Паломничество жонглера - Аренев Владимир (лучшие книги .TXT) 📗
— …уже было! — шуршат голоса. — Ты уже приходил к нам, сюда.
«Нелепо», — думаешь, забывая покачать головой или сказать им хоть слово. Конечно, ты никогда прежде не приходил сюда, ты впервые вошел в Пелену. Они перепутали.
Они смеются. И доказывают тебе обратное.
Показывают.
Но сперва — падение обрушивается на тебя безумным водопадом, падение, крики и разноцветные полосы.
…маленький пастушок бредет вдоль Пелены. Разбежались овцы, и куда-то пропали два пса-сторожа, а вернуться просто так он не может, потому что тогда батя выпорет его, и мама опять будет плакать… Он идет вдоль Пелены, не понимая этого, он знает, что здесь — плохие места, недобрые, что ему запрещали приходить сюда; но он видел, как сюда бежала овца… или ему только кажется, что видел. Пастушок шагает прямо вдоль незримой черты, настолько плененный своим горем, что ничего не замечает. Не замечает лежащих неподалеку окровавленных ошметков и клочьев шерсти. Не замечает корявой фигуры пустуна, медленно крадущейся к нему. Просто спотыкается и вдруг вываливается вовне…
Полосы, разноцветные полосы. И падение в никуда.
…несколько чародеев разбивают лагерь у самого края Пелены. Они пришли сюда, чтобы заняться исследованиями ее феномена. Вместе с ними к Пелене приехал и купец-авантюрист. Он слышал о древних заброшенных замках, в которых можно отыскать сокровища и он намерен рискнуть, ибо торговля в последнее время идет неважно. Сам купец, как только чародеи выбрали место для лагеря, велел своим слугам поставить палатку неподалеку и в сопровождении двух телохранителей отправился к черневшим на горизонте развалинам. Главное в таком деле успеть раньше прочих. Чародеи чародеями, а и они от дармовой деньги не откажутся. Вон, раскричались как, руками машут. Зовут, чтоб вернулся. Ага, держи кошель шире! Он ускорил свои шаги и неожиданно оказался в пустоте… в Пустотах… в…
Полосы брызжут во все стороны — солнечными лучами, блеском росы на виноградном листе, взметнувшейся к небесам стаей пестроцветных птиц, — и затягивают, затягивают в центр этого буйства красок…
…юноша знает, что скоро им придется уезжать отсюда. Бежать. Люди уже научились видеть то место, где обычный мир граничит с Пеленой; точнее, научились доверять собственным ощущениям, которые всегда сообщали об этой разнице, в обход тому, о чем давали знать глаза.
Юноша родился в замке, который стоит слишком близко к Пелене. Завтра барон вместе со всем семейством уезжает в новый, недавно захваченный замок. Осада длилась три недели, но в конце концов сосед-слабак вынужден был уступить, и теперь в его вотчину вселяется новый хозяин.
Юноша, с грустью смотрит на древние стены, он не хочет покидать этих мест. Он еще не знает, что послезавтра вернется сюда, сбежав от родителей — семьи баронового псаря, — сбежит вместе с дочерью барона. Она, златоволосая и смешливая, привыкшая ни в чем не знать отказа, так захочет — и юноша подчинится, зная, что этим обрекаетсебя на смерть. Если их найдут прислужники барона. Но вдруг по ту сторону Пелены тоже есть мир?
Они заночуют в замке — и после страстной, ненасытной ночи забудутся крепким сном. А проснется он уже там…
Пестрые полосы как непрочитанные, не понятые письмена. Их много, они разные и в то же время до боли похожи друг на друга. Как братья-близнецы, изуродованные временем.
Как души-близнецы, которые Пелена всегда отторгала, — и они — пастушок, купец-авантюрист, влюбленный сын баронового псаря, однорукий тропарь, немой наемник, бродяга-побирушка, странствующий менестрель… — все они возвращались сюда, в Отсеченный Ллаургин, чтобы умереть. И снова родиться, не помня о себе-прежних почти ничего.
Почти.
За исключением разноцветных полос, падения и криков.
И хотя почти всегда они приходили к Пелене (будто что-то влекло их сюда, помимо их воли), хотя им не однажды напоминали об их природе, все они торопились забыть, вычеркнуть, выжечь эту правду — горьким туманом похмелья, соленым вихрем сражений, чеканным перебором струн.
