Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина (чтение книг TXT) 📗
— А вы еще не убедились?
— Мне не случалось его видеть. Но, откровенно говоря, не терпится!
— Приезжайте к нам в субботу, мы устраиваем бал, и он непременно будет! — встревает мама и посылает улыбку Сэму. — Все вместе! Джейн и Эмма будут очень…
— Да дай же мне досказать, Селестина! — возмущается отец и завладевает вниманием Джерома Андерсена, уточняя: — Да-да. Шериф часто принимает наши приглашения и, в общем, не дичится. Если бы не его глазищи, да лицо, да волосы, ничего бы в нем не было от…
…От последнего индейца, который прятался в груде листьев на краю покинутого селения; от худого мальчишки, попытавшегося убежать, но пойманного рейнджерами. Как и большинство соплеменников, он не знал нашего языка и поначалу не говорил даже на родном. Он не был ранен, но трясся от ужаса. Только шериф, Старик Редфолл, в конце концов кое-чего от него добился, впрочем, немногого: мальчик перестал вырываться и согласился поесть. Его даже не смогли увести из леса; там он провел еще несколько дней, явно ожидая, что за ним вернутся. Не вернулся никто, и Редфолл забрал ребенка в город.
— Он вырос, но так ничего особо и не рассказал. Вообще не любит про все это говорить. Но славный, славный мальчик…
— Настолько, что получил такую должность? — Андерсен уже не скрывает, насколько впечатлен. — Ведь если я верно помню, шерифа…
— Да, шерифа тут выбирают. За Винсента я голосовал лично, чем и горжусь.
— То есть у вас большинство выбрало краснокожего?
— О, это еще одна история, и я мог бы…
— Не пора ли подать кофе? — Флора Андерсен одаривает всех улыбкой. — Правда, очень интересно, но было бы интереснее услышать от него самого. Я бы так хотела на него посмотреть!
— В таком случае я настаиваю на приглашении!
Мама крайне довольна, но, кажется, не тем, что папа замолчал, а тем, сколько раз за последние минуты переглянулись Сэм и Джейн. Несомненно, они с Флорой Андерсен отлично поняли друг друга: такие разные, но улыбаются с одинаковым удовлетворением. Отчего-то становится душно, и я, быстро извинившись, вылетаю из столовой на проходную террасу, а оттуда — на улицу.
Тихо. В воздухе — запах цветов. Лицо обдувает ветер, но не может успокоить сердце; оно колотится, точно его сейчас сожмут в кулак. А ведь сжимают вовсе не мое. Джейн… милая Джейн, неужели все всегда так быстро, так неожиданно и так… жестоко? Почему Сэм, почему сразу, почему ты, если мы такие одинаковые, что мало кто может нас различить? Почему?
«Вы разные». Сейчас я понимаю: то, что читалось в глазах, когда он произносил это, уже говорило о выборе. Все правильно, так ведь и бывает там, откуда я все знаю о любви. В книгах.
— Эмма!
Обняв меня сзади, Джейн опускает голову на плечо. Она делает так всегда в последний год, особенно когда возвращается из леса. Я привыкла к тяжелому теплу в том месте, где сестра прижимается подбородком. Сейчас за спонтанным желанием вырваться тоже приходит пусть иллюзорное, но успокоение. Она со мной. И неважно, кто остался в столовой.
— Ты стала такой грустной.
— А ты — такой счастливой.
Она вздрагивает и странно, горько хмыкает; обнимает крепче. Не отвечает.
— Он замечательный…
— Да. Замечательный.
— Ты уже влюблена?
— Прошло три дня.
— Так влюблена?
Шуршат наши платья. Жемчужина в ее ухе холодит мне шею.
— Все сложнее, чем кажется, Эмма.
— О чем ты? Пусть он из большого города…
— Нет, я не о том.
— А может, о… — я невольно улыбаюсь, — Винсенте?
Она отстраняется, отпускает меня и недовольно топает ногой.
— И что ты только фантазируешь. Редфолл просто считает меня немного краснокожей. Он в меня не влюблен.
— А как это можно — быть немного краснокожей?
Джейн плавно опускается на корточки: ее заинтересовали несколько цветков, притаившихся среди некошеной травы. Она аккуратно собирает венчики меж ладонями, не срывая, внимательно рассматривает. Бело-лиловые широкие лепестки, желтые сердцевинки. Цветы невзрачны, но Джейн все смотрит и смотрит на них.
