Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (прочитать книгу .TXT) 📗
Хэй взялся за кувшин, неспеша налил себе вина, поднёс деревянную кружку к губам, сделал длинный глоток. Прибью, подумал Мечислав. Рисуется, маринует, квасит, набивает цену. Как ещё сказать?
— Привлекаю внимание, — хинаец словно прочитал его мысли. — То, что я скажу — очень важно. В дороге познания мы не продвинемся ни на шаг, пока не поймём главное. Лун легко бросают змеёнышей, вылупившихся из недозрелых яиц. Даже если их тысячи, всегда можно сбежать и начать всё сначала. Найти другой кратер, затаиться, пригреться и нести по яйцу в день. Лун живут по десять тысяч лет… что им человеческая жизнь? Искра в костре.
Дядюшка Хэй налил ещё вина, давая понять, что сказал достаточно. Тихомир очнулся первым, видимо, сказался опыт прожитых лет.
— Получается, у Змея кроме логова есть ещё и гнездо? И там лежат яйца зрелые?
— И их он не бросит. Если бы мог — вывез. Но мудрый Ме Чи Слав убедил Грома, что этого делать не надо. Теперь ему отступать некуда. Но это означает ещё кое-что. Тоже очень важное. И это — второй шаг на пути познания.
Сиди и думай, ночь длинная, читалось в глазах Дядюшки. Он больше слова не скажет, пока кто-нибудь не догадается.
Спешить ему некуда.
Хинайцам вообще спешить некуда: живут себе тысячелетиями, ждут, пока придёт их время спасать мир. Мечислав чуть не подпрыгнул. Дядюшка Хэй благосклонно посмотрел на князя, словно разрешил ученику ответить на уроке.
— Получается, теперь и нам спешить некуда? — начал Бродский неуверенно. Осознание нового поворота раскрывалось чудесным цветком. Мечислав продолжил, пока не потерял мысль:
— Даже если у них еды — на сто лет, даже если змеёныши перемрут с голоду. Пока птенцы не встанут на крыло, мы можем держать осаду!
Дядюшка Хэй пожал плечами, я, дескать, ни на чём не настаиваю.
— Но мы не знаем, сколько у него в гнезде яиц и когда они вылупятся, — встрял Ёрш.
Дядюшка Хэй склонил голову:
— Не знаем. Может быть — одно и проклюнется оно завтра. Тогда семья улетит через месяц. Может быть — два. Тогда Лун покинут гнездо через год с небольшим. Этого мы не знаем. — Дядюшка беспомощно развёл руки. — С другой стороны, мы вполне можем позволить себе каждый день терять полторы тысячи против двухсот. Если считаем своих воинов недозрелыми змеёнышами. Но и это — потеря времени. Если у князя есть что сказать — самое время.
***
— Мало вам? — усмехнулся Гром, глядя на выстроившихся перед ущельем и изготовившихся к бою хинайцев. — Не видели ещё настоящего Змеева гнева?
Усевшись на одной из двух вершин горы, откуда в опасный момент собирался нырнуть на прикрытие сыновей, Отец смотрел на место будущей битвы. Гора могла оказаться вдвое выше — для зоркости Грома это не важно.
Запасов еды накоплено в кратере прилично, но кто знает, сколько продержится осада? Позавчера в бой были брошены хранители и резервом — трёхлетки. Хранители легли все, трёхлеток не погибло и десятой части. Сотников Змей приберёг напоследок. Сейчас они насильно вскрывают не перешедшие четырёхлетний срок яйца. Новобранцев подковывают клинками, благо, по всем землям успел скупить с запасом, учат работать крыльями. Продержаться пару недель — подрастут, пополнят строй. Взрослыми им не стать, но и в этом можно найти свои плюсы. Верхний перегиб не подрубают — прятаться больше не от кого, а способность прыгнуть хоть на вершок выше и дальше может решить исход всей войны. Более поздние яйца Гром решил вскрывать по мере необходимости: каждый день выдержки даёт им новые силы.
Хинайцы, не разнообразили тактику: сказались долгие тренировки без боевого опыта. Передние ряды — мечники, следом — копейщики. Ряды не сомкнуты, дают возможность выйти вперёд лучникам и пращникам, с них и начнётся битва. Что ж, если так, то и нам ни к чему разнообразить свой рацион.
