Время Вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада" (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
Койанисс героически выдержал еще два дня, полных скрипа щетки о пол, «хороших подданных» и запаха гари, которым пропитался весь дом. В этот раз вышло даже хуже, чем в прошлый — Маргери тряслась и рыдала не переставая, Элейна стирала руки в кровь, драя полы, и едва не бросалась на Койанисса, когда его видела. Может, они могли терпеть еще, но маг уже не мог. Он пошел к себе, покопался в закромах, нашел сильное снотворное и сыпанул тройную дозу своим девочкам в чай за ужином. Маг не знал, сработает оно на людей, которые уже не были живы, но сработало. Сделать инъекцию яда с его практикой и набором лекарств в аптечке труда не составило. Они мирно лежали в креслах, а потом мирно осыпались в пепел, с разницей буквально в минуту, сперва Маргери, потом Элейна.
Маг вышел во двор и подошел к кусту. Элейна, наверное, здорово его ненавидела и искромсала качественно: во время того, что маг мысленно окрестил «вторым кругом», розы больше не цвели и не звенели. Скорее всего, они и являлись якорем, и теперь этот якорь сломался. Койанисс понятия не имел, почему его связь с реальностью — уже разорванная — выглядела как рэдские розы: Рэды он не видел одиннадцать лет и не то чтобы по ней скучал, — но откуда-то из его настоящего эти розы пришли. Помочь, правда, не сумели. Он как был заперт в несуществующем доме в компании несуществующих людей, так и остался, будто герой страшной сказки.
В сказках можно поймать беса за хвост, или облапошить его, или умереть и хоть так, но выйти из проклятого круга. Здесь никаких бесов, кроме сидящих в его голове, не водилось, а смерть возвращала к одной и той же точке. К дому с правильно лежащими тенями, реалистичной перспективой, сногсшибательной детальностью предметов и поверхностей и — сплошной ложью внутри.
Койанисс честно попробовал дожить четыре дня один, абстрагировавшись от мертвой тишины в светлое время суток, скрипящей снаружи веревки — как будто она под самым окном болталась — и тихого скрежета щетки по полу — в темное. Двадцать девятого сентября он просто обнаружил, что выходил в кухню, а попал на улицу и стоит у крыльца под изумленным взглядом Элейны, опускающей ружье.
— Я столько раз просила тебя не вламываться ночами…
На этот раз маг не стал обещать ей ничего.
Человек, в принципе, был такой скотиной, которая привыкала ко всему. Койанисс привык сыпать им в чай снотворное каждую неделю — раз на пятый у него даже руки дрожать перестали — и приходить в себя в ночном лесу, слыша одну и ту же просьбу. Это в любом случае казалось лучше, чем гадать, что еще стукнет в голову Элейне или привидится ему лично через неделю пребывания в доме. После того, как он совершенно четко разглядел круглый шарнир вместо локтя Маргери, когда та рисовала за столом, у него отпала последняя тяга к экспериментам в этой области.
После очередной пары инъекций Койанисс, пошатываясь от усталости, побрел в спальню. То, что у него уже не тряслись руки, не значило, что его не мутило и ему не хотелось сдохнуть. Сдохнуть же в этом доме, к сожалению, было невозможно. Маг стал подниматься по лестнице, глядя в пол, и остановился, как вкопанный.
На ступеньках лежал лепесток розы, белый как снег, почти святящийся.
Не веря своим глазам, Койанисс посмотрел на пол коридора второго этажа. Там почти сияло еще с десяток лепестков, как будто кто-то шутки ради раскидал их, выкладывая дорогу. Как они в детстве оставляли на пути белые камушки, углубляясь в лес.
В воздухе тихо-тихо, почти неразличимо, звонил колокольчик. Непостижимо далеко, на самой границе слышимости, где-то между надеждой и бредом.
Койанисс пошел по лепесткам, не наступая на них. Оказался у двери собственной спальни, открыл ее и замер на пороге.
Потому что внутри оказалась другая комната. Если это вообще была комната. На ум Койаниссу скорее пришло бы определение «нумера». То ли второсортная гостиница, то ли третьесортный бордель. Два на три метра, грязноватый и потертый ковер винного цвета, тусклые обои, зеркало в безвкусной позолоченной раме на стене. Только кровати, занимающей большую часть комнаты, и не хватало для завершения антуража.
Колокольчик как будто стал чуть ближе.
