золотой Орды. Московский князь поднимался на какую-то неведомую высоту. Нарождалось в Москве что-то новое и небывалое. Наша государственная и общественная жизнь медленно, но бесповоротно вступала на новый путь, который и привел её к реформам Петра I.
Но еще предстояло пройти этап реформ Ивана Грозного. В 1551 году появился и первый вариант будущего петровского табеля о рангах — «Стоглав» — сборник постановлений канонического характера, объединяющий в себе идеи перестройки местного самоуправления с конкретными мерами по организации служилого класса. Идея “опричнины”, как совокупности мер, направленных на ограничение прав родовой аристократии, в неявном виде уже была заложена в «Стоглаве». Грозный реализовал её в конкретных исторических условиях на территории старых удельных княжеств, где находились вотчины служилых бояр. Опричнина обеспечила в них тот порядок, какой обычно применялся Москвой в присоединяемых землях: вывод наиболее видных для Москвы и опасных людей в свои внутренние области, а на их место — надежные кадры из Москвы.
Методы борьбы с врагом внешним были применены и к врагу внутреннему. Иван Грозный решил вывести из удельных наследственных вотчин их владельцев — княжат и поселить их в отдаленных от их прежней оседлости местах, где не было удельных воспоминаний и удобных для оппозиции условий; на место же выселенной знати он сажал служебную мелкоту на мелкопоместных участках, образованных из старых больших вотчин. В течение 20 последних лет царствования Грозного опричнина охватила полгосударства и разорила все удельные гнезда, разорвав связь «княжеских родов» с их удельными территориями и сокрушив княжеское землевладение. Так шла прополка местных “элит” с помощью опричнины, которая сама при этом разрослась до огромных размеров и разделила государство на две враждебных половины.
Это была первая попытка разрешить одно из главных противоречий московского государственного строя. Она сокрушила удельное землевладение знати (земля — основное богатство) в том виде, в каком оно существовало из старины. Начало (не совсем удачное) укрепления государства таким образом совпадает по времени с учреждением московского патриаршества. При Грозном произошел полный структурный разгром удельной аристократии, первенство во дворце перешло к простым боярским семьям от круга людей высшей породы, разбитого опричниной. Опричнина вызвала социальные противоречия в московской жизни XVI века, к тому же боярская среда (нечто вроде недобитых Сталиным троцкистов) во имя отживших традиций давно готовила смуту. Разрешить глубокие социальные противоречия и придти к единству на базе сильного государства и православной веры после смерти Грозного возможно стало только через смуту (подземный ход).
