Таэ эккейр! - Раткевич Элеонора Генриховна (е книги TXT) 📗
Лишь однажды колдовская удавка вроде бы ослабела, и Лоайре стряхнул ее с себя. Но не успел он даже взвыть от восторга, как за первым подарком судьбы последовал второй: малая панель откинулась, и в проем вошел, пригибаясь, Аркье… как же Лоайре был глуп, как неимоверно глуп! Он и труда себе не дал подумать, как же это могло получиться – нет, так и разлетелся приятелю навстречу. И тот его выслушал – от первого и до последнего слова выслушал – и лишь потом улыбнулся такой знакомой всем друзьям тихой понимающей улыбкой… Лоайре не смог бы сказать, когда он понял, что не улыбка это, а усмешка… нет, насмешка, жуткая и издевательская, напоенная такой безумной злобой, что глаза от нее отвести невмочь, лютая ухмылка бессмысленной и безграничной жестокости – но и она таяла, сменяясь чудовищной гримасой, и вместе с ней таяло, как воск, лицо, таяло, прогибалось, сминалось, знакомые черты вздувались и распухали, растягивались, переиначивались, стекали мутными каплями туда, где прежде был подбородок, и вновь выпухали неистовой издевкой, пока Лоайре не потерял сознание – в первый раз в жизни, но увы, не в последний. К сожалению, во сне упасть в обморок невозможно – во всяком случае, Лоайре о таких счастливчиках слышать не доводилось – а потому в ночных своих видениях он полной мерой испивал эту самую страшную на свете муку. Он вновь и вновь видел своих друзей, видел их лица, такие знакомые, такие привычные, до последней мельчайшей черточки привычные… он даже заговаривал с ними, и голоса их тоже были прежними – до тех пор, пока он, поверив немыслимой надежде, не пытался им улыбнуться. И ответные улыбки вновь и вновь заставляли любимые лица плавиться, обретая облик зла, укрытого под ними, и Лоайре вновь и вновь просыпался в холодном поту и с сорванным горлом, потому что он кричал во сне – но сознания не терял.
А в тот, самый первый раз, маг сообщил пленнику, приведя его в чувство, что вообще-то смена облика происходит иначе, но Лоайре полагается урок за строптивость. Лоайре, откровенно говоря, было наплевать, как на самом деле происходит перемена внешности, зато урок он запомнил накрепко – и, завидев Лэккеана, уже не стал издавать радостных воплей. Правильно не стал. Откуда друзьям здесь взяться? Хоть бы маг от этой боли его избавил – лица друзей видеть! Это куда страшнее, чем видеть врага облеченным в собственное. Но нет, маг еще не раз заглядывал к пленному в облике его друзей – то ли по забывчивости, то ли за недосугом лицо сменить, то ли из чистой зловредности. Так что внезапный его отъезд сделался для Лоайре таким подарком, какого измученный эльф уже и не чаял.
Магу и раньше доводилось уезжать на несколько дней. Целых три, а то и четыре дня провести в отсутствие своего палача – праздник-то какой! Нет, вырваться Лоайре не удастся – уже проверено – стены и двери зачарованы надежно. Ни вырваться, ни докричаться. Но хотя бы побыть наедине с собой… походить по комнате из стороны в сторону, шесть шагов в одну и шесть в другую, ноги размять, в кои-то веки не связанные… позволить себе, в конце-то концов, просто заплакать… кто не испытал, тому не понять, сколько пьянящего счастья можно пережить, будучи узником. Несколько дней относительной свободы. Несколько дней покоя и надежды.
На этот раз маг уезжал надолго. Недели на три, а то и больше. Потому-то он и оставил пленнику запас еды и питья. «Вообще-то вы, эльфы, подолгу можете не жрать». Да, верно, так он и сказал. И добавил: дескать, если пленник вздумает ерепениться и не притрагиваться к еде и питью, то здорово пожалеет. Вот как только маг вернется, тут же и пожалеет. И доступно объяснил, как именно пожалеет. Посулы его Лоайре не повторил бы никому даже под страхом смерти. Даже под страхом того, что с ним действительно все это проделают. О, в способностях и желании своего мучителя он и не сомневался. Просто впервые за минувшие полтора года ему было все равно – ибо впервые перед ним забрезжила надежда.
