Тень Феникса (СИ) - Горянов Андрей (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
Судорожно сжимая рукоять меча, будто всё еще надеясь на тайную силу, сокрытую в нем, я плетусь туда, где среди обоза лежат раненные в бою уштары, не решаясь влезть в доверху набитые палатки. Для этого приходится подняться выше по склону, и ноги уже почти не держат, когда я оказываюсь рядом с кучей какого-то барахла и трофеев, разбросанных то тут то там. Никто не обращает на меня внимания, и я, бросив на какую-то телегу свой плащ, ложусь на иссушенные пустынным солнцем доски, моментально проваливаясь в сон.
***
— Прекрасная битва, не находишь?
— Бойня.
— Зато какая. Их кровь… будоражит меня.
— Вот что бывает, когда пускаешь всё на самотёк. Не стоило соглашаться на твою ставку, да уже ничего не исправить…
— Но не будешь же ты отрицать, что победа вышла очень красивой?
— Никогда не видел ничего красивого в случайности. В целой череде случайностей, если быть точным.
— Но не будешь же ты отрицать…
— Буду.
— Если отпустить вожжи, всё становится намного интереснее. Наблюдать иногда интереснее, чем править. Вместо дружеского обмена рукопожатиями и прочей ерунды, кровавая бойня. Дождь, снег, ветер в лицо! Старый добрый таранный удар тяжелой конницы в лицо. Ничто так не бодрит с утра, как звук боевого рога. К тому же, твои планы не слишком пострадали от одного небольшого кровопролития.
— Ты так считаешь, потому что ты — дурак.
— Дурак? Не ты ли согласился с условиями спора и проиграл? Я лишь показал тебе другой вариант событий. Показал, какова человеческая воля.
— Я и без тебя прекрасно знаю, какова она. Человеческая воля — это хаос и разрушение, противоположность миропорядка, построенного Антартесом.
— Результат достигнут, так или иначе.
— И всё-таки ты не смог не вмешаться. Положил ту песчинку, что сломала верблюду шею. Считаешь, твоё вмешательство, не считается?
— Я просто добавил в уравнение еще одну неизвестную. Мера хаоса от этого только увеличилась.
— Но, тем не менее, твоя неизвестная составляющая сыграла нам на пользу. Впрочем, больше я тебе не позволю принимать такие решения. Иначе мир и в самом деле захлестнет хаос.
— Природе свойственен хаос, даже человеческой. День будет сменяться ночью, зима — летом. Без твоего вмешательства.
— Всё так, но однажды это случится уже без людей, в том случае, если позволить себе отпустить поводок. С этим мы уже сталкивались, если тебе вдруг изменила память.
— Но мне всегда нравилась только весна человеческой цивилизации, ничего не могу с этим поделать. Со временем их методы ведения войны становятся всё менее интересными, то ли дело когда двое мужчин, закованных в железные одежды, лупят друг друга железными же палками…
— Займись лучше фигурами. А мне пока нужно кое-что доделать.
***
Я проснулся от того, что в глаза мне било яркое солнце, проникающее сквозь веки и задубевший от крови шарф, которым я пытался закрываться. Поначалу я даже не мог понять, где нахожусь, и что вообще происходит. Картина сегодняшнего (или уже вчерашнего?) дня расплывалась перед глазами, неумолимо ускользая подобно сновидению. Всё тело ломило то ли от усталости, то ли от боли, то ли от всего вместе, и только сейчас, при дневном свете и в трезвом рассудке я смог разглядеть, во что превратилась моя одежда и тело под ней.
Вся грудь была покрыта кровоподтёками и черными синяками, как и всё правое предплечье, на которое я приземлился при падении с лошади. На правой ноге обнаружился длинный, но неглубокий разрез, начинающийся почти у самой стопы и заканчивающийся у колена: здесь сказался недостаток облегченной брони. Одежда застыла кроваво-грязной коркой и прилипла к телу. Лицо заплыло и болело так, будто превратилось в один большой синяк, а во рту я не досчитался пары зубов с правой стороны, обломки которых теперь неприятно кололи щёку. В общем и целом можно было сказать, что из боя я вышел практически без единой царапины, учитывая ту мясорубку, в которой мы оказались и которую пережили не иначе как с высшей помощью. Всё произошедшее показалось мне каким-то чудовищным сном, и чем больше я о нём думал, тем более утверждался в мысли, будто большая часть вчерашнего боя мне действительно приснилась. Поглядев на валяющийся рядом со мной доспех, который весил никак не меньше пятидесяти фунтов, я ещё больше усомнился в том, что вчерашние чудеса лёгкой атлетики были исполнены именно мной.
