Флибустьер - Ахманов Михаил Сергеевич (книга жизни .TXT) 📗
Эта земля с ее запахами и море, шумевшее в сотне шагов, были реальны, так реальны, что не приходилось сомневаться в их существовании. Иное дело люди – они могли обмануть, представить вместо истины иллюзию, построить старинные корабли, нарядиться в отрепья и, договорившись меж собой, разыграть какой-то непонятный спектакль. К людям и их деяниям Серов испытывал недоверие, хотя чувства и разум убеждали в обратном: корабль вроде бы казался кораблем, битва – битвой, а смерть – смертью. И все же инстинктивно, на уровне подсознания, он отвергал, отталкивал происходящее с ним или, возможно, не желал в это поверить. Ведь главное, на чем стоит человек, – все-таки вера, не вера в Бога и сверхъестественные силы, но твердая уверенность в том, что чувства его не обманывают и мир таков, каким он видится и слышится. Поколебать или разрушить эту веру – прямая дорога в безумие.
И здесь, на твердой земле, Серов вдруг понял, насколько приблизился к этой границе. Видимо, все эти дни он пребывал в шоковом состоянии – двигался, ел, говорил, сражался, автоматически подчиняясь одной-единственной идее: выжить. Он как бы скользил по тонкому льду над темной пучиной океана, отгоняя мысли о его бездонном чреве; главное – заметить трещину или открытую полынью и не свалиться в нее, а сделать шаг к земле. И теперь, ощущая надежную твердь, прижимаясь к ней бедрами, спиной, плечами, он осознал, что океан и бездна существуют и непременно поглотят его, если не признать их реальность.
Перевернувшись на живот, Серов уткнулся в куртку лицом, стиснул челюсти и тихонько взвыл. Куртка была иной реальностью, такой же, как его блокнот, часы, бумажник с паспортом и зажигалка. Что еще? Авторучка, носовой платок, российские купюры, горсть монеток и одежда… Все это можно оставить на память, спрятать в матросский сундучок, как раритеты прошлого, и облачиться в камзол и ботфорты, подвесить шпагу, набить карманы песо. Вот символы мира, в котором пройдет его жизнь! И надо примириться с ними, если не желаешь стать умалишенным…
Эти мысли мучили Серова, не давая задремать. Впрочем, обстановка не слишком располагала ко сну – у дюжины костров орала, пила и жрала орда грабителей и разбойников, наряженных в пестрые лохмотья и вооруженных до зубов. Кто, оседлав бочонок с ромом, хлебал из кружки, кто пытался столкнуть счастливца, чтобы добраться до спиртного самому, кто палил из мушкета, кто махал тесаком и вопил, описывая свои подвиги, кто плясал, разбрасывая песок, кто, с нехорошим блеском в глазах, вытягивал нож из голенища и примерялся к горлу приятеля. Земля – не корабль, где все на виду и все в капитанском кулаке… К тому же капитан был реалистом и понимал, когда его разжать.
Уйти, подумал Серов, сбежать хоть на время и не видеть… Он ощущал острую потребность в одиночестве; пережитое в этот день вдруг навалилось на него, согнуло, придавило, будто он сам, а не испанец, был привязан к столбу у хижины и ждал, когда в него разрядят пистолет. Собственно, могли бы тоже шлепнуть, и гнил бы сейчас под пальмами, как сказал Мортимер… Ну, пронесло! Можно сказать, невероятное везенье… Арифметика спасла…
Серов поднялся, отряхнул куртку, надел ее, прицепил шпагу и побрел в глубь острова. Мимо костров и пьяных морд, мимо пустого стола и валявшихся рядом табуретов, мимо сколоченных из плавника лачуг, мимо мохнатых пальмовых стволов. Деревья стояли редко, и полной темноты под ними не было – лунный свет позволял разглядеть даже мелких крабов, копошившихся в песке. Шум и гам за спиной постепенно становились тише, но деваться от них все равно было некуда: островок крохотный, от берега до берега метров семьсот. Посередине горушка, вспомнилось Серову, и вскоре он ее увидел – черная тень невысоко поднималась над пальмами, закрывая ближние к горизонту звезды. Свет луны падал на противоположный склон, а этот, обращенный к нему, прятался во мраке, и лезть на эту горку, не видя ничего, явно не стоило. Обогну, решил Серов и зашагал по узкой полоске песка между темным склоном и деревьями.
Приступ отчаяния прошел, и он убедился, что может рассуждать холодно и здраво, будто расследуя некий криминальный случай, произошедший не с ним, а с вовсе посторонним человеком. Такая отрешенность – необходимое качество детектива, который часто сталкивается с бедами и горестями; он должен погасить эмоции, забыть о жалости и обратиться к фактам. Это аксиома, тем более верная, если сам сыщик угнетен бедой и горем. Отринуть их и не жалеть себя! Как же иначе разобраться в ситуации?
– Оценим потери и приобретения, – пробормотал Серов, грустно кивая головой. Список потерь был огромен и невосполним: родные, близкие, друзья, его работа, вся его жизнь, весь мир с такими привычными удобствами, мир, где не было ни расстояний, ни первобытной дикости, – во всяком случае, на Земле; бесспорно, не самый лучший из миров, однако такой, в котором, если не обращать внимания на мелочи, он чувствовал себя уютно и привычно. Мир, в котором он был Андреем Серовым, а не Эндрю Серра, жил в родной стране и говорил на русском; все это, включая имя, родину, язык, также являлось потерей, столь же неизбежной, как электричество, авиалайнеры, смывной клозет и телефон. Приобретений же насчитывалось меньше, много меньше – собственно, он видел лишь одно: в этой эпохе, свободный от обязательств и привязанностей, Андрей Серов мог делать что угодно. Разумеется, с учетом мнений капитана Брукса, Пила, его помощника, боцмана Стура и остальной пиратской шатии-братии.
Печальный итог! Не успев поразмыслить над ним, Серов быстро обернулся и положил ладонь на рукоять клинка. Ему показалось, что сзади слышатся некие шорохи, будто по его следам крадется человек. Или же зверь? Но что за звери могли водиться на этом островке? Тапиры, ягуары, крокодилы? Чушь, нелепость! Этот клочок земли служил прибежищем лишь черепахам да крабам.
Он стоял с обнаженной шпагой, всматриваясь в обманчивые тени, слушая далекий гул пиршества и журчание воды – видимо, где-то рядом был ручей. Эти звуки не заглушали подозрительного шороха; кто-то определенно шел за ним и не старался скрываться. Наконец в лунном свете мелькнула стройная фигурка, и сердце Серова вдруг забилось чаще. Шейла? Кажется, она… Конечно, она! Месяц серебрил ее волосы, посверкивали пряжки на поясе и сапогах, блестела спадавшая на грудь цепочка с крестиком, но глаза были непроницаемы и темны.
