Точка (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
— Дай! Дай! — запрыгала вокруг него Стеф, едва они покинули здание.
Небо совсем очистилось. Вместо «хеншелей» и «манна» стоял тентованный «Мерседес». Водитель курил, выставив локоть в окно.
— Сейчас, — сказал Искин.
Он несколько раз вдохнул и выдохнул. Свежий ветерок подействовал, как приложенный ко лбу компресс. Что ж так дурно-то?
— Не вырони.
Он передал карточку теперь уже официальной дочери. Вкладыш, конечно, тут же едва не выпал.
— Ой, — сказала Стеф.
— Держи.
— Я держу.
Девчонка на лету прибила тонкую книжицу к животу и вернула ее на место под скрепку. Несколько секунд она рассматривала вклеенную на развороте фотографию и недовольно шевелила губами.
— Что? — спросил Искин, борясь с зевотой.
— Это не я, — сказала Стеф.
Искин заглянул через руки.
— Почему не ты? Ты.
Кривовато обрезанная фотография с залезшей на уголок печатью делала черты лица Стеф резкими, а глаза большими. Она казалась старше, ей можно было дать и восемнадцать, и двадцать лет. На лбу так и читалось: «Flüchtling». Беженец.
— Страхолюдина какая-то, — сказала Стеф, зажмурив один глаз. — Я же не такая. Вот чего я вытаращилась?
— Потому что фотограф так сказал. Пошли.
Прошагав квартал, они сели на красный «кэссборер», идущий через город в Инсброк, и Искин обеднел еще на две с половиной марки. Руку тянуло. Нет-нет — и раскаленная игла на долю секунды заходила от кончиков пальцев к плечу. Искин захлебывался дыханием и терпел, как мог. Такое уже бывало. Иногда он думал, что крохи-юниты в нем, не получая обновлений и инструкций, испытывают что-то вроде информационного голода и на короткий период сходят с ума. А может, сами затевают какую-то перестройку. Смышленые маленькие проныры. Только вот не предупреждают.
Тише, мальчики, мысленно попросил их Искин. Вы что-то разошлись. Убьете еще меня ненароком. Тише.
Юниты послушались. Юниты всегда его слушались. Это была странная связь, о которой так и не узнал Кинбауэр. Связь, которая однажды помогла ему бежать.
Боль притупилась, исчезла. Глядя на Стеф, приникшую к стеклу, Искин подумал, что, наверное, совершает самую большую глупость в жизни. Фактически удочерил незнакомую девчонку. Стефания Искин. Кошмар. Бойтесь своих желаний. Хотя он и не загадывал ничего подобного, разве что чуть-чуть завидовал Балю.
Интересно, что об этом думают юниты? Если они иногда действуют без его команды, значит, у них есть какое-то свое соображение? Отдельная подпрограмма? Во всяком случае, он никогда не думал о них, как о бездушных механизмах. Мальчишки, мальчики, ребята. И связь у них не односторонняя, он чувствует их состояние, их возбуждение, улавливает крохи информации, которые они прогоняют через себя.
Правда, не имеет понятия, как.
— Пап.
— Да? — отозвался Искин.
— А зачем ты это делаешь? — спросила Стеф.
— Что делаю?
— Ну, документы для меня.
Стеф не оборачивалась, и Искин видел лишь ее слабое отражение в окне, поджавшее губы и следящее за прохожими по ту сторону «кэссборера».
— Сама, помнишь, сказала, что я добрый.
— Но я же тебе не нравлюсь.
— Нравишься, — сказал Искин.
— А с Ирмой ты спишь? — спросила Стеф, водя пальцем по стеклу.
— Нет.
— Так не бывает. Нельзя что-то делать просто так. А ты ей помогаешь и мне помогаешь. А я, может, не смогу взять тебя на море! — с надрывом произнесла она.
— Я и не прошу, — сказал Искин.
— Так попроси!
Стеф резко повернула голову и посмотрела Искину в глаза.
— Знаешь, — потер подбородок Искин, — у меня был друг, мы познакомились… в общем, в одном не слишком приятном месте.
— В лагере, где тебя пытали электричеством?
— Раньше. В тюрьме. Это давно было. Нас там били хорошо, а кормили, знаешь, не очень. А друг, Герхард его звали, был меня лет на десять старше. Он был из тельмановцев, из коммунистов. Они даже Штерншайссера как-то побили, когда он еще был простым капралом не существующей уже фольддойч-армии.
— Честно?
