Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич (книги серии онлайн .txt) 📗
Его голова претерпела не меньшие трансформации, чем тело. Раздувшаяся, точно треснувший глиняный горшок, распираемый изнутри закваской, она сохранила некоторые части человеческого черепа, однако те оказались искажены и перемешаны так, что едва угадывались. Лоб превратился в покатую хитиновую пластину, полированную, точно панцирь майского жука. Из-под нее торчали мелкие костные обломки, поросшие жестким серым и желтым волосом, в промежутках между которыми виднелись влажные белые хрящи.
Зато глаза, словно в насмешку, остались почти человеческими. Разбухшие, потерявшие способность моргать, пожелтевшие и немного мутные, точно накачанные яичным белком, они внимательно глядели на Лэйда из складок грязно-розовой бахромы, бывшей когда-то, должно быть, веками.
Чертов жук, подумал Лэйд, пытаясь найти силу для разговора в злости, однако злость эта оказалась неподходящего свойства — не холодная и острая, как клинок, а сухая и колючая, точно смахнутые с обеденного стала хлебные крошки. Чертов саркастичный, ухмыляющийся голодный жук-кровопийца. Постельный клоп. Исполинская блоха.
— Приятно знать, что с годами я сохранил способность привлекать внимание, — смех Пульче был колючим и глухим, похожим на стрекот жестких жучиных надкрыльев, — Если ты заметил, твой спутник не сводит с меня глаз. Кажется, его интересуют мои зубы. Желаете прикоснуться, юный джентльмен? Быть может, пощупать?
На лице Уилла сохранилась мертвенная гримаса, однако, к удивлению Лэйда, он уже сумел овладеть собственным голосом, пусть и не во всем спектре.
— Все в порядке, уверяю вас. Меня… я… Уильям.
— Можете звать меня Пульче. Как и у вашего спутника, у меня много имен, но последние годы я ношу это. Оно кажется мне удивительно подходящим моему теперешнему состоянию. В нем я ощущаю себя… комфортно, как в ладно скроенном костюме. Знаете, Уилл, когда-то Гюстав Кан, величайший французский поэт, говорил — «Вершина поэзии — это свободный стих. Только он позволяет каждому поэту создать свое собственное произведение искусства, подчиненную собственному индивидуальному ритму, вместо того, чтобы натягивать на себя заранее сшитую ремесленниками казенную форму». Я, как видите, свыкся со своей.
Голос у Пульче был неразборчивый, как на фонограммной записи скверного качества. Даже когда он старался говорить раздельно, этот голос булькал, скрежетал, трещал и захлебывался, так, будто самые обычные слова человеческого языка представляли для него немалую сложностью. Неудивительно, учитывая устройство его речевого аппарата.
То, что когда-то было человеческими челюстями, лопнуло, ощерившись в разные стороны бледными костяными осколками, в некоторых из которых угадывались остатки внутреннего нёба, розового и гладкого, как панцирь вареного рака. Однако сами зубы не выпали. Они срослись между собой, превратившись в выпирающее из пасти костяное жало — несуразно большой зазубренный кинжал. Когда Пульче говорил, из этого жала срывались вниз капли мутной желтой влаги — не то слюна, не то какие-то секреции, циркулирующие в глубинах нечеловеческого тела.
Кости срослись не полностью, Лэйд слышал их негромкий треск во рту у Пульче, когда деформированные челюсти размыкались, треск, перемежаемый хрустом раздавленных и деформированных хрящей. Точно говорил человек, набивший полный рот ржаных сухарей…
— Можешь смотреть на меня, — благосклонно сообщил Пульче оцепеневшему Уиллу, — Можешь пощупать. Мне плевать. Если бы я был человеком, это выражение отвращения на твоем лице уязвило бы меня. Но видишь ли, когда отмирает человеческая ткань, многие вещи, которые тревожили ее при жизни, становятся бессмысленными и пустыми. Как там…
— Как вам это, мистер Уильям? — осведомилось чудовище безразличным тоном, в котором, однако, угадывалась насмешливая тлеющая искра, — Угадаете автора?
— Нет… — Уилл кашлянул, — Кажется, он мне незнаком.
— Байрон, — холодно обронил Лэйд, — «Надпись на чаше из черепа».
Пульче усмехнулся, отчего его сросшиеся в зазубренный штырь зубы вновь тихо заскрежетали.
— Верно. Ты умеешь заклинать стихами людей, мои же — просто дребезжащая мелочь, оставшаяся с лучших времен… Зачем ты привел сюда мальчишку? Чтоб продемонстрировать свой лучший трофей? Позлорадствовать?
— Чтобы ты поведал ему истории из жизни Нового Бангора. Ты хороший рассказчик, Пульче, я помню. Пусть и не очень сговорчивый. Ничего, я принес то, что развяжет тебе язык. Ну или то, что осталось от твоего языка.
Лэйд щелкнул никелированным замком саквояжа и тотчас ощутил, как напряглось иссохшее тело хозяина дома. Все еще обессиленное, точно высушенное светом ярчайших звезд, оно дрогнуло и затрепетало, черные зрачки напряглись в мутной жиже своих прозрачных чаш.
— Одну каплю, Лэйд… — прошептал Пульче и голос его напоминал шорох крыльев умирающей бабочки, — Ради всех воспоминаний, что нас связывают — одну крошечную каплю…
В его голосе больше не было насмешливой сухости. В нем была жажда, скрипучая, как раскаленный песок под подошвой ботинка.
— Одну каплю, Тигр. Молю. Одну. Крошечную. Теплую. Каплю.
Лэйд опустил руку в саквояж и достал увесистую аптечную склянку, наполненную густой черной жидкостью.
— Здесь две пинты, — холодно произнес он, — Больше, чем ты мог рассчитывать.
Коричневые когти Пульче задрожали, прячась и вновь появляясь на свет. Они выглядели слабыми, немощными, такими, что не задушили бы и мышонка, но Лэйд знал, на что они способны.
— Цепь, — отчетливо произнес он.
— Черт возьми, не мучь меня, Тигр! Он и без того довольно измывался надо мной! Мне просто нужно… Совсем немного… Не бойся, я не наврежу ни тебе, ни мальчишке. Всего одну каплю — одну теплую сладкую…
— Доставай цепь, иначе мы уходим.
Пульче заскрежетал раздувшимся горлом и, повозившись в груде мусора, извлек тускло блестящий стальной ошейник со сложным запирающим механизмом. Едва гнувшиеся когти были слишком неуклюжи и слабы, чтоб справиться со сложным запирающим механизмом, но Лэйд терпеливо ждал, пока тот закончит. Тяжелое стекло приятно холодило ладонь.
От ошейника к стене тянулась цепь, едва видимая среди груд мусора, мятых консервных банок и прочего хлама. Не очень толстая, тусклого металла, она была достаточно надежна, чтоб Лэйд ей доверял. Нержавеющая сталь, три метрических тонны на разрыв. Едва лишь на раздувшейся шее Пульче щелкнул ошейник, Лэйд отставил трость и стал проверять цепь, неторопливо, звено за звеном, пока та не окончилась надежно вмурованным в стену кольцом, покрытым сложной иероглифоподобной гравировкой.
