Волчья хватка. Книга 1 - Алексеев Сергей Трофимович (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
— Полюбуйся на него! — зло проворчал финансист, тотчас же оказавшись рядом. — Компаньон… Мать его!.. Не голова бы, не, деньги и не зарубежные связи — ей-богу, утопил бы сам!
10
И у второго поединка неожиданно оказался свидетель!
Только если в первом оглашённый с видеокамерой снимал по-шпионски, затаясь где-то на дереве, то Молчун не таился, просто стоял и созерцал, как сражаются люди. Впрочем, и оглашённым он не был, поскольку вёл свой род от волков — вечных поединщиков в борьбе за жизнь.
Его звериный взор не мешал и не отвлекал — напротив, даже вдохновлял: хоть волк и принесён был в дар, но, преодолевая боль раны, сбежал от Голована и пришёл на ристалище сопереживать вожаку…
Чаще всего схватку созерцали только птицы — чёрные вороны, слетавшиеся в дубраву в ожидании поживы. И лишь единственный раз в три года совершалась Ярмарка — своеобразные олимпийские игры, когда сильнейший засадник, не знающий поражений, вызывал на поединок Пересвета на Боярское ристалище. Засвидетельствовать этот бой собирались многие араксы и все иноки без исключения. Зрители приходили к ристалищу заранее, искали потаённое место, обычно забирались в кроны дубов и, никак не выдавая себя, наблюдали за схваткой.
И ещё в одном случае — во время Судного Пира, если Ослаб приговаривал к поединку и объявлял его зримым…
Волк сейчас был благодарным зрителем…
Ещё только взявши друг друга в объятья, Ражный впервые почувствовал мощь плоти Скифа, тугое, напористое биение крови и тепло… нет, жар, исходящий от тела. Было полное ощущение, не человека обнял — коня! И не зря эту стадию поединка называли братанием: яростный, беспощадный противник в кулачном бою на самом деле вдруг стал близким и в какой-то степени родным, но так, как в детстве бывает родным отцовский конь, на спину которого ты вскочил и помчался без узды и седла, всем телом прильнув к существу более выносливому и сильному.
Он знал, что это происходит за счёт взаимного обмена энергией при прямом контакте и ждал лишь момента, когда он начнётся. Скиф так и не дал возможности воспарить летучей мышью в течение всего зачина, и теперь, в братании, этого и не требовалось, поскольку Ражный «увидел» соперника телом.
И в первый миг был восхищён его силой, опять же как в детстве восхищаешься мощью коня. Тогда же у него мелькнула мысль об историчности этого поединка. Ражному невероятно повезло, и он сейчас борется с одним из сильнейших, если не самым сильным человеком планеты, и о схватке с ним будет что рассказать сыну и внукам.
Но подобные чувства мелькнули в сознании искрами, между прочим, ибо полыхал уже иной высокий огонь страсти, ни с чем не сравнимый и всепоглощающий. Скиф и в братании делал попытки танцевать, вернее, водить соперника, как кавалер водит барышню, — не зря намекал про польку-бабочку! Пояс у него был сделан тоже из кабаньего панциря, толстый и жёсткий, он едва захватывался рукой и почти не сгибался, чтоб сомкнуть пальцы. Снег на цветах хоть и стремительно таял, а все-таки сильно мешал, скользил под ногами, не давал упереться в землю, и пока Ражный осваивал особенности ристалища, инок потаскал его по центру круга. И наконец, утвердившись на земле, врыв её скрюченными пальцами ног, Ражный сделал попытку провести свой родовой приём — зажать шею противника и обвиснуть на нем, поджидая момента, когда уставший держать его вес соперник сделает ошибку и приблизит ногу для захвата. Короткими, молниеносными движениями он стиснул инока, вжал его лоб в своё плечо, но тут понял — замысел не удастся из-за роста Скифа! Он был ниже на голову, и чтобы повиснуть на его шее, нужно или встать почти на колени, или слишком далеко от противника упереться ногами, а он немедленно использует такое положение: опасно перемещать вперёд центр тяжести.
Инок активно сопротивлялся ему, но одновременно как бы наблюдал с интересом, словно сказать хотел:
— Ну-ка, ну-ка!.. Что это ты изобразить вздумал?
