Великий Сатанг - Вершинин Лев Рэмович (книги .TXT) 📗
Там, за Оранжевой линией, — горы.
И родная деревня Ту Самая…
Впрочем, мальчишкам-призывникам кайченг не скажет ничего. Воля Хото-Арджанга неисповедима, и, быть может, им суждено отслужить свой срок и вернуться домой. Если же придет время, они сами все поймут. Знать же заранее — печальная привилегия тех, кто умудрен годами…
– Брат кайченг! — добрался наконец до сознания негромкий голос. — Брат кайченг!
Ту Самай очнулся.
Конечно же, это он! Явился, как является каждый полдень. Хлипкий, узкогрудый, не нюхавший крови. Тихий, безобидный…
И — ненавистный до хрипа.
Но — неприкосновенный.
– Слушаю тебя, брат наставник.
– Пора…
– Я помню. Я иду.
И спустя несколько минут, уже сидя за низким столиком на Лужайке Справедливости, выводя неуклюжие закорючки, совсем не похожие пока еще на изящные узоры, начертанные на аспидно-черной доске, составляя слоги и расставляя надстрочные значки, Ту Самай никак не мог перестать думать о том, что на месте давешнего нарушителя вполне мог бы оказаться и брат наставник. А еще подумал, что не стал бы, пожалуй, возражать против такого оборота событий, и эта привычная мысль не удивила его.
Брат наставник ведь не нюхал дыма горящих родичей и не знал, что такое рвущая боль пониже спины; брату наставнику невдомек, что это такое: работать с пяти лет — как только встал на ноги и можешь, не оскальзываясь, ползти по склону, собирая плоды ла — не менее двухсот в день. Двухсот! И горе тебе, если не сумеешь. Тогда надсмотрщик будет бить бамбуковой палкой по спине, шумно дыша и зверея от вида вздувающихся красных полос. Откуда брату наставнику знать, каково это? Если ему и доводилось видеть плантацию, так разве что из отцовского паланкина, и надсмотрщики льстиво склонялись, вминая лбы в траву, перед ним, хозяйским сынком…
А если даже и нет, так что с того?
Все равно брат наставник ни дня не гнил в джунглях. Он из тех умников, что пристали к Армии Справедливости лишь тогда, когда она заняла долины. А до того он учился в университете Пао-Туна, ел досыта, спал вволю и знал Великую Свободу только по толстым и бесполезным книгам…
К чему истинному борцу бестолковые закорючки? В Высшей Школе Командиров наставники приказывали заучивать правила наизусть, и это было правильно, мудро и понятно: ведь на поле боя нет времени листать страницу за страницей…
Но Любимый и Родной сказал: «Книги — это хорошо! — И добавил: — Один день учебы равен трем дням сражений; буква важнее пули, слово сильнее автомата!» Вот почему Ту Самай вежлив и почтителен с братом наставником, вот почему он сумел преодолеть тягучую ненависть и день за днем постигает ненужную премудрость непонятных закорючек, выпевает слоги и расставляет надстрочные значки, подчиняясь отвратительно мелодичному голосу учителя…
И все же. На смуглой, не по-мужски тонкой руке брата наставника, сползая к узкому запястью, тусклым серебром поблескивает витой свадебный браслет. Там, в столице, его ждет кто-то, и род его не угаснет.
А где суженая Ту Самая?
Кайченг на мгновение прикрыл глаза и отчетливо, до спазма в глотке, представил прадеда, деда и отца брата наставника — они стояли в ряд, все холеные, важные, в длинных оранжевых накидках, прикрывающих полосатую форму со шнурами и нашивками, — сам не зная отчего, Ту Самай был уверен в этом…
И самое главное: брат наставник родился в долине.
А вот этого уже нельзя ни забыть, ни простить!
…Снайпер раздвинул ветви, увеличивая сектор обзора.
Чуть поерзал, пристраиваясь поудобнее, — тихо, очень тихо, почти беззвучно. Совсем в общем-то беззвучно. Отсюда, из гнезда, надежно замаскированного в развесистой кроне векового баньяна, Восемьдесят Пятая застава была видна как на ладони.
