Тростниковая птичка - Смайлер Ольга "Улыбающаяся" (читаем книги онлайн txt) 📗
– Как ты себя чувствуешь? – Рядом со мной возникла не просто Юстимия, а Старшая Дочь родового Храма Праматери, что называется, «при исполнении».
– Голова… кружится. – Слова давались мне с трудом, в горле пересохло.
– Пойдем, милая, мы поможем тебе. – Сильные пальцы сомкнулись на моем плече, и она потянула меня вверх из кресла. – Доверься нам.
Выбора не было, я заставила себя подняться на ноги, ведь я Девочка Лисси, а мы не сдаемся. Снова ощущение невесомости, и я почти повисла на своей сопровождающей. Стало страшно, и я посмотрела на единственного человека, которому доверяла. Сай был бледнее скатерти, губы крепко сжаты, а Мист и Терри давили ему на плечи, не позволяя встать. Мист встревоженно взглянул на командира, потом развернулся к зрителям, мгновенно преобразившись в весельчака и балагура, и что-то звонко выкрикнул, так, что по гостям снова прошла волна смешков, выкриков и свиста.
– Доверься нам, – снова услышала я, правда не поняла, к кому на этот раз обращается жрица – ко мне или к Саю.
Мы снова куда-то шли, я помню ступеньки, легкий озноб от ночной прохлады, снова ступеньки – и темнота. У темноты было множество рук, она качала меня, как на волнах, что-то делая с моим телом. Мне не было ни стыдно, ни страшно – прикосновения были деловиты и осторожны, а еще у темноты были голоса, они перешептывались, а я слушала их, не понимая смысла фраз, но улыбаясь им.
– Смотри-ка, она улыбается, – удивлялась темнота женским голосом.
– Сильная, – одобряла темнота другим голосом, – и необычная. Сайгон – везунчик, ведь успел – даже отец не верил, а он успел…
– Тихо, – перебил их третий голос, поторапливайтесь – они уже поднимаются по лестнице.
Прохладные пальцы коснулись лица, потом ключиц и живота, на котором очертили круг.
– Пусть ваш союз благословит Праматерь.
«Какой странный сон, – подумалось мне, – определенно с керимскими напитками надо завязывать».
Я проснулась от ощущения чужого взгляда, рывком села на широкой кровати, в испуге озираясь по сторонам. Это не могло быть моей комнатой – она была слишком обжитой, слишком мужской, даже пахло от подушек знакомым волнующим мужским запахом. А на другом конце кровати, закинув руки за голову и небрежно прикрывшись сбившейся простыней, лежал Сай.
Картинка сложилась – я почему-то в спальне Сая, это его кровать, и он, судя по виду, не слишком этому рад. Я снова взглянула на Сая – обнаженным он казался еще прекрасней – широкие плечи, сильные руки, кожа в свете неяркой лампы отливает золотом, светлые пряди взъерошены, губы четко очерчены, пристальный взгляд темных глаз под пушистыми ресницами. Даже отросшая щетина и темные круги под глазами не делали его менее желанным.
Я понимала, что рассматривать Сая в упор просто неприлично, но никак не могла отвести от него взгляд, жадно рассматривая каждую черточку его тела – сильные плечи, руки, грудь, живот – мне с большим усилием удалось перевести взгляд на собственные пальцы. Но легче не стало – меня начало знобить, дышать стало трудно, губы моментально пересохли. Я испуганно взглянула на Сая:
– Что со мной?
Тот скривился.
– Садх, – потом вздохнул и расщедрился на подробности, – синтетический наркотик, обязательная составляющая и свадебного напитка, и собственно церемонии. Должен вызывать прилив желания и снижать критичность мышления. В больших дозах действует как снотворное. Но я полукровка, а ты с Изначальной Земли, и, как мы видим, садх сработал как-то не так.
И тут до меня дошел смысл его фразы.
– Свадебный напиток? СВАДЕБНЫЙ? – задохнулась от возмущения я. – Так это была наша свадьба?
Сай разозленно зарычал:
– Значит, ни отец, ни Юстимия тебе так ничего и не сказали?! Да, это была наша крастова свадьба, и я ничего не мог изменить с того момента, когда вся центральная площадь увидела твои крастовы бусины на моей куртке!