Его железный кулак, зажавший пояс Ражного, находился сейчас как раз напротив старой раны, хотя ему Удобнее бы было взяться за ремень ближе к позвоночнику. От такой близости руки противника к неприкрытому уязвимому месту на правом боку начинался не испытанный раньше болезненный озноб. И преодолевая его, Ражный резко повёл бедро вперёд, словно намеревался бросить с холки, и обманул Скифа; тот предусмотрительно шире расставил ноги и пополз рукой, жуя пальцами пояс, к спине.
Положение все равно оставалось опасным, больше потому, что фокусировало внимание и все время преследовала мысль-приказ — ни за что не выпускать инока из братских объятий, не давать ему переходить в кулачный бой, дабы не смог нанести удара в правый бок, а в момент расцепления у него будет такая возможность!
Он же пытался разъять руки и разбежаться на некоторое время: так обычно поступали засадники, как бы по взаимному согласию, чтобы размять затёкшие от напряжения мышцы и изменить положение, которое обоим уже поднадоело. Он предлагал это Ражному, делал движения-знаки, но тот лишь плотнее стискивал шею соперника, в то же время понимая, что долго так его не удержать, как не удержать уросливого, своевольного коня. Инок пока не принимал никаких определённых действий, кроме противления захвату или броску, изучал противника, отдавая ему инициативу, проверял, на что он способен. Всякий араке до Свадебного Пира имеет возможность бороться только с отцом, дедом или тем поединщиком, кому отдан в учение (спортивная борьба на коврах и рингах не в счёт, ибо имеет иную, искусственную природу и судится третьим лицом), и пока не выйдет на земляной ковёр с настоящим соперником, никогда до конца не отточит и не прочувствует того, чему его научили. Советы и наставления обычно помогают слабо, как любая теория, и реальный опыт приходит, когда молодой араке нахлещется мордой об лавку.
Ражный десятки раз в братании не укладывал, но передавливал отца, поскольку изучил его с детства, заранее знал даже намёк на последующее движение и отлично чувствовал энергию. Бывалые, опытные засадники не могли это проделывать с отцом, и многих он победил в братании, а сын мог! Скиф за свою жизнь боролся так много и с такими разными араксами, что наверняка знал весь основной набор способов поведения противника и его арсеналы. Но лишь основной набор, ибо каждый последующий соперник независимо от возраста и опыта непременно вносил свою индивидуальность, и она, помноженная на родовые традиции, могла выглядеть самостоятельно и оригинально.
Видимо, почерк Ражного казался иноку незнакомым, а чего бы иначе он битых два часа, тая свою лошадиную мощь, не предпринимал решительных ответных действий? Если не считать, что время от времени стремился расцепить объятья?
Или опыт кулачного зачина отрезвил, сделал осторожнее? Насторожило умение Ражного все схватывать на лету?
И только он так подумал, через несколько секунд Скиф начал клонить голову вниз, выворачивать её из объятий и постепенно переводить под нижнюю челюсть — рост ему позволял без напряжения прильнуть к груди. Остановить это оказалось невозможным, спина инока взбугрилась под мокрой рубахой, натянула холстинную ткань и вдруг от неё повалил пар. Ражный интуитивно сжал его пояс, наконец-то согнул в трубку и сцепил пальцы. Теперь тому было не вырваться, даже если шея полностью выскользнет из-под руки — останется на короткой привязи и не сможет нанести удара по правому боку.
Буквально через минуту рубаха на нем высохла. Скиф пока только разогревался, раскочегаривал свой неведомый внутренний энергетический котёл, и делал это довольно медленно и не в состоянии Правила. Правое плечо его стало подниматься вверх, и тут, расползаясь, затрещала крепкая холстина на спине, захваченная и прижатая к шее рукой Ражного. Ещё через минуту он поднял плечо так, как хотел, и в прорехе, перечеркнувшей наискось могучий позвоночный столб, показалась рубчатая, исполосованная глубокими шрамами кожа.
Он изготовился, принял нужное ему положение, и помешать этому было так же невозможно, как усмирить движение шатунов паровой машины. Под контролем Ражного остался лишь его пояс, насмерть замкнутый в кулак. Казалось, он готовится вырваться из объятий и с близкого расстояния нанести удар, возможно, головой в подбородок — предугадать его действия было нельзя: эта ложная открытость, как в кулачном зачине, сбивала с толку. Оставалось сковывать его движения и следить за развитием событий, дабы пресечь неожиданное.