— Так он мне рассказывал. В тех условиях, знаешь, не имело смысла врать. Он все жалел, что промахнулся тогда булыжником. Возможно, и не было бы сейчас Штерншайссера, попади Герхард тому в голову.
— Или он был бы одноглаз!
Искин поправил шляпу на голове у девчонки.
— Может быть. Так вот, там нас кормили один раз в день. Кусок хлеба и вода с капустными листьями, которую по недоразумению назвали супом. Похлебал — и свободен. Чувство голода сводило меня с ума. К допросам с пристрастием я привык. Они даже прибавляли мне сил, как это не удивительно. Отвлекали от острой необходимости что-либо сожрать. Зато в камере я лез на стенку. Знаешь, тюремщики были глупы. Рассчитывая на признание, им стоило предложить мне полноценный ужин!
Искин умолк.
— И что? — спросила Стеф.
— Что? Ах, да, каждый вечер Герхард отдавал мне свой кусок хлеба. Представь, он хранил его целый день, чтобы я… Прятал где-то, — Искин хмыкнул, вспоминая. — Я совершенно не помню вкуса тех кусков. Может, хлеб был замешан на крысином помете и сейчас бы при всем желании не полез мне в горло. Но тогда каждая хлебная крошка была для меня как манна небесная. Ну, как для тебя концентрат господина Пфальца.
— Он вкусный.
— Да, — кивнул Искин. — Но, наверное, мясной пирог вкуснее?
— У меня нет возможности каждый день есть мясные пироги, — сказала Стеф. — Один раз я ела картофельные очистки.
— Постой, я не закончил, — сказал Искин. — Когда я спросил Герхарда, зачем он мне помогает, если сам едва жив, знаешь, что он мне ответил? Последнее время он почти не ходил и мочился кровью. Ему сломали несколько ребер. Отбили почки. Вывернутые из суставов пальцы он перемотал себе сам. Мясо с лица все сошло, осталась лишь кожа, обтянувшая кости черепа.
Стеф ткнулась лбом ему в плечо.
— Зачем ты… Ты думаешь, я взрослая и ничего не боюсь?
— Я просто хочу объяснить тебе, что есть иное, чем видеть во всем выгоду лично для себя, — сказал Искин. — Герхард это объяснил мне тогда. Знаешь, он улыбнулся и произнес: «Я помогаю тебе, парень, потому что могу». Вот так.
Весь оставшись путь они молчали. Только выходя из «кэссборера» Стеф спросила:
— Твой друг умер?
— Да, — ответил Искин, — он умер. А я выжил.
— Тогда мы должны спасти Кэти, — сказала Стеф, крепко сжав его пальцы.
— Я помню.
Весь комплекс зданий санитарной службы был сложен из красного кирпича. Административная часть. Склады. Помещения обработки и временного содержания. Помещения для персонала. Гаражи. Приемный пункт. Помещение учета и статистики. И сбоку — длинное здание, где уместились миграционное бюро и отделение центра адаптации. Территорию окружала крупноячеистая металлическая сетка, и Искину в очередной раз стало не уютно, когда он попал внутрь. Почти Шмиц-Эрхаузен.
Здесь было многолюдно и шумно. Отправлялись фургоны с зелеными крестами, прибывали автобусы и грузовики, за вынесенными на улицу столами сидели люди, им что-то рассказывали, к приемному пункту и обработке змеились очереди, ходили военные патрули. Звучал дойч, звучал какой-то балканский язык, пестрая толпа цыган кричала на романи.
Стеф, оробев, пристроилась сзади.
— Не потеряйся, — сказал ей Искин.
Ему вдруг подумалось, что он мог и не брать девчонку сюда. Для того, чтобы продлить пособие, Стеф была совсем не нужна. Впрочем, на всю эту кухню ей посмотреть стоило. Вдруг еще пригодится.
В холле миграционного бюро Искин заметил прикрепленные к стене телефоны и вспомнил о Мессере. Он усадил Стеф на скамейку, а сам занял очередь к аппаратам, выловив в кармане визитку. Тут же, в окошке отделения почты разменял марку на десять монеток «telefongroschen».
Люди входили и выходили, полицейский с руками за спиной прошелся по холлу. Стеф тискала свою карточку.
Стоявший перед Искиным худой усач выговорил бесплатную минуту и освободил аппарат. Лем приложил теплую трубку к уху, отжал рычажок и по сигналу набрал номер. Какое-то время соединения не было, затем что-то щелкнуло, и простуженный голос сказал:
