Куявия - Никитин Юрий Александрович (полные книги TXT) 📗
– Да, ты держал в плену сестру самого Придона. Но сейчас, может быть, артане уйдут. Блестка уже у них. Не страдай так… может быть, все к лучшему.
В комнату вошел Апоница, быстро взглянул на Пребрану, она отошла. Возможно, хотела что-то добавить, но не стала при Апонице, тот сказал Иггельду негромко:
– К тебе князь Кадом.
Иггельд насторожился.
– Чего он хочет?
– Не сказал, – ответил Апоница. Глаза непроницаемы, но губы расплывались в усмешке. – Но просил принять, причем говорил очень даже вежливо.
– Просил? Не требовал?
– Просил, – подтвердил Апоница. Добавил с усмешкой: – И даже меня не грозил повесить.
– А тебя за что?
– Ну, князь всегда найдет, за что.
Иггельд сказал мрачно:
– Зови. Нехорошо князя заставлять ждать.
Апоница поклонился, сказал хитренько елейным голоском:
– Еще бы! То князь, а то мы…
Он взглянул на Пребрану, та поклонилась, быстро вышла, Апоница исчез за нею следом. Внизу хлопнули двери, простучали тяжелые подошвы по ступенькам. Добронег зашел первым, поклонился как никогда низко, сказал с предельной почтительностью, только что на колени не встал:
– Благородный Иггельд, князь Кадом…
Он отступил, но не ушел, а встал у двери, опустив руку на рукоять меча. Князь, тучный осанистый мужчина уже преклонных лет, с лицом надменным и заносчивым, что появляется у каждого властелина на удаленных землях, где сам закон, судья и палач, подошел на диво тихо, с некоторой робостью.
Иггельд хотел вскочить, но вспомнил Апоницу, его наставления, стиснул челюсти и заставил себя сидеть, так как эта жирная сволочь не поймет, что есть простая вежливость и почтение к старшим, обязательно усмотрит трусливую услужливость слуги, сразу же начнет вести себя по-барски, а тогда, скорее всего, прольется кровь, что-то слишком быстро он приходит в бешенство… Блестка, что ты со мной делаешь… либо придется обламывать этого князя долго и с ненужной жестокостью.
Князь остановился, маленькие заплывшие глазки осторожно прощупывали его взглядом. Иггельд, чтобы не оробеть, заставил себя отчетливо вспомнить всех вооруженных долинчан, что по одному его слову ворвутся хоть сюда, хоть в любой дом, вспомнил несокрушимых драконов в его власти, это как-то отразилось на его лице, князь вздрогнул, поклонился снова.
– Благородный Иггельд… Я знаю, что вы заняты большими делами, и не задержу вас…
– Ну, – сказал Иггельд нетерпеливо, – короче.
– Я князь Кадом, – сказал князь торопливо, – властелин земель Междугорья… А это значит, что в мои владения входят и… гм… эти горы…
Иггельд насторожился, подобрался и посмотрел на князя, как коршун на цыпленка. Князь побледнел под его взглядом, заговорил еще торопливее, сбиваясь и проглатывая слова:
– Я хочу сказать, что… что в моей власти и эта Долина… а это значит, я вправе жаловать своих людей… да, жаловать как землями, домами, так и вотчинами… С этого дня моим повелением благородный Иггельд становится благородным беричем Иггельдом… с правом володения этой Долиной!
Он договорил, бледность начала медленно уступать привычной багровости. Он даже перевел дух, понимает, сволочь, подумал Иггельд мрачно, что я его мог, не дослушав, как еще одного претендента на власть, на эту Долину, тоже на кол…
С изумлением ощутил, что все как-то смирились с жуткой казнью Белга, знатного бера, на колу. И хотя долинники сделали так, чтобы тот не мучился долго, а помер почти сразу, но все-таки казнь, все-таки жуткая смерть…
Он наклонил голову и прорычал нарочито мрачно и злобно:
– Я не принимаю подачек! Я прихожу и беру… по праву силы. Это Долина моя потому, что ее взял я, а не потому, что мне кто-то подарил. Добронег, выведи князя!
Добронег с готовностью сдвинулся, князь торопливо поклонился и почти бегом бросился к выходу. Добронег шел следом, явно едва удерживаясь от желания проводить пинками.
