Сельва не любит чужих - Вершинин Лев Рэмович (читать книги без сокращений txt) 📗
Никаких гудков. Сразу же голос, негромкий и усталый:
– Слушаю вас…
– Добрый день, – тихо сказал Болгарин, и любой, увидевший его сейчас, поразился бы, заметив на его лицо робость. – Узнаете?
– Естественно, – донеслось издалека.
– Тут вот какое дело…
Разговор длился минуту, может быть, полторы. Никак не более.
Когда же аппарат звякнул, возвестив об окончании беседы, Эдвард Юсифович Гуриэли, почетный гражданин и безвыездный обитатель Татуанги, Симнела, Конхобара, Ерваана, Ерваала, Ерваама, Бомборджи, Зульфикары, Старой Земли и еще сотни планет, входящих в Федерацию, покачал головой и, не прикасаясь руками, задумчиво сломал случайно оказавшийся перед глазами карандаш.
Надвое. Опять надвое. Снова надвое. Еще раз надвое. И еще…
Занятие, разумеется, бессмысленное. Даже вредное, поскольку карандаш был совсем новый и мог пригодиться, но думать помогает.
Он не был удивлен звонком. Напротив, шеф секьюрити концерна «Смирнов, Смирнофф и Худис, Лтд» был одним из очень немногих лиц, заслуживших право звонить в случае нужды по этому номеру. И к чести его, единственным, ни разу еще этим правом не воспользовавшимся. Уже по этой причине господин Гуриэли заведомо обязан был выполнить его просьбу.
Но в том-то и дело, что просил звонивший почти невозможного!
Именно так: почти. Поскольку ничего невозможного категорически для Эдварда Юсифовича, по крайней мере, в пределах данной Галактики не было. Лично он, правда, испытывал некоторые сомнения по поводу воскрешения мертвецов, но экспериментировать поостерегся, всерьез опасаясь последствий удачного окончания опытов. Возможно, когда-нибудь после, на досуге, и стоит попробовать. Но не теперь.
Ему уже и без того по самое горло хватало глупых сплетен, слухов и никому не нужных домыслов.
К примеру, сколько бы раз ни опровергала его пресс-служба эту несусветную чушь, но время от времени появлялись горластые кретины, взахлеб доказывающие доверчивым простакам, что некогда Эдвард Юсифович был Словом. Вы можете себе представить? Просто Словом, и ничем больше, поскольку, по вывернутой наизнанку логике этих идиотов, в те далекие времена ничего больше и не было…
Каково?
А чего стоили грязные пересуды и намеки, впрямую оскорбляющие его семью, бросающие тень на доброе имя мамы и грязно порочащие ни в чем не повинного папашу, честно отработавшего у верстака всю жизнь?..
В былые дни Эдвард Юсифович горячился, пытался судиться с болтунами, возражать, доказывать что-то с документами в руках. Но с некоторых пор просто-напросто запретил пресс-секретарям тратить драгоценное время на сочинение бесполезных опровержений.
И запретив, увидел, что это хорошо.
Что именно так и следовало поступить с самого начала.
Все равно ведь на всякий роток не накинешь платок, а злые языки, каждому известно, страшнее пистолета. Сам-то господин Гуриэли твердо знал: он такой же человек, как и все остальные. С той только разницей, что именно он, а не кто-то другой с самых первых дней жизни посвятил всего себя без остатка напряженному и плодотворному труду на благо всего человечества.
Необъяснимое для глупцов и профанов всемогущество оказалось всего лишь побочным результатом основного процесса.
Между прочим, любому, кто полагает, что борьба за счастье людское – дело легкое и выгодное, стоило бы хоть одним глазком заглянуть в рабочее расписание Эдварда Юсифовича. Это, кстати, не так трудно: в архивах имеются рассекреченные документы. Можно с уверенностью утверждать, что, ознакомившись с ними, самый заядлый завистник поумерит пыл. Ибо такому психически здоровый человек завидовать не может…
С раннего утра до позднего вечера, с понедельника до воскресенья: мероприятия, встречи, официальные банкеты, пятиминутки, выезды, заседания, брифинги, интервью, приемы – и так без конца, без отпуска, без перерыва на обед и даже без элементарного перекура!
