Сны Черной Жемчужины (СИ) - Линкольн К. Берд (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Марлин гордилась бы тем, как я сдержалась и не закатила глаза. Но Черная Жемчужина заслужила от меня, от всех нас куда больше.
«Я освобожу тебя из плена».
«Совет отпускает меня?».
«Не они. Восьмерное зеркало. Хафу, которые борются за тебя».
Протяжный и свистящий вздох. Я сжала кружку, но в руках уже не было керамики, там был влажный нос Черной Жемчужины. Сон Черной Жемчужины, Иной, проникал в сон Эношимы как ленивые завитки чернил в пролитой воде. Сработает, если сон Эношимы не будет чистым?
«Жестоко пытать меня ложной надеждой».
«Я не пытаюсь тебя обмануть».
«А Кавано-сама? Восьмерное зеркало не выстоит против него. Он уже тебя остановил до этого».
Первая попытка освободить Черную Жемчужину, казалось, была несколько недель назад, но, может, прошел всего час в реальности. Я помнила странную тень в реке, ладони Кавано, похожие на лапы лягушки. Каппа. Речной монстр.
Мы ошиблись, выпуская Жемчужину на территории Кавано. Во сне Эношимы не было реки. Я поежилась, желая, чтобы запах кофе перекрыл затхлый запах реки.
«Он не остановит нас в этот раз».
«Может, уже поздно меня выпускать. Я устала. Я угасаю».
«Дай попробовать еще раз. Ты же хочешь домой? Петь с кесикэ и Абка Хехе?».
Протяжный свистящий вздох задел мое лицо запахом плесени. Сон Эношимы таял. Я поспешила сосредоточиться на жареных зернах и теплой тьме.
«Ты выпустишь мой дух, баку? Освободишь с этого жестокого острова?».
«Я хочу попробовать. Должна».
«Давай».
Звук журчащей реки, плеск, и я снова ощутила пасть Черной Жемчужины вокруг своей головы. Но в этот раз я держалась за запах кофе, за свой сильный огонь Кои. Я вдохнула и выдохнула вместе со страхом и болью в голове. Уверенность Эношимы в своем теле, уверенность, с которой он ориентировался во тьме, помогали мне стоять. Вот. Кавано не даст нам другой шанс.
«Гори. Сожги все».
С криком я толкнула остатки ледяной силы Юкико вокруг толстых колец Черной Жемчужины, будто молнию.
Каждая клетка моего тела пылала, все мышцы сжались, дрожали от танца силы, жизни и желаний.
Я изливала все это в теплое отсутствие света. Запах реки угас, его одолел огонь. Черная Жемчужина кричала, и боль покалывала мою челюсть, пронзала суставы.
«К моему центру, к моей сущности».
Я не знала, был ли это мой внутренний голос, или это пела Мудури Нитчуйхе. Не важно — все сгорало в огне: запах плесени, река, остатки льда Юкико, воспоминание папы о Шиэ-чан, а потом и журчание воды.
Агония боролась со свободой, огонь очищал все, превращая все в пепел, и тьма становилась менее густой. Сколько я смогу это терпеть? Сколько уже терпела? Вечность? Секунду?
Песня Жемчужины стала громкой, рвалась на свободу. Тревога охватила мой живот. Я горела, а Черная Жемчужина все еще была в плену.
«Этого мало», — боль терзала меня, заглушая горение. И мышцы вдруг обмякли. Что-то тяжелое поднялось во тьме, а потом пошевелилось что-то небольшое.
«Начало или конец жизни. Это освободит Черную Жемчужину».
«Папа? Кен должен был отгонять тебя!».
«Ты не сможешь одна, Кои-чан».
«Не с тобой».
Папа убедил Кена, гада, позволить ему коснуться меня, хотя я ощущала только гул энергии, песнь и шипящее прикосновение ужаса в моих конечностях. Молния пронзила воздух, ослепительно-белая вспышка, опаляя мои привыкшие к тьме глаза силой Юкико. И стало видно застывшего папы, втиснувшегося в пасть Черной Жемчужины со мной, он сжимал обеими руками изогнутый клык.
«Нет».
Я поймала его за руки, опустила их на свою грудь.
«Отдай. Юкико дала это мне».
«Кавано-сан утащил Кена в пруд. Нет времени спорить».
«Я почти смогла. Еще одна вспышка».
«Дочь, это не твой бой».
«Теперь мой. Я отпущу Черную Жемчужину».
«Кои Авеовео Пирс, го куросама дешита».
