Тени таятся во мраке (СИ) - Чернов Александр Викторович (е книги .TXT) 📗
— Да уж… это Вам не мой бедняга Бюркнер. Будто он вам с адмиралом Рудневым чем-то лично не угодил.
— Вовсе нет, Экселенц. Вовсе нет… герр доктор Бюркнер — бесспорно грамотный и рациональный, я бы даже сказал, без преувеличения, — выдающийся кораблестроитель. Способный технически реализовать тот или иной вариант проектного облика в наиболее оптимальном типе корабля. Это редкостный дар. Германии и Вам с ним очень повезло. Именно так, кстати, однажды высказался о нем мой адмирал. Но ведь Вы согласитесь, что реализация техпроекта и генерация самой его идеи, которая должна нести в себе мощный заряд новизны, опережающий мысль визави из чертежной Портсмута, не одно и то же…
— Или, может быть, новизны, опережающей идеи его коллег из чертежной в Санкт-Петербурге? — Вильгельм внимательно посмотрел Вадиму прямо в глаза, — Михаэль… вот Вы лично не опасаетесь, что моя германская военная и военно-морская, в частности, мощь, может быть повернута против вас? Против России?
Я уже полгода раздумываю над вопросом, почему вдруг так резко и решительно изменилось отношение Николая Александровича к сближению двух наших Держав. В чем тут первопричина? Не Вы ли, прибыв к его Двору с идеями адмирала Руднева, стали той последней каплей, что источила, наконец, камень его постоянных страхов, недоверия и унаследованных предубеждений, который я силился раздробить целое десятилетие?
— Все может быть, Ваше величество. Только я не ясновидящий, чтобы заглядывать в души. Но, скорее всего, вся эта совокупность обстоятельств повлияла на решения моего Государя. Война. Ваша твердая и решительная позиция. Двусмысленные игры Парижа. И, таки, — да, в чем-то, наверное, и скромный вклад моего адмирала…
— Ничего так себе, скромный! — Вильгельм лукаво усмехнулся, — Клянусь Святым распятием, я бы многое отдал за то, чтобы Всеволод Федорович был МОИМ адмиралом и другом… Вы ведь не забудите передать ему эти мои слова?
— Как предложение дружбы? Конечно, передам.
Что же до страхов… то, — нет. Не боюсь, Ваше величество. По одной лишь причине: во главе обеих наших империй стоят вполне разумные и прагматичные Государи. А разум и прагматизм в унисон говорят, что русско-германский конфликт способен не только принести страшные бедствия нашим народам, но и наверняка уничтожит сами империи. На радость англосаксам и ростовщикам — хозяевам их кошельков, рассматривающим войны, как повод для наживы. В то же время наш союз способен кардинально изменить и Европу, и весь Мир, даровав им путь процветания и культурного развития.
— Спасибо за откровенность, мой дорогой. Спасибо!
Итак, Ваши рецептуры моим эскулапам Вы передадите, они будут ждать. По патентам в Германии задержек не возникнет. В отношении же миссии, порученной Вам Николаем Александровичем, можете быть спокойны. На будущее рецепт от адмирала Руднева я запомнил. «Никаких недомерков, пушки «на вырост» и только в диаметральной плоскости, турбины и нефть». Будьте любезны кланяться от моего имени господину Нобелю. Будет прекрасно, если Эммануил Людвигович в ближайшее время сможет лично посетить Потсдам.
Но, что касается идеи по трехорудийным башням главного калибра, заложенным по настоянию Всеволода Федоровича в проект вашего нового большого крейсера, я все-таки остаюсь при своем мнении. Три ствола в одном барбете, это весьма сложно технически, но главное, — увеличивает риск вывода из строя одним-единственным снарядом большой части артиллерийской силы корабля. В вашем проекте — сразу на треть. Слишком много. Поэтому, в моем флоте таковых пока не будет. В будущем, может быть. Посмотрим.
Оружейников и инженеров в Эссене я потороплю с разработкой для вас и нового 12-дюймового орудия, и такой башни. Самому интересно, что из этого получится…
А сейчас нам предстоит еще одно маленькое, но приятное дельце, ибо сказано: «Не оставляй ни одного доброго деяния безнаказанным», — с этими словами Вильгельм явно демонстративно, с нелетом театральной лености, нажал кнопку стенного звонка. Только каково было удивление Вадика, когда вместо резонно ожидаемой им «отходной» бутылки в руках у щелкнувшего каблуками адъютанта, оказалась некая темно-синяя коробочка, содержимое которой вскоре оказалось на лацкане его пиджака. VomFelszumMeer. «От суши к морю» — гласил девиз Королевского прусского ордена Дома Гогенцоллернов.