По сигналу Отца змеёныши встали на исходной, построились, застыли чёрными изваяниями. Между хинайских воинов начали протискиваться стрелки, на ходу перекидывая колчаны с боков на спины. На этот раз — без пращников с горючей водой. Не осталось, что ли? Впрочем, это не важно. Главное, чтобы Двубор успел дать приказ к атаке за миг до того, как стрелы взлетят в небо.
Хинайцы медлили. Настраивались. Молодцы: сами не были в позавчерашней битве, но, видимо, выжившие сумели втолковать, с кем имеют дело. Гром посмотрел на соседний пик, где в ожидании сигнала застыла Вьюга. И проморгал начало.
Хинайские лучники дёрнули плечами, скидывая накидки, и, превратились в меттлерштадских арбалетчиков! Двубор запоздал с приказом, да и успей он — мало что изменилось бы: арбалетный болт навесом не летит. Разве только сотник приказал бы наступать наскоком. Мгновенное прицеливание и сотни жал устремились к змеёнышам. Оказалось, что и это не всё: арбалеты лишь выигрывали время. Первый ряд ринулся в прорехи перезаряжаться, а второй уже вскидывал тяжёлые кряжицкие самострелы.
Второй залп.
Третий.
Четвёртый.
Ошеломлённый Гром смотрел на гибнущих детей, ринувшихся в атаку и нарвавшихся на хинайских копейщиков с мечниками. Змей слетел, свистнул отступление, готовый обрушить огонь на вражьи головы, но услышал предостерегающий свист Вьюги. Посмотрел на поле битвы и в бессильной ярости начал набирать высоту: задний ряд не стрелял в змеёнышей, направив самострелы вверх и выцеливая единственную мишень.
***
— Не бросайте его, ладно? — твердила Милана своё заклинание. Капли пота застряли в морщинах на лбу, собирались в лужицы, сёстры промокали, вытирали, но тот проступал снова.
Сидя в дальнем углу комнаты, Вторак обложился камнями и оселками. Точил свои малые ножи, прокаливал, снова точил, промывал, прокаливал. В Раджине сечение — обычное дело, особенно если отец решил сохранить наследника. Матери тогда не жить, но кто он такой, чтобы убеждать сохранить жизнь роженице, если она сама решила спасти плод? Её решение — ей и отвечать перед богами. Тогда и врач не убийца. Он, конечно, постарается вытянуть обоих, да кто его знает, как оно сложится. Надо просто хорошо сделать свою работу: лучше точить ножи, чище мыть руки, быстрее, чтобы Милана не умерла от боли, рассечь и извлечь ребёнка. Остальное, если выживет, она будет считать подарком небес. Если старческое сердце выдержит. Если мечиславовы жёны не попадают в обморок. Если сам он ничего не напутает. Вторак горестно вздохнул: сложить все «если» вместе — до богов останется полшага.
— Не бросим, — бормотала Сарана, — никогда не бросим. Вырастет красивым и сильным, прославит свою мать, будет приходить домой из походов, обнимать её, целовать и говорить ласковые слова. А она — ему улыбнётся и…
— Не надо, Сарана, не надо, — раздалось с кровати. — Мать его будет смотреть сверху и улыбаться. Пусть даже он родится самым немощным. Пусть ни в один поход не сходит, мать его не оставит, просто скажите ему это. Пусть знает, как я его люблю, ладно?
Улада всхлипнула, посмотрела на Вторака, утёрла нос, спохватилась, выбежала переодеваться. Волхв настрого запретил утираться рукавом, даже повязки надел на лица, чтобы не надышали своей заразой. За дверью послышались всплески: девки щедро поливали из ковшей отваром дуба и подорожника. Вторак посмотрел на Брусничку, покачал головой: слишком мала. Это не бойня, где всё привычно и обыденно. Киянкой по лбу и режь бычка, пока без сознания. Здесь — человека резать. Выдержит ли?
— Не бойся, волхв, — Милана поняла правильно, — Брусничка у нас — умница. Всё сделает, а потом в обморок упадёт. Правда, Брусничка?
Боги, она ещё и шутит! Впрочем, шутка достигла цели: Брусничка испуганно посмотрела на сестру, на повитуху, неуверенно улыбнулась, кивнула. Придётся её чем-то занять, лишь бы не думала. Подозвал жестом, дал щипцы.
— Разложи на столике, делай всё, что скажу и помни: увидишь в Милане человека — убьёшь, понятно? Это — не человек. Это…
Нужное слово не приходило на ум, повисла пауза.
— Это… как в поле репу выкапывать, ясно? Поле не обеднеет.
Юная женщина кивнула одними глазами.