А ведь он получил то, за чем приходил, мелькнула мысль. Князь, битый и перебитый в этих хитрых играх, и не надеялся, что паду на колени и с благодарностью поцелую руку, просто довел до моего сведения, что сам на власть не замахивается, будет сидеть тихо и сопеть в две дырочки, дожидаясь ухода страшных артан. И даже дал мне показать свою власть, к двери побежал нарочито трусливо, чтобы мне, властелину Долины, было приятнее…
Стыд ожег лицо с такой силой, что кожу защипало, будто окунулся в кипяток. Как быстро, ощутив власть, становимся подленькими, как быстро стремимся выместить свои обиды на всех, кто подворачивается под руку!
– Блестка, – сказал он вслух. – Блестка… Что ты со мной сделала?..
ГЛАВА 21
Ночь наступила на диво тихая, даже звезды, казалось, покрупнели, стали почти такими же крупными и цветными, как на равнине, где звезды и синие, и зеленые, и красные, даже лиловые, как ее глаза, а здесь, высоко в горах, они все одинаково мелкие, бесцветные, похожие на крохотные кристаллики льда, светят холодно и равнодушно, не подмигивают, как там, в степи, где она живет, где она смотрит в небо… не потому ли звезды там такие яркие, что она смотрит на них?
На столе открытый кувшин вина, две чаши с темным красным вином, по комнате струится пьянящий аромат, Иггельд вперил взор в почти багровую поверхность, язык облизнул пересохшие губы. Пальцы дрогнули, потянулись к чаше, отдернулись, едва кончики пальцев коснулись холодного металла.
Апоница наблюдал с другого конца комнаты. Иггельд даже не услышал его шагов, Апоница сел напротив, отодвинул обе чаши на дальний край длинного стола.
– Тебе топить горе в вине негоже, – сказал он. – Да и опасно.
– Почему? – спросил Иггельд тупо.
– Шкура тонкая, – объяснил Апоница непонятно. – Остановиться не сможешь… Эх, Иггельд, надо себя перебороть. У меня Обгоняющий Ветер умирал от старости, я ничего не мог, только плакал от бессилия… А ты бы удержал и пленницу, и Черныша. Да и верный Ратша сейчас бы не ушел!
– Сейчас бы я и Блестку не выпустил, – вырвалось у него горькое. – Я бы ей все сказал… сказал бы правду! Стыдно мне, Апоница. Не могу… Она мне всю правду, а я лгал, изворачивался, хитрил, трус проклятый… Почему она могла быть честной, а я нет?
Апоница сказал невесело:
– Она проще. Ты запутался из-за своей тонкошкурости. Но теперь она у тебя, увы, толстеет. Ты перестанешь ощущать какие-то особо тонкие запахи цветов, зато перестанешь чуять и вонь, через которую иной раз… Такова жизнь, Иггельд! Но в тебе звериности на сто человек. Я имею в виду – живучести. Ты все пройдешь. И все равно останешься чище и благороднее всех нас. Потому мы все приносим тебе клятву верности.
Иггельд отмахнулся.
– Лучше не мне.
– Другого нет, – сказал Апоница с нажимом. – Оскудела наша Куявия… Хотя почему оскудела? А ты?..
– Я не гожусь…
– Ты лучше других, – сказал Апоница настойчиво. – Хоть ты и страхополох, что удивительно для такого молодого… Зря, конечно, все эти предосторожности, артане сюда никогда не придут, а ты даже ночами держишь на стене сотню мужчин…
– Я же сказал, – буркнул Иггельд, – что не гожусь…
– Да, – согласился Апоница, – ты перестарался, но..
Он вздрогнул, умолк на полуслове, потому что Иггельд изменился в лице, вскочил и замер, вслушиваясь в далекий гул. Слуха еще ничто не коснулось тревожное, Апоница смотрел то на Иггельда, то на окно, а Иггельд закричал хрипло и страшно:
– Тревога!.. Трубить в трубы!
За дверью затопали ноги, кто-то стремглав понесся по лестнице. Спустя несколько мгновений Червень, выскочив из дома, громко и тревожно затрубил в рог. В ночи начали вспыхивать факелы. Вдали со стороны ворот вспыхнули заготовленные костры, там же, похоже, загорелась смола в бочках. Под окном послышался топот ног, замелькали фигуры бегущих.
Апоница наконец вскочил, бросился к окну.
– Как же так? – вскрикнул он растерянно. – Они должны еще быть далеко внизу!.. Не пошли же на штурм те разведчики!
Иггельд уже в том углу, где свалил оружие и доспехи, торопливо облачался в железо. Гремело, щелкало, металлические пластины сходились и соединялись с коротким стуком. Через минуту он уже весь в железе, схватил широкий ремень перевязи с длинным мечом и торопливо надел через голову.
