Великий Сатанг - Вершинин Лев Рэмович (книги .TXT) 📗
Мне казалось первые два-три года, что бюрократический кавардак, царивший в Институте, дело рук Дуббо, но позже стало вполне очевидным, что Теодор вовсе ни при чем, что он — всего только исполнитель, причем не из худших. Самое страшное, что музыку эту никто даже и не заказывал — волынка дудела сама по себе, просто так, по инерции.
Тогда-то я, на свою голову, и задумался о политике. Чересчур долго мне позволялось решительно все, и козленочек дободался-таки до стенки…
…Я говорил, незаметно для себя самого переключившись на лекционный лад, с многозначительными паузами, повышением голоса в нужных местах, хмуря брови и посмеиваясь. Малыш слушал не перебивая, подперев голову кулаком. Похожие лица бывают у иных студентов, когда им не все понятно, но очень интересно. После лекций такие ребята обычно подходят стайкой и просят консультации…
Вся штука в том, что я тогда был убежден и убежден теперь, что боэций — никакое не лекарство для смертельно уставшей от тысячелетних склок цивилизации. Паритет паритетом, но необходима идея, объединяющая всех. Раз за разом находило человечество вроде бы подходящие идеи, и словно по злому волшебству эксперименты, серия за серией, оборачивались кровавым бардаком.
Я задал себе вопрос: почему? А на вопросы я привык отвечать. И меня не устраивали общие рассуждения, услужливо предлагавшиеся тысячами пухлых томов. Потому что я, как ни крути, профессионал-аналитик и знаю: если решение есть, то оно должно быть простым.
А следовательно, мне по силам его отыскать…
Сегодня я понимаю, что погорячился. Меня ведь пытались спасти, образумить, но куда там! Я несся вперед очертя голову. Как же! Ведь я — Рубин, а не хрен собачий, как вы, дорогие мои друзья! После этих слов Федька попытался дать мне пощечину, но я же драчун, у меня же за спиной космоангары и портовые кабаки! Я выдал Федьке от души, от всей своей нетрезвой в тот момент души, он брякнулся вверх сопаткой, и с тех пор мало кто в Галактике ненавидит меня больше, чем любимый бывший корешок Теодор Дуббо фон Дубовицки…
Даже Ози кое-что сообразила; дурная, веселая, по сей день до чертиков желанная Озька, безмозглая собачонка с изумительным сопрано… она впервые устроила скандал сразу после Порт-Робеспьерской конференции, она вопила, что не собирается дальше жить с идиотом, это она-то, глядевшая на меня, как на икону, с того вечера, когда я отметелил ее второго муженька, вздумавшего буянить у «Максима», привез светящую фонарем под глазом звезду эстрады к себе и приказал завтра идти со мной в мэрию расписываться…
Ведь я же нашел ответ! И он на самом деле был простым, как грабли: человечеству необходимо подлинное единство. Тем более что особых препятствий к нему и нет и все, что разделяет людей, — это страх, вынуждающий защищаться.
От кого? История отвечала: от врага.
Но кто же враг? Ответа не было.
И тем не менее люди свыклись с ожиданием Армагеддона и уже не могли представить себе жизни без этого противостояния. А значит, бессмысленным был и мой боэций со всеми его потенциальными возможностями, потому что нельзя достичь всемогущества, постоянно оглядываясь в страхе…
Нет, я не верю в Бога, и уж тем более я не коммунист.
Но я твердо убежден: рай на земле возможен, и, если хотите, можете назвать его коммунизмом. Но для этого человечество обязано стать единым. И если уж так необходимо государство, то пусть остается одно. Два для Галактики непозволительная роскошь.
Об этом этими же словами я и позволил себе заявить в прямом эфире прямо в глаза побелевшему от ужаса ведущему передачи «Я живу с великой Ози».
Последнее, что успел я проорать в камеру, была фраза, так никем, как выяснилось позже, и не понятая:
– Реальная идентичность двух ведущих государств делает возможным их быстрое и безболезненное слияние; все, что разделяет нас, — выдумки политических проституток!..
Спустя полминуты меня вышвырнули из студии.
