Приказано - спасти... (СИ) - Мохов Игорь (прочитать книгу .TXT) 📗
— Нахер это нужно, я жить хочу! — здоровяка явно "понесло"
— А они, не хотят?! — голос Фиры, про которую все успели позабыть, ударил по нервам людей. И этот голос словно сорвал какую-то пелену оцепенения с людей. Красноармейцы зашевелились, оглядываясь друг на друга, заговорили неразборчиво.
Ободренная Дольская шагнула вперед:
— Разве, они не такие же люди, как вы? Или, своя рубаха — ближе к телу будет?!
Снова неразборчивое бурчание из толпы.
— Да, что ты лезешь, — ударом кулака в грудь, артиллерист отшвырнул девушку назад. Замахнулся еще раз, но не успел… Сухо щелкнул выстрел, на лице артиллериста проявилось плаксиво-детское выражение, и он всхлипнул и медленно завалился назад, на расступившихся людей. Шилин обернулся: возле прицепа, держась одной рукой за доски борта, стоял капитан Масленников. В вытянутой на всю длину правой руке, лоснился воронением ТТ. Черный зрачок дула качался из стороны в сторону, рассматривая окружающих. Затем ствол медленно опустился вниз.
— Товарищ капитан, — вскочила сбитая на землю Фира, — вы же не видите, зачем вы стреляли?!
— В таких сволочей я и слепым попадать смогу, — оскалился капитан, — и никто мне это не запретит!
— Что же вы наделали, он бы мне ничего не сделал! — Фиру остановить было не так легко. Забыв про свою боль, она бросилась к упавшему:
— Борис Алексеевич запрещал вам выходить из фургона! И если он ранен, это не значит…
— Борис Алексеевич мне уже ничего не запретит, — очень спокойным голосом перебил ее Маслеников, — и никому, ничего не запретит…
Санитарка Эсфирь Дольская
…"Идиот! Кретин! Зачем драться, если сам — трус? Теперь, лежи, придурок с пулей. Вон и сознание потерял, хоть и в ногу попало. Так, разрезать штанину (хорошо, что перочинный ножичек при себе). Кровь не бьет, значит, артерию не перебило. Сквозное, слава Богу. Жить будет. Но Сивакову я пожалуюсь! Кто разрешил Виктору Ивановичу выходить?" — лихорадочные мысли метались в голове Фиры, пока руки сами проделывали нужные манипуляции. И, даже перетягивая рану, Дольская успевала читать нотацию летчику. Тот что-то отвечал, но Фира не вслушивалась в его слова… "Никому, ничего не запретит" — смысл фразы не сразу дошел до сознания девушки. Медленно она повернула голову в сторону прицепа. Маслеников все так же стоял возле борта, и даже дымок, казалось, еще сочился из ствола пистолета. Но уже что-то изменилось в окружающем мире, резко и бесповоротно. Что-то очень важное исчезло, ушло за грань мира и уже не догнать, не вернуть, то, что еще мгновение назад было рядом… Еще надеясь на чудо, Фира перевела взгляд на Чекунова, на Шилина, и, хотя не было произнесено ни слова, по их лицам, она поняла, что не ошиблась и самое страшное произошло…
Сразу стало пустым и ненужным, то, что волновало еще секунду назад. Равнодушным взглядом Дольская мазнула по свеженаложенной повязке с расплывающимся пятном крови. Поднялась на ноги. Нож и бинт упали в сухую траву, что-то заскулил раненый, но это уже ничего не значило. В наступившей тишине Фира двинулась к Масленикову. Неловко откачнувшись, летчик двинулся ей навстречу. Встретились на полпути до фургона. Маслеников был на голову выше Дольской, но сейчас, он весь ссутулился, стал ниже. Глядя прямо в лицо Фире, тихо произнес:
— Он знал, что умрет, еще там, на дороге, когда его ранило. Врач, все же… И тогда… Он приказал не останавливаться. Сказал, что это бесполезно, лучше постараться уйти от дороги подальше. Он спокойно умер. Закрыл глаза, и все… Мы не знали, как тебе сказать… Поэтому, Анастасия Ивановна и говорила, что он просто ранен.
Фира перевела глаза на стоявшего поодаль Шилина. Правильно поняв ее движение, Маслеников отрицательно мотнул головой:
— Нет, Андрей тоже ничего не знал…
Фира обошла летчика как неподвижный столб и двинулась дальше, к фургону.