Ветка-сиденье, ветка-упор, ветка-полочка для запасной обоймы — чего еще надо человеку? И надежная шершавость ствола за спиной. Последние дни стрелок редко спускался на землю, обживая точку. Работа снайпера не терпит мелочей; ради успеха необходимо врасти в баньян, стать его частью, ощутить, как сила и уверенность могучего дерева перетекают в жилы. Да, в сущности, его не очень-то и тянуло вниз. К чему? Слушать похабные казарменные анекдоты с длиннейшими бородами? Увольте. Он терпеть не мог сиволапую армейщину. И, сложись судьба иначе, никогда не взял бы в руки винтовку — ту самую, без которой теперь уже не мыслит себя…
Снайпер машинально поглядел на часы. Усмехнулся. Излишняя мелочность! В нужный момент придет сигнал. С чем-чем, а с этим проблемы не будет. А пока… Натренированный взгляд еще раз скользнул по щуплым фигуркам в пятнистых комбинезонах, придирчиво выискивая первую цель.
Первую на сегодня, но далеко не первую по счету.
Пальцы привычно ощупали зарубки на ложе, сначала — быстро, словно пробежав взад-вперед по струнам сямьсина, затем — медленно, бережно и любовно, по нескольку долгих секунд замирая на каждой.
Девяносто девять, одна к одной. И все тоненькие, нежные, действительно — не толще струны. И только самая первая немного грубее. Он слишком волновался тогда, убив впервые, и пальцы нажали на рукоять ножа сильнее, чем следовало. Потом все стало намного проще: убивать, мстя, оказалось легко.
Чуткие пальцы музыканта невесомо ласкали приклад, на миг задерживаясь на особенно памятных зарубках…
Эта — за свинарник. Лучший свинарник в округе, сухой и теплый свинарник, в котором, на зависть соседям, почти никогда не умирали поросята.
Эта, эта, эта — и так до девятой — за восемь му превосходной земли; она была нежная и мягкая на ощупь, совсем как миндалеглазая Тяк, дочь почтенного лавочника Татао…
Во рту вдруг стало солоно, но Снайпер не ощутил боли в нещадно прикушенной губе.
Тяк. Ласточка…
Прознав о его выборе, братья принялись зло вышучивать меньшого; они, привыкшие к подчинению, не унимались, и дело, пожалуй, дошло бы до драки, не вмешайся господин отец. Собрав семейный совет, батюшка строго пристыдил наглецов. Он не позволил старшим отпрыскам присесть и, строго глядя на них, переминающихся с ноги на ногу, сказал, что нынче, хорошо это или нет, но порода, увы, не столь уж важна, был бы достаток, а уважаемый Татао — человек более чем зажиточный; что же касается самой Тяк, то она девица, бесспорно, милая, скромная, неизбалованная, а старший брат ее, Тан, как всем известно, служит в гвардии Бессмертного Владыки, более того — в егерях, на хорошем счету у самых верхов, и — даром что из семьи торгаша — не так давно произведен в полковники, а, ходят слухи, не в столь отдаленном времени, вполне возможно, выйдет и в генералы.
И братишки прикусили блудливые язычки. Бредящие гвардейской формой, они и помыслить не могли о том, чтобы отказать в родстве полковнику имперских егерей…
Снайпер невесело усмехнулся.
…Он таки выбился в генералы, егерский полковник Тан Татао, выбился вопреки всем и вся, но это случилось гораздо позже, когда стала очевидной тупость титулованных паркетных вояк, и только корневое упорство худородного офицерья позволило полосатым дивизиям приостановить мятежников и кое-как закрепиться в предгорьях.
Снайперу довелось встретиться с генералом Татао — пару лет назад, в стольном Барал-Гуре; у генерала совсем не было времени на разговоры, да в общем-то и не о чем было говорить…
Они просто постояли, обнявшись, глядя в глаза друг другу несколько бесконечных секунд, а потом генерал крепко хлопнул несбывшегося шурина по плечу и прыгнул в обшарпанный армейский «джип». А Снайпер долго глядел ему вслед, щуря предательски повлажневшие глаза, и рядом с ним у обочины незримо стояли тихие незабвенные тени…
Нет больше на свете нежной и ласковой Тяк.
И почтенного старика Татао тоже нет.
Что ж! Эта зарубка — за свадьбу, которая не была сыграна; за Тяк, Ласточку, что так и не вошла хозяйкой в родовой дом Снайпера…
…Он никогда не думал, что станет солдатом. И ему никогда не нравился шум больших городов. Он любил с детства, с первых осознанных дней, идти сквозь легкий утренний туман, утопая босыми ногами в мягком лессе долины, вдыхая свежий, немного горчащий воздух наследственных владений, и здороваться с приветливыми арендаторами, спозаранку спешащими заняться своим почтенным трудом.
