Завтрашний царь. Том 1 - - (хорошие книги бесплатные полностью TXT, FB2) 📗
До конца дня Верешко передумал все думы. Даже прикинул, не взбежать ли к тому самому билу, не грянуть ли на весь город об Угрюмовой великой неправде. Глупость, пустая мечта. Тревожить вечное било – что к присяге идти. На такое отваживаются ради жизни, смерти и чести. Уж никак не за горстку медных чешуек. Тот же Радибор небось дочкам на заедочки сегодня больше потратил…
Другой порожней мыслью было – вдруг отик впрямь отрезвеет, как обещал? Всю не всю – но мешочек шерсти у Мирана возьмёт?..
…Какое! Малюту пришлось забирать с улицы близ «Ружного двора», куда он по вчерашней памяти сунулся было, но выкинули. До дому оставалось, почитай, два шага. Но если перечесть на то, сколько раз падал Малюта и напрочь отказывался вставать… семь вёрст говном плыть, да против течения!
Наконец ежевечерний срам завершился. Сын валяльщика из последних сил ввалился во двор, захлопнул калитку.
Нелепая тень выкатилась навстречу – пособлять хозяйскому сыну.
– Вон ноги! – зарычал Верешко. Позволить рабу к отику прикоснуться – считай, освоячить. Да и помогатый из кощея – курам потеха…
В доме было чисто. Непривычно свежо. Жбан, доставленный водоносами, не у калитки торчал – сидел в клеточке, вынутый из войлочного кафтана. Успел надышать жару, что твоя печь. И даже свечка на столе будто сама собой разгоралась…
Яркий свет понудил Малюту открыть глаза, сощуриться.
– Кто? – Палец с обломанным ногтем указывал на чуждого человечишку в доме. – Дружка… без спросу моего… ввёл?
Верешка накрыло отчаянием.
– Это раб твой, вчера купленный. Угрюм его тебе…
Хотел сказать «без правды всучил», не успел.
– Я купил?! – сбросив сон, загремел бывший валяльщик. – У-у-у… наказали Боги сынком! Отцу в глаза лгать!..
Взятому врасплох Верешку досталась заушина, отбросившая паренька на клетку со жбаном. Лозяное плетение хрустнуло, подалось, Малюта кинулся в кулаки – отвёрстывать виновнику всех бед и обид. И отверстал бы, да дрянной чуженин опоздал убраться с пути, встрял под ноги. Грузно свалившись, Малюта немного побарахтался на полу… приткнулся поудобней, захрапел.
Раб и молодой хозяин сидели у разных стенок передней.
– Всё равно тебя Угрюму верну! – В голосе Верешка дрожали злые слёзы, он сам слышал их и оттого страдал ещё больше.
Невольник мазнул космами по полу:
– Не губи… пригожусь…
Даже толстые нарукавники не могли скрыть, что на руках почти не было пальцев.
– Работничек!.. – горестно простонал Верешко. – Ты, гноючка, хоть гашник развязать можешь?
– Могу…
– А ещё ложкой можешь, – кивнул Верешко и засмеялся, потому что иначе надо было лезть в петлю. – Я один ещё и тебя корми? От кого оторвать велишь? Отцу недодать? Самому вполтоща́ пасть?..
Снаружи в калитку стукнула колотушка. Раз и ещё.
Что за поздние гости? Добрые люди потемну друг к другу не ходят. «Черёдники?! Нешто отика на правёж?!»
Верешко взял свечку, с ненавистью посмотрел на кощея. Пошёл открывать.
На улице с корзиной в руках стояла Тёмушка. Её родитель наверняка ждал поблизости, не в одиночку же дитё отпустил, – но таился. Палач поган, не его это дело – к шабрам во дворы заходить.
– З-здорово, – только выговорил Верешко.
– И тебе на лёгкие колёсики, на гладкие стёжки, – потупилась Тёмушка, а он вдруг заметил, какие пушистые у неё ресницы. – Дозволишь ли на порог войти, слово молвить?
– П-пожалуй, коли не шутишь, – пробормотал Верешко.
Ну не лицо честной девке потемну гостевать. Особенно в доме, где вдовый отец с сыном-недорослем живёт. Люди зоркоглазы, злоязычны. Охнуть не успеешь, подхватит какая-нибудь Ягарма и…
В уличной темноте отдался гулкий кашель. Темрюй подтверждал своё присутствие и отцовское одобрение.
Тёмушка решительно ступила во двор.