— Подожди, — попытался остановить ее Масленников. Но она, словно глухая, пошла дальше. Следом за ней шагнул Чекунов, затем Андрей. Возле капитана осталась только группа красноармейцев и лежащий на земле артиллерист.
Семен Чекунов
Возле фургона застыли друг напротив друга два коротких строя бойцов. Молчали в обеих шеренгах. Кто — не мог, а кто — не хотел говорить. И потому, застыло неподвижной серостью осеннее небо, над головами людей. Что из того, что одна ровная шеренга бойцов лежала на земле, а другая изогнулась короткой дугой, охватывая павших.
Как командир своего подразделения, на левом фланге, вытянулся Сиваков. Спокойное лицо, руки вытянуты по швам. Закрытые глаза и тонкая струйка крови, засохшая на щеке. Боец справа, судорожно сжал кулаки. Его светлые волосы слиплись, и только выбившийся хохолок изредка вздрагивает под порывами ветра. Сергей. Живой, он скрывал свою боль от других. И мертвый, не изменил своему правилу. А следующий боец… И еще…
Пять человек лежали на сырой земле, не чувствуя холода. Пятеро застыли напротив. Фира, с сухими глазами, но, тем не менее, судорожно кусающая губы. Капитан Маслеников, который прижимает к себе девушку и не находит слов, чтобы что-то сказать, как-то успокоить. Андрей Шилин, комкающий в грязных руках танкошлем. Анастасия Ивановна, что беззвучно рыдает, содрогаясь всем телом. И сам Семен.
Голова по прежнему, немного кружилась, но стычка с артиллеристом помогла организму мобилизовать какие-то последние запасы энергии, и теперь Семен мог воспринимать окружающее вполне нормально. Видя боковым зрением борта прицепа, светящиеся белыми сколами от пулевых попаданий, старый солдат понимал, что пятеро погибших — это была очень небольшая цена, которую пришлось заплатить за пересечение дороги. Но почему же, так щемит сердце? Может, это болит душа молодого Семки, который еще не прожил четыре года среди смерти и боли?
Или, все же, это болит сердце Лексеича, который прожил больше чем полвека после окончания войны, но так и не смог забыть: что это такое — смерть товарищей?
Да, там, в том будущем, откуда Семен пришел сюда несколько дней назад, он был стар. И ждать смерти ему оставалось уже совсем недолго. Лексеич понимал это и давно смирился с неизбежным. А потом он получил второй шанс. И решил исправить, то что вю жизнь не давало покоя.
И вот, теперь, он понимал, как наивен он был в своих предположениях. С молодым телом, с памятью и опытом старого фронтовика, казалось, он сможет преодолеть все препятствия на пути к линии фронта. Что греха таить, полученную вторую молодость Лексеич посчитал за предоставленную короткую отсрочку от смерти, что должна была прийти за ним там, в оставленном времени. Потому и пер напролом, не жалея себя и других. Пытаясь успеть выполнить свою задачу, пока неподвижно застыли песчинки в часах его Судьбы.
Но какой толк, в том, что ты сделал все что мог и даже больше, если тоска по погибшему товарищу сжимает грудь и не дает биться сердцу?
Осторожное покашливание отвлекло Семена от тяжелых мыслей. Обернувшись, он увидел невысокого мужика в запачканной песком шинели. Тот, стараясь не встречаться с Чекуновым взглядом, пробормотал, что могила готова, и можно укладывать погибших.
Чекунов кивнул, и повернулся к своим товарищам. И живым и мертвым. Следовало торопиться. Ведь приказа — спасти — никто не отменял…
Невысокий холмик земли вырос на краю поляны. Уже все отошли от свежей могилы, и молча стояли, глядя, как Семен все еще возится, подравнивая и приглаживая песчаную насыпь. Стоя на коленях, он пехотной лопаткой выравнивал землю, стараясь сделать могильный холм акуратнее и ровнее, как если бы это что-то могло значить для тех пятерых, что остались лежать, там, внизу. Умом он понимал, что это уже ничего не значит, ничего не меняет, но остановится немог. Сознание Лексеича говорило: всякая работа должна быть сделана хорошо. И Чекунов продолжал убирать с поверхности насыпи, какие то, видимые только ему неровности.
