Приносящая надежду (СИ) - Воронина Тамара (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
Одинокая. Совершенно несчастная. Некуда идти. Это неправильно. Женщина всегда должна иметь дом… Даже у шута есть…
Ага, кажется, начинаем. Ух… и правда больно. Сколько я могу выдержать? Когда я сломаюсь и перестану себя уважать на радость толпе, на счастье Рины? Ей все казалось, что я слишком горд для своего низкого происхождения…
Испугалась? почему? даже не испугалась, в ужасе. Кто там с ней? О, неужели Проводник? Успокоит. Говорят, они мастера успокаивать, ведь всяких приходится водить через Границы. Ее тоже? А жаль…
Наверное, надолго меня все-таки не хватит, потому что больно очень. А это всего второй кнут. Десять? десять выдержу, даже, может, двадцать. Потерять сознание не дадут, это Карис тоже умеет, хотя маг средней паршивости. Кровью тоже не истеку за это время. Сломаюсь. Сдамся. И все будут довольны – и Родаг, и Рина… Толкать ее, конечно, нельзя было – женщина все-таки, к тому ж королева, но так уж опротивела, что… нет, нельзя. И прощения просить надо было. И попрошу. Пусть она расценивает как хочет, но я должен извиниться. Думаю, возможность такая будет, Родаг непременно захочет увидеть меня хоть еще раз. А Рина непременно захочет меня по полу размазать. Если б она понимала, что я собственность короны, но не ее собственность… Конечно, я всего лишь шут, а она королева, но ведь прежде всего мы мужчина и женщина, и не стоит так унижать мужчину. Ага, а женщину можно публично оттолкнуть. Нормальный король бы меня просто повесил за это, и был бы совершенно прав. Родаг даже не понимает, насколько ко мне привязан. Боится осознать, что я ему ближе брата. Король. Король и шут.
Нет, двадцать – вряд ли. Паузы между ударами большие, кровь течет. Уже и штаны мокрые. Хорошо хоть, что мокрые только от крови. Что смотрите? Нет уж, крика точно не дождетесь, полукровки выносливые, как эльфы, а эльфы не кричат. И я не закричу. А вот улыбку не хотите ли? нате! Смотрите, как шут смеется над вами.
Ушла… Это хорошо. Может, он избавит ее от одиночества. Поддержит. Она нуждается…
Чего там палач шипит? Проси? Ну и ему улыбнемся. Он что, он при исполнении. Растерян. Смешно. Растерянный палач. Нет уж, не буду я просить. Никогда не проси, палач. Ни на кого не надейся. Не вставай на колени на радость толпе. Вообще не доставляй радости толпе.
Я не встану, слышишь?
Куда она? С ума сошла?
Ты? Ты хочешь помочь? Зачем? Не надо. Не рискуй. Я все равно не надеялся. Нет надежды. Умерла задолго до появления людей. И даже до появления эльфов. Я скажу нужные слова, и все кончится.
НЕТ.
Что это? Что это такое?
Нет? Ты… не надо. Не стоит. Я рад, что тебя увидел. Теперь легче. Я скажу. Я обязательно скажу. Я сумею. Ты не думай. Я же не идиот.
НЕТ.
Ой. Ой, мама… Шут повернулся на бок, припал к ее плечу и засопел. Глазные яблоки двигались под веками, он видел хороший сон и чуть улыбался. Память спящего человека – и он даже не заметил, как не заметил Милит. Нет, с этим определенно надо поосторожнее.
Мур.
Ишь, замурлыкала… Молодец. Хорошо позвала. Негромко, деликатно. Ну что, живая? Больно-то сильно?
Не смертельно.
А я что говорил? Нет, конечно, тебе лучше боли не испытывать, но уж коли так случается, то и потерпеть не вредно. Особенно если не смертельно. Балуют они тебя.
Ты даже не представляешь, как балуют. Знаешь, я сейчас была в памяти шута, а он даже не проснулся.
Я ж говорю – деликатно. И говорю, что учишься слишком быстро.
Я не нарочно.
Ага. А я тебе поверил. Ладно, не обижайся. Не рассказывать же тебе о подсознании, ты не меньше моего об этом знаешь.
Меньше, но это неважно. Скажи, мое Странствие ведь не должно быть… прогулкой?
Э... хм…
Я не должна убегать при малейшей опасности, верно?
Я думал, ты до этого лет через двадцать дойдешь. С учетом твоей быстрой обучаемости. Да, Странствие не прогулка. Ничего, не переживай, ты только начала. Но уже сообразила. До других порой столетиями доходит.
Ты точно не знаешь, в чем мое предназначение, или просто не хочешь мне говорить?
Точно не знаю. То есть не знаю вовсе. Знаю, что оно у тебя ЕСТЬ. Владыки не приходят в мир просто так. Дарующие жизнь – тем более. А уж одновременно… Ты, в общем, правильно себя ведешь… обычно. Сначала руки. Потом магия – их магия. И только если это не помогает – твоя.
А если их убьют?
Рассказать тебе, что смерть – постоянный и неизменный спутник жизни? Конечно, ежели врага своего увидите, можно и не стесняться. Все сразу – и руки, и магия, и ты… Я впервые вижу, чтобы у Светлой был сознательный враг. Синяки большие?
Ой.
Понятно. Бодяга, говорят, помогает.
Учи меня…
Наглая девка! Ой наглая… Ладно. Отдыхай. Я смотрю, не собираешься под крылышко Владыки мчаться?
Повода нет.
Хорошо. Однако поговорить с ним попробуй. Или с эльфами своими. Впрочем, вояка не особо чувствителен, может не услышать, а второй – парень способный. Устаешь от разговоров со мной?