– Только… ну… беседовать… в ремесленной станем, – поперхнулся Верешко. – В доме… там… ну… отик там спит, умаялся…
Тёмушка спокойно кивнула. Он и не подозревал, сколько в ней, оказывается, было достоинства. Прикрывая горстью свечу, сын валяльщика повёл гостью через дворик, открыл дверь в ремесленную…
…В углу серой кучкой ветоши сидел проклятый невольник. Которого, буде изволит Моранушка, он завтра вернёт обманщику Угрюму. Рабу незачем слушать их с Тёмушкой разговор. Все рабы сплетники. Небось рожу-то искромсали за слишком шустрый язык…
Тёмушка неожиданно подалась вперёд и вконец ошарашила Верешка, низко поклонившись кощею:
– На четыре ветра тебе, заступнику…
Тот дёрнулся, хотел не то встать, не то в ножки ей пасть, но споткнулся на середине движения. Верешко даже задумался, каково оно – жить в таком скудном и наверняка больном теле. «Заступник?..» Тёмушка поставила корзину на верстак, обернулась. Верешко увидел склонённый затылок с толстой чёрной косой.
– Тебе, славному молодцу, на том благодарствую, что доброго раба от трудов своих кормишь-поишь, теплом греешь…
В ремесленной было зябко почти по-уличному, да и кормить кощея Верешко не спешил, чтобы зря к дому не приучать. Догадалась ли Тёмушка? Наверняка догадалась, поскольку спросила:
– Позволишь, сын хозяйский, раба угостить?
Пришлось кивнуть. Гостью обижать не годится. Невольник подполз за протянутым пирожком, прошептал невнятную хвалу, утёк назад в угол. Верешко додумался наконец спросить:
– За что милуешь?
Тёмушка покраснела, спрятала глаза, потом набралась тихой смелости:
– Стыд поминать… но тебе открою. Намедни остановили меня… люди злые. Теснить стали… речи срамные молвили… руками хватали, наземь валили…
Кулаки сплотились сами собой. Может, не самые грозные, но к немедленной битве – всё, чем богат.
– Это кто ж осмелел?.. Батюшки твоего забыли бояться?..
Тёмушка покраснела пуще, сморгнула:
– Те… обизорники. Под куколями, в личинах… рот зажимали… Худо бы мне сталося, да твой раб… то есть не твой ещё…
«Рожей чумазой всех напугал?»
– …мимо хромал… костыликом отмахнул… невзначай, да я видела… те его бить, в ерик бросать, а я прочь во все ноги… Ты людям не сказывай…
Кощей совсем потерялся в углу, робел дышать, робел почать пирожок.
– Не скажу, – сурово пообещал Верешко. Кулаки аж сводило. И что бы Царице привести его в тот заулок вместо калеки? Ещё кто кого бы в кучку сложил, в ерике выкупал!
– Я варежки связала, – совсем тихо произнесла Тёмушка. – Чтоб ему по-людски в люди ходить… Дозволишь?
И развернула тряпицу. Варежки оказались знатные, с крашеной нитью. Верешко взял подарок, молча бросил рабу. У него самого прежде были такие, мамино рукоделие. Отик снёс их в кружало: на что беречь, если стали не по руке?
Тёмушка поняла содеянную оплошность, виновато пообещала:
– Я и тебе свяжу… узорочные…
Проводив её за калитку, Верешко вернулся в ремесленную. Сел на скамейку. Корзина с подношением источала одуряющий запах, но Верешко так устал от чёрных мыслей и беготни, что брюхо тупо молчало. Раб смотрел сквозь серый колтун, сброшенный на лицо. Верешко не видел глаз, но чувствовал взгляд. Почему-то вспомнилось, как споткнулся обозлённый Малюта.
– Ну? – спросил Верешко.
Кощей прошуршал что-то вроде «Добрый господин…».
– Ругать тебя как буду?
И снова зашелестел изломанный ветрами камыш:
– Мгла… этого раба… зовут Мгла…
На берегу
Волны тихо вкатывались на берег, с шелестом разбивались у ног. Сеггар Неуступ стоял в одиночестве, сцепив за спиной руки, смотрел вдаль. Туда, где истаивали в морской дымке, утрачивали краски пёстрые паруса.
Воеводу не беспокоили. Проводы брата, скитальца морей, были его особым обрядом, в который сторонние не допускались.
Рядом, на длинных мостках, вершилась иная бы́ва, такая же строгая, молчаливая. Двух новых отроков, избравшихся среди отважных кощеев, под руки, спиной вперёд, вели с моря на сушу. Дорожка и Крайша, робкие, присмиревшие, во все глаза смотрели на далёкие корабли, как до последнего смотрели бы на родную деревню, уходя с ополчением.