Но самым странным явлением, яркой звездой выделяющимся на фоне чернеющих небес вчерашнего дня, был Трибун. Дотронувшись до рукояти, я не почувствовал ничего, кроме шершавости рукояти, никакого прилива сил, как это было еще не так давно. Да, меч превосходил в прочности все прочие, но никогда прежде мне не доводилось видеть, чтобы подобным ему рассекали доспешного человека пополам вместе с щитом. Это было попросту немыслимо. От нахлынувших воспоминаний меня затрясло, и я снова испугался того, что схожу с ума. Наверное, стоило спросить совета у Цикуты, хотя я и понимал, что толку в этом не будет никакого.
Стояла страшная жара и не осталось и следа от вчерашней метели. Поле битвы запеклось коркой, на которой в великом множестве виднелись свежие отпечатки ног. Большую часть тел уже убрали, сложив их в четыре десятка «поленниц», иначе и не скажешь. Уштары также предавали своих мертвых огню, используя в качестве топлива не дерево, ценившееся в пустыне на вес золота, а земляное масло, использующееся как основа для боевой зажигательной смеси на огненосном флоте. Сколько теперь ждать подвозов? Два дня, неделю? Мы наверняка не двинемся дальше, пока мертвые не упокоятся так, как того требует Антартес. Я сильно сомневался в том, что душа может остаться в теле, пока физическая оболочка не обратится в пепел, но, кроме меня, похоже, больше в этом никто не испытывал сомнений. Нет ничего хуже для бессмертной души, чем оказаться запертой в темнице из разлагающейся плоти, и даже враг достоин нормального погребения. Я же всегда считал, что гораздо страшнее оказаться в темнице из плоти горящей и обугливающейся, ведь кто знает, в какой именно момент твоя несчастная душа всё-таки решится оставить своё бренное тело.
Смутный образ из сна заставил меня поморщиться: уж слишком неприятное ощущение он после себя оставил. Временами мне начинало казаться, будто во сне я проваливаюсь в мир мертвых, в котором такое долгое время стоял одной ногой. Почему же мир этот в моём воображении представился таким безрадостным и мрачным местом, совершенно не похожим на Чертоги, описываемые в Книге Антартеса? Я не знал ответа на этот вопрос, как не знал и того, какая часть моих «божественных» видений, как выразился Цикута, произошла в действительности. Чем больше времени утекало с тех пор, тем бо̀льшие сомнения у меня возникали, поскольку воспоминания становились похожи на старый, почти позабытый сон, переплетающийся у меня в голове с явью. После вчерашней битвы, прошедшей рубежом через мою жизнь, все события, произошедшие в Демберге и следующие за ними, и вовсе начали казаться мне настоящим абсурдом. Мне срочно требовалось поговорить с кем-нибудь, желательно с человеком не заинтересованным, поскольку благообразные речи Августина меня ещё больше выводили из равновесия. Оказываясь рядом с ним, я непременно попадал под его одурманивающее влияние, и только больше запутывался в собственных видениях. Мне требовался ясный взгляд Альвина, который, как мне тогда казалось, был единственным человеком на всей Хвилее, способным меня понять. Его дружеской поддержки не хватало мне как никогда ранее.
К вечеру вонь от мертвых тел стала уже невыносимой, и в небе над полем битвы к этому времени уже кружили огромные стаи падальщиков, привлеченных запахом мертвечины. Солнце высушило грязь, превратившуюся за день в непробиваемую броню, и от вчерашних осадков не осталось ни капли. К вечеру следующего дня, когда запах уже не просто выбивал слезу, но и мешал дышать, в ночное небо Сардайской пустыни поднялись клубы жирного черного дыма, и тьма вспыхнула десятками костров, в которых души павших очищались от оков бренной плоти. Кто-то говорит, что в пламени погребального костра можно разглядеть ускользающую в Чертоги душу. Я же, среди тысяч не разглядел и одной. И почему-то мне кажется, что причиной тому стал отнюдь не жирный вонючий дым, закрывший собой всё небо до самого горизонта.
