Трое для одного (СИ) - Ролдугина Софья Валерьевна (электронная книга txt) 📗
«Бедная красивая девочка, - пронеслось в голове однажды. - Она даже не представляет, во что вляпалась. Мальчик-зима, надо же».
Он не слишком удивился, когда за очередным поворотом вьюга развеялась, и из темноты в круг света под фонарём выступил Уилки. Глаза его слабо сияли золотом. Уинтер ойкнул и остановился. Лицо у него стало потерянным.
- Ему пора, да? - спросил он гулко и металлически.
- Пора, - мягко ответил часовщик и поманил пальцем: - Идём, Морган.
- Время вышло?
-Нет, - улыбнулся он. - Время пришло.
- А что, есть разница?
- О, огромная.
Уинтер остался под большим тёплым фонарём, комкая в кулаке несуразно большую варежку. А они пошли дальше, и город стелился под ногами, выворачиваясь наизнанку и превращаясь в нечто совсем иное, как фигурка-оригами. Стеклянное
небо постепенно отдалялось, обретало глубину, и звёзды перескакивали с места на место, складываясь в незнакомые фигуры. По правую руку раскинулся парк, где огневеющие осенние фрагменты чередовались с заснеженными, спящими. А по левую заброшенные дома перемежались незнакомыми кафе, открытыми даже за полночь. В проёме между рыжим кирпичным особняком и мрачными развалинами водонапорной башни Морган увидел заросшую вереском платформу и рельсы, поблёскивающие в лунном свете. Там стояла Кэндл, облачённая в зеленоватую больничную робу, коротко остриженная и с заострившимся чертами лица, и в руках у неё был гитарный футляр.
- Идём, - тихо сказал Уилки и тронул его за локоть. - Не след тебе смотреть на это.
Он повиновался и ускорил шаг, но успел рассмотреть, как луна, дрожа, срывается с небосвода, как огромный поезд, и несётся вниз по призрачным рельсам. Но часовщик не оглядывался, словно и не происходило ничего особенного, и просто шёл дальше. Свернув
направо, они пересекли парк и вышли к дому, от которого остался один фундамент и арка там, где раньше, похоже, располагалась дверь.
Поднявшись по развалившемуся крыльцу, Уилки осмотрелся и указал на тёмный провал в полу:
-Тебетуда, Морган.
Звёздное небо отсюда казалось особенно далёким, тёмным и бездонным; белый камень фундамента в слабом свете напоминал россыпь костяных бус, оплетённую мёртвыми стеблями вьюнов. Запах размокшей бумаги сюда не проникал; тут царил аромат ранней
весны, до срока нагрянувшей в город. Сияние звёзд отражалось в крохотных лужицах воды, скопившейся в выемках на местах выпавших камней.
Место, исполненное спокойствия; и всё же сердце продолжало болезненно сжиматься.
- Я должен спускаться… один? - Губы почти не слушались.
Уилки виновато улыбнулся; сейчас он казался мягче и моложе, чем прежде.
-Да. И отдай мне часы, пожалуйста. Там я тебе помочь не смогу.
Одеревеневшими руками Моргане трудом расстегнул пальто и вытащил из внутреннего кармана часы на цепочке. Медный корпус был тёплым, словно живая плоть, а стрелки двигались размеренно, хотя и едва ощутимо. Он вложил часы в руку Уилки и сделал шаг в сторону провала, затем другой. . До слуха донёсся шёпот, больше похожий на вздох:
- Постарайся вернуться, пожалуйста.
У края провала обнаружились ступени -старые, выщербленные. Когда Морган спустился ниже уровня пола, то верхняя их часть резко вздёрнулась, смыкаясь, и отсекла от выхода - словно люк задраился. Прежний мир исчез; осталась только темнота и тишина, а ещё -лестница под ногами, которая выравнивалась постепенно, превращаясь в дорогу, ведущую. . куда?
«Значит, отсюда можно и не вернуться», - рассеянно подумал Морган, продолжая идти на ощупь. По обе стороны от пути зияли провалы, и во мраке не понять было, насколько они глубоки. Постепенно становилось холоднее; колени сгибались уже с трудом, а дорога
всё не кончалась.
Настала минута, когда идти дальше он уже не смог.