И лишь после этого пришла очередь бокалов с Рейнским…
— Ну, а теперь позвольте, мой дорогой Михаэль, я обниму Вас на прощание, ибо мы уже подъезжаем. Вам пора собираться, а я еще должен проститься с Великим князем.
Если у Вас будет срочная информация или просьба ко мне, наш дорогой Пауль все организует в лучшем виде. Пишите, совершенно не стесняясь. Да! И не забудьте от меня поцеловать ручку и испросить прощения за то, что немножко задержал Вас при себе, у Ольги Александровны…
«— Хм… так как у Вас с труффальдинистостью, Господин Перекошин-Банщиков? Не зашкаливает еще? Или попробовать-таки послужить двум господам?
— Блин! Да хоть бы и трем, если на благо Матушки-России.
— А пупок-то не развяжется? Если третий — это Василий.
— Василий Третий? Опять лезут из нас дурацкие каламбурчики?
— Гы… А между прочим, сами с собой только психи разговаривают…»
***
Над платформами спецдебаркадера Варшавского вокзала, смешиваясь с влажным, насыщенным ароматами весны воздухом, сизым туманом клубилась горьковатая дымная пелена. Лучи утреннего солнца, пронзая стекла ажурных решёток павильона, рисовали в ее глубине причудливо змеящиеся пастели, в которых пару минут назад, в последний раз подмигнув красным, мелькнули хвостовые огни кайзеровского хоф-экспресса.
— Едемте, Ваше высочество?
— Да… Уже пора, Михаил Лаврентьевич. И, знаете что, пойдемте ко мне? Посидим, поговорим. Нам ведь до сих пор спокойно пообщаться так и не удавалось. Все разговоры до моего отъезда в Маньчжурию — не в счет. Я ведь тогда ни о чем не догадывался…
— С радостью составлю Вам компанию.
— Ничего, что не выспавшись? Я слышал, что Вы с Императором Вильгельмом у него в салоне чуть не половину ночи протолковали.
— Есть такое дело. Кайзер крайне дотошен и щепетилен в морских вопросах, так что предложения Николая Александровича пришлось разбирать по косточкам и винтикам.
— Понимаю… — Михаил грустно вздохнул и скрипнув ремнями, бросил последний взгляд в сторону западных ворот павильона, — Ну, идемте… И по коньячку немножко, если не возражаете, конечно?
— Вам — так просто необходимо. Это я как врач говорю. Меланхолия — не Ваш стиль.
— Сильно заметно?
— Есть немножко, — улыбнулся Вадик, — Но можете мне поверить, от таких чувств, как правило, не умирают. Тем паче, что…
— Ой, да ладно! Меланхолия, ностальгия… просто не умею расставаться, вот и все. Мы с ним, между прочим, с Японии вместе были.
Четырехвагонный экспресс, подготовленный для Великого князя и его офицеров, уже был готов к отправлению. Ждали только их. А у Вадима перед глазами все еще стояли не сцены проводов кайзера, со всеми этими поклонами, реверансами и взглядами, — кстати, взгляды-то были разные, запоминающиеся, особенно некоторые, из-под германских генеральских пикельхельмов, — а картина дружной, слаженной работы наших и немецких железнодорожников.
Перевод вагонов кайзеровского поезда на европейскую колею спецветки, протянутой до Варшавы по августовскому указанию царя, он, как и все, возвратившиеся с Михаилом с войны, видел впервые. После отвода локомотива, толкач со скоростью прогуливающейся дамы продвигал «обезглавленный» состав к бетонному колодцу полутораметровой глубины, где наши рельсы обрывались, а впереди, в паре метров, находились торцы рельс уже узкой, европейской колеи. Оттуда, пятясь, подходил новый главный паровоз.
А дальше сцепка и по очереди: вывешивание каждой из 32-х осей вагонных тележек на поддерживающем гидравлическом домкрате над этим колодцем. Несколько оборотов специальными ключами, сдвижка колес с точностью до половины миллиметра, их надежная фиксация, и вперед: очередное плавное продвижение состава, переход бригады к работе со следующей осью. На все про все — полтора часа…
