Рождение волшебницы - Маслюков Валентин Сергеевич (книги онлайн читать бесплатно .txt) 📗
– Ты уверена, что можешь его сгубить?
– Да.
Рукосил удерживал ее запястье. Другой рукой он похлопывал Золотинкину ладонь, как бы умеряя страсти… На безымянном пальце его она узнала перстень с белым прозрачным камнем необычайных размеров. Камень попадался ей на глаза и прежде, теперь она это вспомнила. То матовый, то прозрачный, а то багровый овал или многогранник в окружении растительности из витого золота занимал весь сустав пальца. Зеркальные грани мерцали исчезающими оттенками, дробились в неуловимой игре света – ломались на новые грани и смещались, грань заходила за грань, исчезала… начинала лучиться новая, постепенно распространяясь. Невозможно было уловить, что именно происходит, каково значение и смысл этой холодной игры…
Усилием воли Золотинка вскинулась, чтобы стряхнуть одурь.
Несомненно, это был волшебный камень.
Она подняла глаза и с удивлением обнаружила, что у Рукосила, несмотря на пышные кудри по сторонам холеного, но несколько помятого все-таки лица порядочные залысины с редеющими волосами возле них. Она видела все, вопреки наваждению… и кавалер, кажется, это почувствовал.
– Сударь, давайте вернемся, – сказала она, оглядываясь на темную тропу.
– Что ж, на первый раз достаточно, – сухо согласился он. Они вернулись в молчании, и он не удерживал ее руки.
Не зная, как излить чувства, Золотинка бросилась целовать Нуту. Вдруг, без причины, глаза ее наполнялись слезами. При всяком удобном случае она заводила разговор о скором прибытии в столицу и о венчании – словно бы как могла торопила Нуту. Принцесса не понимала этого нетерпения. Она не стремилась к чему-то большему сверх того, что приносило естественное течение дней. Не то, чтобы Нута не испытывала к жениху совсем никакого влечения – напротив, она любила Юлия, сколько положено было в положении невесты. Но, казалось, предмет этот был слишком ясен для Нуты. И, на свою беду, она не могла понять того затаенного, порочного удовольствия, которое получала Золотинка, перебирая имя Юлия во всех падежах. А Нута уставала и неизбежно сворачивала к скачущему, никчемному разговору ни о чем.
«Неужто ж Юлий и в самом деле обо мне думает? Сейчас думает?» – замирала вдруг Золотинка, откинувшись на подушку.
Принцесса щебетала свое. Тяжеловесная мамка с повязанным на уши шарфом, взгромоздившись на устойчивый треугольный табурет, бесцветным голосом воспроизводила по-словански Нутины вздохи и ахи.
Пытаясь отогнать негожие мысли, Золотинка добросовестно вслушивалась, но надоедливый вздор усыплял ее. Сказывалась давняя привычка рано ложиться, крепко спать и рано вставать. Золотинка спала, и мамка отлично это видела, но еще с четверть часа, перевирая и сокращая по своему разумению все сказанное, вещала в пустоту Нутины речи.
Наконец, затянувшееся недомогание наследника утратило всякое правдоподобие, и было объявлено, что княжич прибудет на корабль невесты к началу стрелкового состязания.
Вскоре после утренней трапезы на левой оконечности кормы у лестничного спуска установили короткий шест с деревянным петухом. Доставили луки, большие тисовые, хорошо Золотинке знакомые, и малые, но тяжелые, сложно изогнутые составные луки, набранные из роговых пластин и оленьих жил. Дворяне Юлия разобрали тисовые, а дворяне принцессы – роговые. Золотинка нашла случай попробовать чужеземный, но и с предельной натугой не смогла натянуть его на полный вылет стрелы, непривычно маленькой. Простой тисовый лук лучше ложился в руку, потому что усилие – тоже огромное – раскладывалось здесь на стрелу, которая была почти вдвое длиннее. Как раз такой лук и был у них на «Трех рюмках».
Одетый с головы до ног в красное, прибыл Юлий. В повадке его сказывалось подчеркнутое достоинство, которое позволяет удалить окружающих на точно отмеренное расстояние. Напрасно, приглядываясь исподтишка, Золотинка пыталась уловить в лице Юлия следы нравственных страданий.
Вместе с княжичем прибыл пожелтелый, с запавшими глазами Новотор Шала. Ухватки Юлия разительно менялись, когда он обращался к больному старику, в них появлялась не только почтительность, но нечто большее – нежность.