Ты тоже. Уже хочешь.
— Но ты же чародей! — обижаются голоса. — Ты не можешь…
Они ошибаются. То есть да, ты чародей. И именно поэтому — можешь. Нет ничего проще, чем заставить самого себя не вспоминать.
(падение! падение с небес — в никуда; из никуда — в… )
— Ты будешь помнить, Лягушонок! — шипят голоса. — Мы заставим тебя, Страж, заставим!
— Улыбнись! — приказывают они. — Мы посвящаем тебя в эту тайну, ты теперь посвященный!
И они наносят ритуальные шрамы на твои щеки. Такие или почти такие ты получил бы, если бы остался в монастыре Пестроспинной…
(тварь! все они твари! Но уже одним меньше, они заплатили, ты не позволил!.. )
Эти мысли похожи на удары клювом птенца (твари!) , птенца, который вот-вот вылупится.
Вяло, тяжело и огнисто ворочается в животе (было, было, было) невесть что.
Ты знаешь, что птенец по-прежнему жив и по-прежнему там, внутри. В твоей памяти. И рано или поздно…
(низойдет!..)
Но у тебя есть отсрочка.
Сворачиваешься, как упавший с пюпитра сверток, как ребенок в утробе матери, как лиса перед снежной бурей, как змея перед (твари!) броском.
По щекам текут слезы. Соленые и вязкие.
Воспоминания.
Дай им высохнуть. Дай шрамам затянуться.
Позволь Пелене упасть.
…пахнет сиренью.
Где-то далеко, в одной из башен Сна-Тонра, даскайль Конгласп произнес свои последние слова.
— Ты хоть представляешь, кого воспитал?! — воскликнул он.
— Представляю, — ответил Тойра. И добавил: — Прости.
Но этого даскайль уже не услышал.
Они продолжали поиски до раннего утра — и делали бы это дольше, но Многоликий помешал. Дэйнил узнал о случившемся очень быстро — в том числе и про то, что Гвоздь с врачевателем оказались в проулке и начали расспрашивать у всех подряд, не видел ли кто Матиль. Всё-таки Многоликий — шептун высокой ступени, не то что Гвоздь; у Многоликого в подпасках пол-Клыка ходит.
— Вы что ж, братушки, совсем головы потеряли, да?! — шипел Дэйнил на Гвоздя и врачевателя, оттеснив их подальше от толпы. — Это повезло вам еще, что «стрекозы» не очухались, им в храме хватает мороки из-за убийства того прозверевшего. Однако ж как только сюда переметнутся и все ходы-выходы… Оно, конечно, поздно уже будет, но им не ради итога, им для видимости важно: чтоб высшие жрецы в священные жертвы не определили за разгильдяйство. Им подозрительные типы нужны… вот вроде вас, вы им в самое яблочко: двое хмырей, которые ищут на месте зверского… хм… жестокого убийства маленькую девочку. И пойдут спрашивать: а чего ж именно тут ищете, а куда раньше смотрели?.. А вам, господин врачеватель, вообще бы отдохнуть не мешало. Лица ж на вас нет…
Это он преуменьшил. Господин Туллэк за прошедшую ночь из просто старого хворого человека превратился в ходячего покойника. Движения стали неуверенными, взгляд как у побитой собаки, правый уголок рта время от времени вздрагивал и растягивался в улыбку нервного тика.
Гвоздь даже думать не хотел, как выглядит сейчас он сам. Думал только про Матиль. Верил: раз не нашлось тела, значит, жива.
Обязательно должна быть жива!
Многоликий встряхнул его за плечи:
— Ты меня слышишь, нет?! Я говорю, убирайтесь отсюда, оба! Я попрошу людей, чтобы без пыли и шуму поспрашивали кого надо про твою девочку. А сам не отсвечивай здесь, давай, брат, чтоб и духу твоего здесь не было! Если что узнаю, найду тебя и всё расскажу. Пошли, пошли, там человек как раз в монастырь наметился ехать, так он подбросит вас, чтоб не заблудились.
Наверное, в первую очередь Многоликий хотел убедиться, что они уйдут, но Гвоздь не стал возражать. Тем более на своих двоих он бы еще так-сяк дохромал до обители, а вот врачеватель — навряд ли.
Они-таки напоролись на патруль «стрекоз», но Многоликий, видно, был знаком с сержантом, поэтому обошлось.