А утром в мой кабинет явились Скурлатов (тогдашний Долгорукий) вкупе с Лонгхэндом. Перебивая друг друга, они заявили, что я не понимаю ни идеалов демократии, ни идеи единства, что подрываю основы паритетного сосуществования, поступаюсь принципами, лью воду на мельницу, подливаю масло в огонь и обливаю грязью.
И даже тогда у меня еще был шанс. Парни ясно намекали, что не худо было бы выступить по стерео и повиниться за пьяный бред.
А я предпочел пошутить.
– Я ученый, ребятки, — заявил напыщенный кретин Рубин, — и я привык говорить лишь то, в чем уверен. А ежели вам охота слышать то, что хочется, так идите в хиромантический салон мадам Полонски — там вас обслужат…
Вот тут-то они и сообщили хором, что незаменимых у нас нет, а мой кабинет через пятнадцать минут будет опечатан.
Наутро я прочел в газетах, что обе Академии открытым голосованием лишили меня всех наград и званий, что ректор, по блату устроивший мне, недоучке, диплом, пошел под суд за взятку, что ученики не только отрекаются скопом, но скопом же и клеймят, и вообще моя провокационная выходка гневно осуждена школьниками, домохозяйками, физкультурниками и прочей прогрессивной общественностью, не намеренной давать в обиду родное государство (или оба государства?).
А еще через два дня от меня ушла Ози. Она не хотела, я в этом уверен, потому что ночи накануне ухода были самыми лучшими нашими ночами; она даже к телефону не хотела подходить, но потом приехала эта дархайская стерва Чалка, которая вьет из Ози веревки, увела мою ревущую дуреху на кухню… и через час они уже выходили с вещами. Я попробовал не выпускать, и тогда меня за минуту прямо на лестничной площадке сделали котлетой три бугая с перебитыми носами, а после, когда я уже валялся в луже крови, выродок Топтунов, держа Озькин чемодан, подошел ко мне, сплюнул и сказал одно только слово:
– Козел!
Вот с того дня я и не слушаю песен великой Гутелли. Слишком ясно помнится это звучащее во влажной тишине спальни непередаваемое и незабываемое: «Хоч-ч-чу-у-у…»
Каяться было бессмысленно. И поздно.
И я не задавал никаких вопросов, когда меня, обтрепанного и полуголого, три года назад пригласили наконец на работу по специальности. Ясное дело, не на государственную службу. Но в самом деле, какое дело Рубину, скажите на милость, откуда Ассоциация Приватных Исследований берет боэций? Пусть болит голова у тех, кому платят за охрану стратегического сырья! А дело Рубина — заниматься обогащением руды, и только. Тем паче что по личному распоряжению президента Ассоциации господина эль-Шарафи завпроизводством Рубину уже трижды за последний год повышали жалованье…
И вот — письмо.
После всего, что было, те же люди, приятно улыбаясь, приглашают меня вернуться, приманивая отнятыми некогда побрякушками.
Интересно, Озьку они мне тоже вернут? Или, быть может, предложат компенсацию?..
Нет, не могу понять: что же произошло?
Если им опять нужен Рубин, значит, решено вернуться к фундаментальным исследованиям. Возможно даже, к путешествиям во времени. Но проблему боэция в одиночку не потянуть никому. Фундаментальные исследования — это реальное, вплоть до полного слияния, единство бюджетов. А следовательно, и структур. Неужели же «верхи» наконец-то поумнели?..
Я пожал плечами и замолчал. Заболело горло.
А мальчик покачал головой.
– Ты интересно говоришь, друг-землянин. И те, о ком ты сказал, творили не благо. Они нгенги, не ты. Прости. Но простота еще проще. Идеи квэхва гласят: «Истина в послушании, труде, скромности; в истине — сила». Вот и все. Так говорит Любимый и Родной.
Совсем детская, подкрепленная ссылкой на авторитет убежденность звучала в мальчишеском голосе, такая знакомая по диспутам первокурсников. И такая наивная…
Я не сдержал улыбки. Конечно же, дружеской, нисколько не высокомерной. Если хочешь учить, никогда не поучай…
– В послушании кому, мой юный друг? В труде ради чего? Что есть скромность?
– Послушание — Вождю, — ни секунды не медля, отчеканил он. — В труде — изобилие. В скромности — равенство. И все это — сила!