Юлий стрелял последним среди слован. Он подошел к рубежу, положил на тетиву стрелу и постоял, глядя под ноги. От цели отделяли его только двадцать шагов, но и цель была маленькая, немногим больше кулака. К тому же насад подрагивал на частой речной волне. Из возмужалых, опытных стрелков в первом же коне срезалась добрая половина… Стоял Юлий не так долго, чтобы лишиться уверенности. Вдруг собравшись, он вскинул тяжелый лук, сильным толчком выбрасывая его от себя на всю руку – мгновение замер – стрела, сорвавшись, сверкнула. Звон тетивы, свист и гулкий стук тупого удара слились в один сложный звук.
Золотинка перевела дух.
– Прекрасный выстрел, государь! – раздались голоса.
Пусто оглянувшись, – лишь Золотинку задев взглядом, и она ничтожную эту заминку не пропустила – Юлий отошел в сторону, ко всему безучастный.
Пока меняли петушка, на рубеж стал последний стрелок из свиты Нуты. Хотя никакого общего счета между тисовыми луками и роговыми заведено не было, стало каким-то образом очевидно, что промах Амадео, как звали замыкавшего кон стрелка, уничтожил бы впечатление от всего, что достигли до сих пор мессалонские лучники. Как если бы все соревнование свелось теперь к личному соперничеству Юлия и Амадео.
Его звали Амадео. Септа запомнила непривычное имя, хотя множество других пропустила мимо ушей. В натуре витязя угадывалась уравновешенность, которая Септу как будто бы задевала. Уравновешенность сродни равнодушию, а принцесса Септа, когда выказывали ей равнодушие, воспринимала это как невежливость. Или признак крайней, блеклой и скучной ограниченности.
Выстрел Амадео Септа ожидала без волнения – она знала, что витязь попадет. Если стреляет, то попадет. И в самом деле, он поднял лук, не особенно приготовляясь, без ожесточения в лице прицелился – и всадил стрелу по назначению. Посмотрел вокруг, бессознательно ожидая похвалы, а когда не услышал, отошел в сторону, спокойно приняв к сведению, что похвалы не будет.
К третьему кону роговых луков осталось пятеро, а тисовых – трое, Амадео и Юлий удержались. Значение каждой попытки непомерно выросло, и от этого произошло замешательство. Распорядитель, одетый в цвета великокняжеского дома мальчик, разгоряченный ответственностью, расшаркивался там и тут.
– Не изволите ли начать, сударь? – пригласил он участника, снимая в поклоне шапку.
– Как только это будет угодно моему высокородному сопернику, – отвечал стрелок.
Галантная неразбериха продолжалась, доставляя мальчишке подлинное наслаждение. Ликующий здесь и там по палубе голосок выдавал его с головой. И вот – миг торжества! – пришла надобность обратиться к княжичу.
– Стреляйте, Мамлей! – сухо велел Юлий, имея в виду того лучника, который затеял состязание в учтивости.
Мамлей поклоном выразил готовность повиноваться и стал на рубеж. Однако, приподняв полунатянутый лук, он пожаловался в сторону, что болят глаза. Немного погодя добавил, что дрожат руки. И объявил среди взыскующей тишины, что не станет участвовать в соревновании и потому почтительно отдает и перепоручает свой выстрел княжичу Юлию, который «восхитил нас сегодня бесподобной стрельбой».
Новотор Шала тихим шелестящим голосом пересказывал Юлию эти кривляния.
– Стреляйте, Мамлей! – прикрикнул Юлий, поморщившись.
Тот покорно склонился и натянул лук. Хотел он попасть или нет – стрела его бесследно свистнула, затерявшись в просторе.
Юлий притопнул, но сдержался, не зная, был ли это случайный промах или подставка. Захваченные изящной игрой, придворные не понимали княжича, токовали свое, не замечая сведенных бровей, несчастного выражения в застылом, бесстрастном лишь по видимости лице. Выступивший далее стрелок с роговым луком пожаловался через переводчика на зубную боль и по этой основательной причине пустил стрелу на аршин мимо цели. Болезни множились: колотье в боку, дрожание поджилок, расслабленность членов и резь в кишках считались основательной причиной, чтобы промазать. И вот остались опять лишь двое соперников: Амадео и Юлий.