Ни на гран покоя, ни на понюх отдыха, никакой личной жизни – да и какая там личная жизнь под постоянным прицелом объективов?! – и всем от души плевать на то, как ты себя чувствуешь…
Тяни или сдохни! Ты не принадлежишь ни себе, ни своей семье, если таковая еще сохранилась, а История, достоянием которой ты (слабенькое утешение) уже стал, не спешит на выручку… И вместо благодарности или хотя бы понимания на твою долю выпадают лишь злобные наветы врагов и глупые сплетни идиотов, мешающие спокойно работать!
Знали бы вы, безмятежные обыватели, какова это ноша: ежечасно думать о вас, о миллиардах самонадеянных особей, не способных существовать без надзора, страдать за других и болеть чужими болями, не имея ни времени, ни права на то, чтобы хоть немного позаботиться о себе…
Лошадь давно бы пала под такой тяжестью.
Но Эдвард Юсифович не лошадь.
Он человек, и ничто человеческое ему не чуждо.
Вот почему одна крохотная слабость у него все-таки имеется.
Если вдруг, совершенно неожиданно, в расписании возникает пробел, господин Гуриэли торопливо выбирается из-за массивного письменного стола, вспрыгивает на видавший виды велосипед и мчится на юг, к дверям своего обширного кабинета. Лихо затормозив, спрыгивает на цветной паркет. Озирается. Проворачивает ключ в замке, отсекая себя от внешнего мира с его заботами и волнениями. И, быстро-быстро вращая педалями, поспешает обратно, к северной стене.
От легчайшего касания уходит в поручень кресла потайная кнопица.
Тихо гудя, медленно распадается надвое ореховая панель, открывая проход в секретное помещение, о котором ничего не известно ни тем, кто строил здание, ни даже проектировщикам офиса.
Святая святых невелика. Подсвеченная багряными лампами, направленными снизу вверх, она наполнена таинственными ало-черными тенями, молчаливо и торжественно теснящимися вдоль укрытых гобеленами стен.
И Эдвард Юсифович, подстанывая от сладостного предвкушения, шустро вскарабкивается на возвышающийся посреди комнатки пьедестал, на ходу драпируясь в специально для таких случаев припасенную белую простынку с широкой пурпурной каймой по краям.
Прочно утвердившись на мраморе, он вытягивает правую руку вперед, указуя ею вдаль, точь-в-точь как тот бронзовый мужик, которого видел он в раннем детстве, гуляя с няней по приморскому бульвару одного из красивых и грустных городов Старой Земли…
И замирает.
В этот миг ему хорошо.
Мысли легки, светлы и прозрачны.
– Остановись, мгновенье, – распоряжается он. – Ты прекрасно!
Мгновение беспрекословно подчиняется.
И сколько бы ни длилось оно – минуты, часы, дни, годы, десятилетия, века, – господин Гуриэли размышляет всегда об одном и том же.
О своем извечном оппоненте, принципиальном, бескомпромиссном и непримиримом, единственном, кто не просто посмел бросить ему вызов, но и отстаивал свои взгляды, пусть ошибочные, до конца.
Эдвард Юсифович вспоминает его с теплом и любовью.
Если в эти безмятежные минуты он и сожалеет о чем-либо, то лишь о том, что очень уж редки и обидно мимолетны встречи с незабвенным соперником. Не чаще, чем раз в четыре года наведывается дорогой враг в края, опекаемые господином Гуриэли, а когда все же появляется, то прячется так, что отловить его для тихой беседы за бокалом вина даже при возможностях Эдварда Юсифовича не всегда удается…
Впрочем, сегодня пустовать пьедесталу.
Ликуйте, ало-черные тени, никто не потревожит ваш покой!
Свободного времени нет ни секунды. Полно работы.
Но прежде всего – сделать то, о чем просит Сергей Борисович. Тут вариантов нет. В конце концов, корпорации «Смирнов, Смирнофф и Худис, Лтд» он, Эдвард Гуриэли, кое-чем обязан, а порядочным людям не к лицу забывать о долгах и увиливать от кредиторов.
Самое забавное в том, что просьба совершенно проста, но дать разрешение правомочен один лишь человек во всей Галактике. Никто, кроме Его Высокопревосходительства, не властен дать «добро» на посещение планеты, объявленной в состоянии карантина.