Силы просто закончились. И вспомнилось как-то не ко времени, что в последний раз он ел и пил что-то в хостеле, за завтраком, в Корнуолле, больше суток назад. Губы пересохли и растрескались до крови; мышцы ослабели и застыли, как пластилин на морозе; дышать становилось тяжелее и тяжелее. В ушах появился гул, словно дорога сама летела куда-то на колоссальной скорости.
«Зачем я вообще пришёл сюда? - пронеслось в голове. - Что хотел сделать?»
Морган задавал себе вопрос, а ответа найти никак не мог. И от осознания этого становилось ещё холоднее.
…затем, чтобы спасти Кэндл?
Она не нуждалась в спасении и сама выбирала свою судьбу. И не сомневалась, в отличие от него, ни секунды.
… потому что так просил Уилки?
Нет, он давно уже ни о чём не просил. С тех самых пор, когда вывернул душу на площади. И неизвестно, кому тогда было больнее: тому, кто босиком танцевал на обжигающе холодных, острых камнях, или тому, кто, может, впервые за сто лет обнажил своё сердце.
…из-за семьи, ради Гвен и её неродившейся дочери - он теперь точно знал, что это дочь-и Саманты, ради Этель и Годфри, так глубоко ушедшего во тьму, ради сбежавшего Дилана и Джина, который оставался до конца?
Нет. Им-то как раз лучше было бы оставить всё как есть. Особенно Этель - слишком многое она уже потеряла.
…потому что Кристин покусилась на город?
Близко, но не то.
…потому что Кристин покусилась на его город?
Вот оно.
Не просто город. Его город.
Моргану не досталось ни музыкального таланта, ни способностей к медицине, ни твёрдого характера Гвен, ни упрямства Саманты.
Но кое-что он умел с самого начала - слушать быть хорошим мальчиком там, где другие срывались. Поэтому ему и нравилось работать в мэрии, приходить туда каждый день и чувствовать, как каждое его слово и действие меняет жизни людей. Он умиротворял гневливых; он утешал тех, кому требовалась поддержка. Он действительно искал пути решения проблемы, касалось ли это испорченного розария
сварливой старухи или записей безумного музыканта, отчаянно нуждавшегося хотя бы в одном внимательном слушателе.
В нём изначально было что-то, кроме голодной и эгоистичной тени; что-то, способное открывать запертые сердца.
Ведь даже часовщик не устоял под конец - и раскрылся, к добру или к худу.
В нём было что-то…
Что-то…
- Нет, - выдохнул Морган беззвучно; хотя губы двигались, но здешний воздух поглощал любые шумы. - Я сам был чем-то. Ключом
для них. Опорой.
«Тебе надо было родиться старшим, - зазвенел в ушах голос Дилана. - Ты слишком любишь нас всех баловать. Честное слово, мне даже стыдно».
Губы растянулись в болезненной улыбке; трещинки наполнились солоноватой кровью.
Он пришёл сюда не потому, что хотел спасти кого-то особенного, а потому, что хотел стать старшим, защитником для всех них.
Брать за руку на тёмной улице и доводить до порога, вместе с ними смеяться на шумной ярмарке на площади под Рождество, выбирать подарки, баловать, отгонять хищную темноту от окон, открывать запертые двери и слушать сердца, уже настолько измученные молчанием, что неспособные позвать на помощь.
И стоило осознать это, как город упал на ладонь ключом, тёплым и живым. Смертельный холод сжался до искр на кончиках ногтей. Прерывистый стук в грудной клетке умолк, и воцарилась полная тишина; а затем сердце забилось снова, громко и ясно.
Морган открыл глаза. Над ним было только небо, чёрное, глубокое, в россыпи звёзд. Белые камни развалин на ощупь казались тёплыми. Уилки сидел, сгорбившись, на арке, оставшейся на месте дверного проёма, и размеренно открывал и закрывал крышечку часов.
- Добро пожаловать, ключник, - произнёс он негромко.
Морган хмыкнул; он давно не чувствовал себя так легко и спокойно.
- Вернее будет сказать «с возвращением».
- Разве?-выгнул брови Уилки. - Тебя не узнать.
- У тебя будет целая вечность, чтобы привыкнуть.
Уилки сунул часы в карман и спрыгнул на камни, неловко спружинив ногами и слегка пошатнувшись. Затем подошёл вплотную к Моргану, вглядываясь ему в глаза, и бережно провёл ребром ладони по щеке.
- Ты так похож на него, - заворожённо произнёс он.