Ведь на сей раз маг уезжал надолго. Не на три-четыре дня, а, самое малое, на две-три недели. Может, и дольше. И если все это время не есть, а главное, не пить, можно умереть. Не для того, чтобы избавиться от расправы, обещанной за вечное непокорство – да провались пропадом и маг, и все его жуткие угрозы! Нет, не затем, чтобы избежать мучений. Для того, чтобы помешать магу. Кто его знает, велика ли помеха – смерть пленного эльфа? Может, всего-то размером с камешек, который вытряхивают из башмака прямо на ходу? А может, камень окажется такого размера, чтобы пришибить ненавистного врага насмерть? Или, по крайности, дорогу ему перегородить? Этого Лоайре не знает… и если все получится, как надо, не узнает никогда. Но зато он знает точно, что магу он нужен живым. Вот и отлично. Посмотрим, что запоет похититель лиц, оставшись вместо живого эльфа с его мертвым телом на руках! Главное – успеть умереть до его возвращения. И ведь это так просто. Пара недель без еды, конечно, эльфа не убьют… даже и человека не убьют, если на плечах у него голова, а не блюдо студня… но вот две-три недели без воды – дело иное. Как жаль, что Лоайре еще так молод! Слишком молод, чтобы владеть заклятиями мгновенной смерти, Акеритэн. Иначе он давным-давно покончил бы и с пленом, и с неведомыми ему замыслами мага. Вот как ни примешься за что-нибудь важное, так тут же оказывается, что ты еще сопляк и щенок несмышленый. А уж такую серьезную штуку, как Акеритэн, и вовсе нельзя доверить столь юным рукам. Рано ему умирать, видите ли. Как будто беда разбирает, кто молод для того, чтобы встретить ее, а кто в самой поре. Умирать надо уметь в любом возрасте. Ничего не поделаешь, придется Лоайре обойтись без Акеритэн. Он сумеет. Просто это будет дольше, вот и все.
Это оказалось не просто дольше, а гораздо дольше. И куда более мучительно, чем Лоайре представлялось, когда он принимал решение. Не будь желанная цель – навредить врагу – столь велика, он бы не выдержал. Но он смирял себя и терпел – и когда потрескались пересохшие губы, и когда он начал мечтать, чтобы высохшее горло тоже покрылось ранами – ведь из них пойдет кровь и смочит истерзанную гортань – и даже тогда, когда оно и в самом деле пошло кровавыми ранками. Он держался и ждал.
Но тело его не желало смириться. Раньше Лоайре ненавидел свое лицо, украденное магом, теперь же он возненавидел свое тело, подло предавшее его – ох, как же подло! Для Акеритэн он, получается, слишком молод – зато для ни-керуи в самый раз. Вот чему-чему, а «узкой смерти» его научили. Да ведь все наоборот ! Это для ни-керуи он слишком молод – слышите, вы?! Будь он старше, он лучше владел бы ни-керуи, лучше владел своим телом, он мог бы ему приказать, мог бы удержать, не позволить… Проклятое тело знать ничего не хотело ни о каких магах. Оно хотело жить. И всякий раз, когда сгорающий в лихорадке Лоайре приближался к опасному пределу, оно самовольно соскальзывало в ни-керуи. Ненадолго, на несколько дней, а то и часов… но ведь у Лоайре всякий день на счету. Ему срочно нужно было умереть – а тело не желало покориться этой необходимости, и он не мог, не умел совладать с ним, не знал, как. «Узкая смерть» вот уже четырежды преградила путь смерти настоящей. Тело в ни-керуи не нуждается ни в чем и не умирает, ему не нужна вода… вода, которая пахнет так сладостно, что в неистовой свежести этого запаха растворяется все и вся – и боль, и палящий жар, и медленный гул вязкой крови в ушах, и тяжелые удары пока еще непокорного сердца… нет, это не сердце… это снаружи… нет, о нет!
Шаги приближались. Лоайре был так потрясен своим горем, что даже застонать не сумел. Напрасно. Все оказалось напрасно – и самоубийственный порыв, и смертные муки… все напрасно. Он претерпел то, что было превыше его сил – и оказался побежден. Он опоздал умереть. Маг вернулся раньше.
О том, что сотворит с ним маг, найдя своего пленника исхудавшим вдвое, истерзанным добровольной жаждой, полумертвым, Лоайре отчего-то даже не подумал. Собственная участь уже не казалась ему чем-то важным и значительным. Важно было другое: он пытался воспрепятствовать магу – и не сумел.