И мне вдруг стало больно дышать – этим вечером я стала женой человека, которому не нужен был ни этот брак, ни я. И даже теперь, под возбуждающей наркотой, он старательно не дотрагивается до меня, словно я жаба или мерзкая рептилия. Эйфория схлынула, оставив горечь разочарования. Я все пыталась понять, что со мной не так, чем же я заслужила такое пренебрежение? Почему он не может если не любить, то хотя бы желать меня? Первые соленые капли скатились из глаз, и я наконец смогла выдавить главный вопрос, мучивший меня всю нашу поездку:
– Почему ты так холоден со мной? Неужели я нисколечки тебе не нравлюсь?
Этот день, полный потрясений, под вечер стал настоящей пыткой – всю церемонию, произнося нужные слова и выполняя все ритуальные действия, я думал о том, что сама Соня никогда бы по доброй воле не выбрала меня. Ее сострадание и доброе сердце заманили ее в ловушку, из которой не было иного выхода. И теперь я окончательно потерял надежду – тростниковые птички редко выживают в неволе и никогда не заводят птенцов. А я, хоть и вынужденно, оказался тем, кто запер ее в клетку – пусть даже пообещав, что рано или поздно отпустит на свободу. Неизбежная ночь вдвоем тоже не добавляла спокойствия – быть с ней рядом, с теплой, сладкой, зовуще нежной, и знать, что я не вправе прикоснуться к ней, – это настоящая мука. Но увидеть в ее огромных, как озеро Карен, глазах смирение, безразличие или отвращение, когда я прикоснусь к ней, будет слишком больно.
Я надеялся на садх, потому и заставил ее выпить полагающуюся ей половину свадебного напитка. Если бы она была керимкой, то проспала бы до утра на противоположном конце кровати. Я же знал, что не смогу заснуть, – мой организм тоже был не слишком совместим с керимской фармакологией. Мне предстояла долгая тоскливая ночь.
Но она не керимка, и сейчас она сидит в гнезде из простыней на моей кровати, в этой тонкой свадебной рубашке, которая показывает больше, чем скрывает, заставляя домысливать то, чего не удается разглядеть. Я сам стелил постель после поездки в Храм за браслетами, ревниво разглядывая и раскладывая меха, которые бездумно собирал, повинуясь традициям и не надеясь когда-нибудь вытащить из сундука. Она была достойна самого лучшего, что я только мог ей дать, и я жалел, что не позаботился об остальном, о чем должен заботиться мужчина, и теперь ее тела коснется не тонкое полотно, что ткут аркаимские девы, а простыни, пригодные лишь для одинокого мужчины, привыкшего к походной жизни. А потом принесли подарок от отца, и мне пришлось его принять, хоть еще днем раньше я бы вернул его сам, вместе с парой неласковых слов. Не знаю, от кого он узнал о моем затруднении, может, просто догадался, как случалось иногда раньше, все-таки кровные узы иногда сказываются весьма неожиданным образом, но ее удобство было важнее моей гордости. И вот теперь она сидит на мягчайших фринландских простынях, одна из которых обнимает ее бедра, а я не могу отвести глаз от тонкой ткани рубашки, натянувшейся на груди так, что видно темные горошины сосков. Мне мучительно хочется протянуть руки, провести ими по всем изгибам ее тела, прижаться губами к впадинке за ухом, сцеловать ее слезы…
Слезы? Почему слезы? Она плачет? О Мать-Прародительница, что я опять сделал не так? За что ты наказываешь меня, чем я провинился перед тобой, что та, что держит мое сердце в своих ладонях, горюет в моей постели? Почему она так странно смотрит на меня? Да, конечно, она задала вопрос и ждет на него ответа. А я… Я тяну руку, чтобы вытереть соленые капли с ее щечек, и здравый смысл, чувство ответственности, планы и расчеты – все летит кувырком.
– Ты так прекрасна, что я боюсь притронуться к тебе, – признаюсь ей хриплым шепотом. – Если я сейчас дотронусь до тебя, маленькая птичка, я уже не смогу остановиться.
Я обожаю ее глаза, они отражают все, о чем она думает. Отрицание, изумление, недоверие, надежда – и она протягивает ко мне руки.
