Битвы за корону. Три Федора - Елманов Валерий Иванович (список книг .TXT) 📗
И не скажешь, что были у них в недалеком прошлом контры, да какие. Ведь сыск-то по делу о воровстве братьев Романовых против государя [5] Бориса Федоровича возглавлял именно Семен Никитич Годунов. Зато теперь, судя по добродушным разговорам, все забыто. Надолго ли – бог весть, но пока промеж них тишь, гладь, да божья благодать. Вон с какими милыми улыбками переговариваются друг с другом. Прямо тебе родные братья. Впрочем, отчества у них действительно сходятся: оба – Никитичи.
От остальных членов Малого совета, признаться, у меня тоже остались малоприятные впечатления. Признаться, до этого заседания я был куда лучшего мнения о родичах своего ученика. Ну, смалодушничали, поехали кланяться Дмитрию, бросив царственную семью на произвол судьбы. Не украшает такое поведение, что и говорить, но понять можно – заботились о своих близких, коим грозила нешуточная опасность. Ну и инстинкт самосохранения сработал. Но как оказалось, и с интеллектом кое у кого немалые проблемы. Осталось посетовать на несправедливость жизни: в большинстве своем люди разумны, но мне почему-то то и дело приходится сталкиваться с меньшинством.
Но обо всем по порядку.
Вопрос, с которого началось, образно говоря, мое падение, касался государева титула. Точнее, поначалу судили и рядили, что указать в грамотке Сигизмунду, содержащей упреки в адрес его подданных, учинивших враждебные действия против Ливонии. Но как-то незаметно от обсуждения текста перешли к иному: обсуждению титула государя. Все никак не могли решить, какой именно – царский или императорский – упомянуть в ней. Последний введен Дмитрием, а потому отказаться от него в какой-то мере означало нарушить заповедь покойного. Но многим очень хотелось вернуться к милой сердцу старине, к которой они и склонялись в своих выступлениях. Дескать, пусть царский, ибо нет смысла оставлять новый, коль его никто не признает.
Марина, недовольно поджав губы, тем не менее не встревала, зато остальные мусолили вопрос, не стоивший выеденного яйца, до самого обеда, в конечном итоге ни до чего и не договорившись. Переливание из пустого в порожнее продолжилось и на вечернем заседании, и я с трудом сдерживал зевоту, но помалкивал. Не хотелось обижать собравшийся народец, говоря, что они занимаются совершенно не тем, чем надо. Да и не стоит мне начинать взбрыкивать с самого первого дня – себе дороже, хотя взбрыкнуть хотелось, чего греха таить. Очень мне не нравилось, что подпись под грамоткой будет принадлежать не одной Боярской думе, но и наияснейшей. Столько я против нее боролся и на тебе.
Но промолчать не вышло. Годунов поинтересовался, что я думаю. Пришлось подниматься и предлагать якобы компромиссный вариант, могущий устроить всех: вообще сформулировать текст иначе, составив грамотку в связи с отсутствием государя (не выбрали же еще) от имени одной Боярской думы. Тогда и титул указывать не понадобится.
Марине мои слова явно не понравились, да и Федор, покосившись на нее, помрачнел и с упреком уставился на меня. Подметив его недовольство, присутствующие поспешили изъявить свою преданность и мгновенно накинулись на меня со всех сторон, принявшись с пеной у рта доказывать, почему я неправ. Причем истолковывали мои слова вкривь и вкось, приписывая и то, чего я не только не говорил, но и в мыслях не держал. Например, интересовались, отчего я усомнился в будущем волеизъявлении народа? Вот уж неправда, поскольку в том, кого именно выберет Освященный Земский собор, я был уверен на все сто.
Престолоблюститель, как ни странно, крикунов не останавливал, не осаждал, не гасил, и выступающие расходились, постепенно переходя конкретно на мою личность. Особенно рьяные атаки последовали со стороны вождей двух кланов, то бишь Никитичей. Романов и вовсе заявил, что я, прибыв с победами из Ливонии, чересчур много о себе возомнил, коли позволяю себе такое, а между тем….