— Никак. Но когда остаешься один, в такое хочется верить.
Я не знаю, что ответить; это слишком сложно, но, может, Джейн права. Человек, о котором по городу ходят разные слухи, забыл дорогу в свой прежний дом — в лес. Но вряд ли так же он забыл дорогу в свое прошлое, к людям, которых когда-то любил.
— Сэм чудесный.
Снова комок в горле. Проглатывая его, я повторяю ее тоном:
— Прошло три дня.
— И все же. Некоторые вещи понять легко. — Джейн встает, цветы остаются тихо покачиваться у ее ног. Она по-прежнему бледна и предлагает с лживой безмятежностью: — Давай вернемся.
И мы возвращаемся, чтобы провести еще час в праздных разговорах о музыке и железных дорогах. Несколько дней спустя с Флорой Андерсен и Сэмюелем отправляемся рисовать на природу, Джейн показывает им живописный склон. Сэм любуется, но не пейзажем. Его сестра отводит в уединенное место — к Сросшимся соснам, напоминающим шепчущихся влюбленных.
Я с ними не иду.
Джейн остается жить чуть больше двух недель.
Здесь
— Отличное начало, Цьяши. Просто замечательное.
— Что именно? Притащить девку, свалившуюся в обморок? Не смеши меня, трофеи не лучше ли? Самострелы видела? Четыре! А перья?
— Ох, Цьяши…
Голоса пробиваются в сознание. Глаз я не открываю, так и лежу, прислушиваюсь к звукам и собственным ощущениям. Если из звуков слышен только отдаленный говор, то ощущений множество. Тепло: я явно в помещении. Грязно: шею и спину колет что-то вроде листвы, пара веточек забилась в рукав. Пахнет сырой землей. А еще по мне, кажется, ползет насекомое, и если бы тошнота ужаса своевременно не напомнила, что я в беде, я бы уже вопила или, по крайней мере, дергалась. Но я лежу недвижно и пытаюсь выяснить последнюю важную вещь: цела ли я, а если не цела, то насколько пострадала?
Цела; ничего не болит, во всяком случае, сильно. Дышу, слышу, могу шевелить пальцами. Цьяши, назвавшая меня «девкой», права: от нервного истощения я лишилась чувств, но вроде даже не свалилась с мангуста. Или Гибкая Лоза меня подхватила? А может, я все-таки упала? Это бы объяснило и ветки, и легкую разбитость, и насекомое… Насекомое! Фу!
Приоткрыв глаз, кошусь на собственную правую руку. Крупная мокрица ползет именно по ней. Тихонько стряхиваю нахалку и озираюсь, убеждаясь: я в помещении; если точнее, то в подземелье, иначе почему всюду торчат корни, а единственный источник света — грозди растущих из стен грибов с развесистыми желтыми шляпками? Светят они славно, даже лучше свечей: мягко, не бросают резких теней. Грибы-светильники! Прежде я встречала только светящихся насекомых. Грибы посажены — или выросли сами? — всюду. Гроздей около дюжины, и их хватает, чтобы осветить всю залу, выхватить вполне обычные табуреты, шкафы, ящики, очаг. Бросается в глаза и кое-что необычное: крошечное озеро, обложенное камешками. Ненастоящее? Или в этих земляных пещерах есть подземные воды?
Пока я озираюсь, две девушки в дальнем конце помещения не разговаривают. Знакомая мне Цьяши стоит, уперев руки в бока и выпятив грудь, а товарка — ее плохо видно, присела на корточки, — сосредоточенно сортирует предметы, раскиданные по полу. Склянки, перышки, камни… самострелы. Девушка разбирает мародерскую добычу. Судя по тому, каким самодовольством дышит поза Цьяши, она заслужила похвал. Заслужила и устала ждать.
— Ну же. Скажи, что я молодец, Кьори! Перья! И стрелы… ну и девка-рыцарь.
Рыцарь? Опять?
— Ты молодец, никто и не спорит.
Голос второй девушки журчит родником. Она наконец выпрямляется — тонкая, темноволосая, такая же рогатая и черноглазая, как и Цьяши, но нормального, даже выше среднего роста. Кожа цвета топленого молока, в то время как у Цьяши напоминает обожженную глину. Черты намного острее, хрупче; девушка ассоциируется с каким-то знакомым мне существом, но я не могу пока понять, с каким. Эта незнакомка — Кьори — вглядывается в Цьяши.