Этой фразой папа благодарил работников в конце каждого дня в ресторане, так он говорил, когда я сошла со сцены в старшей школе, получив аттестат, и это он шептал, когда гроб мамы опускали в землю. Он говорил мое полное имя и прощался.
Молния вспыхнула и не угасла. Папа сжал мои ладони, заставляя их, еще обвивающие его запястья, коснуться стенок рта Черной Жемчужины.
Запах жареных зерен заполнил воздух.
«Человеческий фрагмент. Хорошо. Помни, ты — дочь Кайлы Пирс и моя, это поможет», — слова звучали с силой, которой я никогда не ощущала. И папа вспыхнул. Я была сверхновой, а папа — сердцем вулкана, полным густого жара, способным растопить Землю. Сила Юкико была погружена в его, как тектоническая плита в лаву.
Мы горели.
Я думала, что ничего не осталось, но сила папы выжигала даже пепел и сажу, пока не остались только мой огонек и его сияющее сердце во тьме с жареными зернами Эношимы. Песнь китов зазвучала снова, крик боли, а потом сердце папы стало питаться и моим огнем.
«Папа!».
«Еще немного», — лава окутала мой огонь. Я была на берегу Хэйлунцзян. Я была за стойкой суши в Маринополисе. Я тянула маму за рукав кимоно. Я касалась головой татами под строгим взглядом Кавано.
«Сны папы. Не мои. Я — Кои. Кои Авеовео Пирс, и я человек».
Папа использовал все свои капли и брал меня с собой. Конец жизни. Но трусливая часть меня отвернулась от смерти. Я не была готова умереть.
Всеми силами, оставшимися во мне, я призывала теплую тьму и аромат карамельной арабики, вырвалась из голодной хватки силы папы.
«Руки. У меня есть руки», — с этим осознанием пришло ощущение ладони в воде, способности убрать ее оттуда.
Мир перевернулся, выровнялся, и я зажмурилась из-за яркого солнца. Меня стошнило желчью. Слезы лились из моих глаз, и моя ладонь нашла папу рядом со мной, его ладонь была протянута. Он стонал. Кто-то за мной схватил меня под руки и грубо потянул.
— Убери ее от них, — Тоджо.
— Слишком поздно, — сказала я, голос был хриплым.
Тоджо отвернулся, крича на кого-то на жестоком мужском японском. Кавано. Снова пытался нас остановить.
«Не в этот раз, скользкий угорь».
Я потянулась к папе. Он сжался, мышцы напряглись. И вдруг песня кита вырвалась из пространства сна баку, и дрожь стала слышным воем. Тоджо подбежал, склонился так близко, что запах сигарет и виски от него портил воздух возле меня. Он грубо сжал мою шею.
— Останови это.
Кто-то вонючее и мокрое присоединилось к нему. Кавано. Где Кен?
— Я знаю, ты меня слышишь, Хераи Акихито. Остановись, или Тоджо задушит твою дочь.
— Угрожаете жизни юной Иной? — Мурасэ был где-то слева.
— Тоджо всегда был Вестником, — сказал Кваскви. — Теперь он официально займет свободное место.
— Кавано, — прохрипела я. — Держи, — я толкнула кулак в сторону его голоса, хотела в себе силу баку, но ладонь попала по его груди с вялым стуком. Я выгорела, пытаясь освободить Черную Жемчужину.
— Ты остановишь отца от совершения ужасной ошибки.
Я издала смешок со всхлипом. Приоткрытый глаз принес только размытую яркость слепоты. Я все еще не видела. Новые слои сил баку, японская связь с отцом, романтическая сторона с Кеном пропали.
Была просто я, Кои, у которой осталось только остроумие.
— Заставьте.
— Ты будешь слушаться Совета!
Я так злилась, что могла кричать только на английском:
— Вы не понимаете? Нет, не буду!
Папа закричал. Я направила вес вниз, расслабив ноги, но трюк из фильмов не сработал — тот, кто держал меня, сдавил мой живот стальными оковами.
— Папа!
Песнь вдруг прекратилась, словно выключили колонку. Участники нашего конфликта замерли — тяжелое затишье перед ураганом. Стальные оковы на моем животе стали резиной. Я склонилась, и моя ладонь задела щетину на ослабшей щеке папы.
— Пап? — но ничего не было. Ни вулкана голода баку, ни серой комнаты пустого царства сна.
Я потянулась к своему огню Кои и отпрянула от холодной пустоты внутри.
Что-то вспыхнуло. Ветер с запахом конбу и носков ударил меня по лицу, отбросил мои спутанные волосы. Радость в нем была такой сильной, что мои пальцы ног поджались.