– Пособствием божиим воинство ляцкое твои людишки побили, и заслуга твоя в том есть. А вот почто Ходкевича и прочих воевод передал королевне Ливонской? То ты учинил своим нерадением и неслужбой.
Я пару раз оглянулся на своего ученика, но тот словно воды в рот набрал, позволяя боярину нести эту ахинею. Впрочем, Годунов и до того довольно-таки часто спрашивал мнение Федора Никитича. На мой взгляд, гораздо чаще, чем следовало.
Не выдержав, я вечером спросил своего бывшего ученика о причинах столь странного молчания, и конкретно о Романове. Федор развел руками и ответил, что не заметил на заседании ни великой скорби, ни праздника, а потому поступил согласно… моего совета, кой повелел накрепко запомнить еще его батюшка. Пришел мой черед удивляться, и тогда Годунов процитировал… Пушкина:
Будь молчалив; не должен царский голос
На воздухе теряться по-пустому;
Как звон святой, он должен лишь вещать
Велику скорбь или великий праздник. [6]
Мда-а, ишь какая память. Почти два года прошло, а он дословно шпарит. И я, опешив, не нашелся с ответом. А он мне вторую цитату из Александра Сергеевича, на сей раз про советника и о параметрах, по которым его следует выбирать: «холодных, зрелых лет, любимого народом – а в боярах почтенного породой или славой…».
А тут и Марина словцо вставила. Мол, заслуги твои, князь, велики, спору нет, но попрекать государя тебе не по чину. И вообще, как она подметила, больно у меня на заседании совета вид излиха равнодушный, словно я намекаю, будто в таких пустяшных разговорах участия принимать не желаю.
Я бросил взгляд на Федора. Ну да, и физиогномику не надо изучать, чтоб понять – целиком на стороне своей будущей супруги. Пришлось пойти на попятную и пояснить: помалкивал, желая высказать свои соображения в келейной обстановке, дабы те, кто стоит за царский титул, не накинулись на меня.
– Так ты, стало быть, против? – уточнила Марина и, благосклонно кивнув, повернула голову к Годунову, мягко накрыв ладошкой его руку. – Видишь, Федор Борисович, и князь того же мнения, что и я. А он хоть и с гонором, но умен, пустяшное не присоветует.
– Помнится, ранее ты мне иное сказывал, – возмутился Годунов и вновь процитировал… Пушкина. «Не изменяй теченья дел. Привычка – душа держав…»
Ну и память! Аж завидно.
– Вот и действуй… по привычке, – усмехнулся я. – Коль предшественник принял на себя этот титул, почему тебе его не оставить? Особенно сейчас, после таких побед.
– Ни к чему он мне, – заупрямился Федор. – Больно хлопот с ним много. Вон, и Марина Юрьевна советует оставить его, токмо содеять все, яко полагается. А ты, князь, вдумайся, что мне бояре поведают, ежели я к римскому папе посольство отправлю? Да и не даст он мне эту титлу, ей-ей, не даст.
– Смотря как просить станешь, да чего взамен посулишь, – вкрадчиво заметила Марина и еле заметно кивнула мне, показывая удовлетворенность моим поведением.
Ух ты! Получается, я невольно подыграл Мнишковне. Нет уж, дудки!
– А зачем просить? – удивился я. – Помнится, твой предшественник действовал, никого не спрашиваясь.
– И получилось незаконно. Начал ты, князь, хорошо, да продолжил худо, – выпалила яснейшая, но милостиво дала мне шанс пойти на попятную. – Видно не подумал о том.
– Подумал, – уперся я, – хотя особо и думать нечего, ибо всем известно, что при венчании ромейских кесарей римский папа никаким боком не участвовал, а мир их признавал как императоров. Или я путаю, Марина Юрьевна?
Соглашаться со мной она не захотела:
– То давно было. Ныне иное совсем.
– Иное, – согласился я. – Но не совсем. Помнится, Иоанн Васильевич был женат на наследнице императоров [7], Иван Грозный – ее родной внук, выходит Русь – правопреемница Византии.
Она уставилась на меня тяжелым взглядом, не сулящим ничего хорошего. Тонкие губы недовольно поджались, вновь превратившись в ниточки.