Уже нет. Я тебя люблю, Мур.
Э… Хм… ну, я тебя, наверное, тоже. Хотя это не самое драконье чувство. Пока.
Лена поцеловала макушку шута, погладила худое, но мускулистое плечо. Стоял на эшафоте и думал о всякой ерунде. Взволнован не был. Принял как должное. Как данность, Чуть ли не пари на самого себя заключал. Шут сонно заморгал, улыбнулся, ответно поцеловал что подвернулось, прикоснулся пальцами к синякам и снова заснул, прижимаясь щекой к ее плечу.
Интересно, почему вдруг сложились эти правила? Почему она вдруг решила, что надо так и не иначе? Хорошо Странницам, ходят себе спокойно и никто их не обижает, никаких братьев Умо на них нет (и слава богу) и даже разбойники в лесу на них не кидаются с гнусными целями… Они просто не поверили шуту и Лене. Светлая – она святая, ей мужчины без надобности. Ага. Щас.
Лена постаралась вспомнить Новосибирск (почти не получилось) и родителей (получилось ненамного лучше). В счете времени она запуталась уже окончательно, потому что за время их странствий никак не прошло восьми лет, если говорить о субъективном времени. Года два, может, три. Надо спросить эльфов или Маркуса, хотя ясно, что именно они ответят. Гарвин лениво поинтересуется, зачем ей это надо и какая ей разница, если она ни на год не постарела, Маркус пожмет плечами и признается, что давно перестал считать и ему все равно даже, сколько ему самому лет, чувствует себя бодро, а это главное. Милит, хоть и не так прост и незатейлив, как кажется (или старается казаться?), особенной склонностью к вопросам мироздания вообще и Странствий по мирам тоже не страдает. А шуту все равно, куда, когда и на сколько лет, если с ней.
Вместе с воспоминаниями гасли и угрызения совести. Через триста лет она действительно начисто забудет и Новосибирск, и свой патентный отдел, и Ирку Велихову с Женей Комаровской, и папу с мамой, а если вдруг и вспомнит, то постарается уверить себя в том, что родители ее тоже забыли каким-нибудь магическим образом… А Ирку с Женей не так и жалко было, потому что они хоть и подруги (не путать с подружками), все-таки отвлекутся на свои дела, семьи, подростков своих домашних разной степени управляемости и если даже будут о Ленке Карелиной иногда с грустью и недоумением вспоминать, то все реже и реже… Как и она о них.
Ирка, Женя и Лена были хорошими подругами. Дружба была проверена и временем, и проблемами, и радостями. Лена полагала, что лучше и быть не может, пока на ее голову не свалился Маркус, а там и остальные. Наверное, в ее нынешнем отношении к друзьям было чересчур много эгоизма. Они заботились о ней, но не наоборот. Вот больное плечо помазать разрешали, куртку заштопать, рану перевязать, а в теплую погоду и возле теплой речки и посуду после ужина помыть, но не больше. Лена не оставляла попыток делать для них больше, даже готовить немножко научилась, только как она ни старалась, у мужчин почему-то супы получались существенно вкуснее, а изящно нарезанного хлеба с сыром им не требовалось: вот уж ерунда, каравай можно просто наломать… и Лена соглашалась: хлеб, которого не коснулся нож, почему-то был вкуснее, особенно свежий и уж тем более горячий. Пару раз застав ее за стиркой своих рубашек, мужчины устраивали грандиозные скандалы и клялись, что если она не прекратит, они начнут ее трусики стирать по очереди, и Лена сдалась. Мужчины попались какие-то очень уж самодостаточные… И такие заботливые, даже насмешник Гарвин. И это было до того приятно, что слезы на глаза наворачивались. Маркус даже сказал как-то, что если она до сих пор умудряется ценить их заботу, а не считать ее чем-то само собой разумеющимся, то ему хочется о ней заботиться и впредь. Ну вот что тут скажешь? Хочется ему. Ей ведь тоже хотелось! Ей хотелось стирать им рубашки и чистить сапоги, пока они добывают для нее ужин и дрова для костра, ставят палатку и таскают траву и ветки, чтобы ей помягче спать было. Бесполезно. «А мы тоже хотим есть, едим намного больше, чем ты, и у огня погреться любим. Так что о себе заботимся ничуть не меньше. Что нести? Ага, сейчас, ты палатку потащишь, а я рядом просто так пойду. Ты хоть понимаешь, что мне три этих палатки нести легче, чем тебе этот твой мешок с одеждой? Ты понимаешь, что мы просто сильнее? По природе?» И все. В Новосибирске такие мужчины не водились. У Ирки муж был, конечно, во многом скотина порядочная, но деньги добывал, домой приносил (почти все), однако при этом его не волновало, что Ирка тоже работает, ему был необходим горячий ужин, белье, рубашки, носки, выглаженные штаны, и по ночам желания и настроения Ирки он учитывал не очень. Комаровский был почти идеалом: домашние дела на мужские и женские не делил, Женьке помогал так же легко и естественно, как помогал Лене Маркус, не гнушался приготовить ужин, если приходил раньше Жени, и постирать, и к пацанам в школу на родительские собрания бегал. Зарабатывал, правда, не так чтоб, но подруги Лене достались неглупые. Ирка зато щеголяла в норковой шубке (Велихов денег не жалел и десятую розовую кофточку лишней не считал), а Женя дома не уматывалась. Лену в качестве подруги жены одобряли оба мужа. А что? Женщина положительная, не вертихвостка, не надоеда, не кокетка и вообще…