Маг смотрел на старенькие обои — у плинтуса они были замыты и имели отвратительный грязно-розовый оттенок — и ему казалось, что за цветочным орнаментом проступает что-то еще. И еще он вспомнил, что когда-то уже видел эти обои, и они его до ужаса напугали.
Впрочем, что бы за ними ни стояло, вряд ли это оказалось бы страшнее, чем руки Маргери на шарнирах или лужи крови и мыльной пены на затертом почти до дыр полу.
Маг, выдохнув сквозь стиснутые зубы, переступил порог. Пол и потолок не поменялись местами. Его не швырнуло в ночную тьму к крыльцу собственного дома и к собственной жене, принадлежность которой к роду человеческому оставалась под большим вопросом. Рассохшиеся доски под ногами заскрипели — и только. Колокольчик заливался все громче. По провонявшей дешевыми духами комнатушке плыл чистый, холодный звон. Койанисс двинулся на звук, по старой привычке отвернув лицо от зеркала. Там все равно отражался не он, а кто-то гораздо старше, хотя цветом волос и ростом вроде похожий. Сравнивать маг не имел ни малейшего желания.
Пять шагов — и Койанисс протянул руку к обоям. Колокольчик заливался прямо за ними. Маг даже не особенно удивился, когда его рука — изрядно постаревшая, с отлично видимыми сухожилиями — прошла сквозь стену и наткнулась на что-то холодное за ней.
Вертикальные прутья. Обыкновенная решетка, как в тюремной камере.
С той стороны ему в руку вцепились пальцы. А потом он услышал незнакомый женский голос, приказавший почему-то на языке калладских захватчиков:
— Ломай решетку, Рыжик! Немедленно ломай ее! Уходи оттуда! Уходи оттуда, радость моя…
«Радостью своей» его в жизни никто не называл. На морхэнн слова звучали грубо — но на морхэнн любые слова звучали грубо — а вот в голосе женщины звенели слезы. И что-то еще, что было настоящим, даже если больше ничего настоящего здесь и не было.
Койанисс сжал руку за обоями — такую же ледяную, как прутья решетки — и почувствовал, как она сильно дернула его на себя.
— Ломай бесову решетку, Рыжик!
Маг зажмурился и шагнул вперед.
— Маг в естественной среде обитания приобретает защитный окрас? Кто бы мог подумать. Десять лет с этим работаю, а такое вижу впервые, — фыркнула Сольвейг, сунув в лицо Наклзу мешочек с нюхательной солью. Маг скорее узнал ее по голосу и неподражаемому — почти как у Дэмонры — нордэнскому апломбу, звучащему в самых невинных предложениях. Звуки долетали более-менее четко, а вот картинка получалась мутная.
Маг, кое-как отпихнув от лица пахучую дрянь, перекатился на бок, свесился с подлокотника кресла и замер, уверенный, что сейчас его вывернет наизнанку, но ничего не происходило. Желудок скрутило спазмом, однако там было совершенно пусто, примерно как в голове.
— Так, это вас мое лицо так напугало? Спокойно, Наклз, я сейчас пойду и накрашусь, кто ж знал, что вы такой слабонервный? Эй, ну просто неприлично пачкать ковры в доме просто потому, что хозяйка не подкрасила глаза. Наклз?
Маг с трудом откинулся обратно на спинку кресла и, наконец, смог разглядеть Сольвейг. Несмотря на едкий тон, вид у нее был встревоженный.
— Какой сегодня день?
— Здрасьте-приехали. Все тот же.
Наклз дернулся.
— В смысле — пятнадцатое октября, — быстро поправилась Сольвейг, заметив, что ответ магу не понравился. — Вы пришли сегодня в одиннадцать дня, во Мглу спустились около четверти первого. Сейчас половина второго, — объясняя это, нордэна налила в чашку кипятку из тут же стоящего самовара — самого натурального самовара, золотого, начищенного, которому скорее место в крестьянской избе — и бросила туда щепотку какой-то травы. — Напугали вы меня, конечно, порядочно, но рекорда не поставили.
— Напугал? — пробормотал Наклз, принимая из рук Сольвейг чашку. Травяной отвар был теплым и горьковатым, но вкуса маг почти не чувствовал. К тому же, у него так тряслись руки, что половина содержимого оказалась на рубашке. Сольвейг — женщина умная — помочь не рвалась.
