К судьбе лицом (СИ) - Кисель Елена (е книги txt) 📗
– О тех, кто еще не умер, мне тоже приходится знать, – продолжил он ровно, – потому что их я не слышу.
Ты нарушил свой закон так основательно, Убийца, что предал самого себя. Я-то ждал, что ты бунт поднимешь. Присоединишься к матушке и батюшке (вот уж кто спит и видит, как от меня избавиться).
Вместо этого ты решил оставаться верен тому, который отныне – достояние памяти-Мнемозины. Не удивляюсь. Прежний невидимка хорошо умел связывать две нити: вязал прочные, нерушимые узлы.
Берегись, Железнокрылый. Этот узел может и тебя утянуть на дно, где уже скопилось немало таких вот воспоминаний.
– Надежда опасный советник, Танат, – тон милостивого государя дался без усилий. Скользнул наружу, ударил адамантовым копьем: – Она заставляет слышать то, чего нет. И не слышать то, что есть. Тебе лучше отказаться от того, что не входит под своды этого мира.
– Надежда – для тех, кто отчаялся, – воды Коцита покорно впитали тайное: отзвук удара копья о щит. – Сильные верят. Ты ведь знаешь, что в действительности убивает бессмертных.
От ворот на изукрашенных бриллиантами столбах томно вздохнула бездонной глубиной Лета, похлопала ресничками чахлых травинок по берегам: а меня кто-то звал?
Подарила легкий отзвук усмешки – покривившиеся губы.
– Разве вера – для воинов? Мне казалось: ее слишком легко убить. Надежда слаба, но держится всеми корнями, проникает сквозь любые щели. Ее сложно удушить. Теперь вот она даже в кострах у смертных. А вера издыхает с одного сильного удара. Ты скажешь мне – я не прав?
– Разве может вестник сказать такое о Владыке?
Жаль – я не читаю по глазам. Наверное, там, во взгляде, который он с таким тщанием скрывает в Коците, что-то важное. Наверное, я мог бы даже приказать ему – смотреть мне в глаза, а лучше – говорить вслух. К чему? Скажет очевидное. О том, что вера, как воины, бывает разной. О том, что иногда сложно нанести достаточно сильный удар.
Воды реки отпели похоронную песнь, оплакали любезного. Отскорбели и примолкли, тоненько всхлипывая девчачьими голосками.
– Мы можем проверить крепость твоей веры. Или силу моего удара. Ты наблюдал за моим боем: его не получилось. Что ты скажешь об одной схватке?
– Что не буду драться.
Мир подпрыгнул под ногами – пес, внезапно поймавший осу. А может, пошатнулись стены – всегда что-нибудь шатается, когда уходит незыблемое.
Мир искал, шарил в себе, в бесконечных днях – и не мог найти в них Таната Жестокосердного. Такого, как сейчас. С ясным взглядом, поднятым подбородком, глядящего почти насмешливо.
Бог? Чудовище? Смертный юноша с мечом на поясе?!
Дерзкий вестник перед Владыкой, слегка сузившим глаза.
– Не знал, что ты теперь уходишь от битв.
– От битв – нет. Я уклоняюсь от приказов.
Звон столкнувшихся клинков – отбитого удара – канул на дно Коцита вслед за всем остальным.
– Я могу покарать тебя. Как нарушившего приказ Владыки.
Мир выходил из повиновения. Рвался – зажмурить глаза, закрыться лапами.
Миру казались всякие глупости: будто вечно сжатые губы тронула улыбка.
– Я приму твою кару, как любой из твоих подданных. Только сначала найди того, кто возьмет мое предназначение.
Сын Нюкты плавно, не спеша, свел крылья, истаял в воздухе.
Если, конечно, это вообще тот самый сын Нюкты.
В любом случае, я не стал мешать.
Пусть себе уходит. Пусть думает даже – что ему удастся отсидеться. Закрыться от противостояния крыльями, ложью – подолом сестрицы-Аты – своим предназначением…
Я могу подождать.
Случай представится, рано или поздно. Скорее – рано. Черные крылья поодиночке не являются. Танату хватит ума покуражиться и отсидеться, а вот его недальновидному братику – едва ли.
Всё последнее время тот взглядывал на меня с недоумением. Шуточки какие-то мелкие бросал. Даже вывести из себя старался – странно, что Танат не прислал его впереди себя. Ах да, они же не ладят.
В любом случае – этой схватки ждать осталось недолко: день, может, два…
…полдня. Бывает ведь – густо, а не пусто. Наверное, весть о Менетии так взбудоражила мир: нахальный оклик «Эй, Кронид!» догнал меня во время привычной прогулки по берегу Ахерона.
– Эй, Кронид, кому говорю! Забыл, кто ты там по папе или теперь только на титулы отзываешься?!
Я остановился.
Странно, что Танат не остерег близнеца. Забыл, а может, не подумал.
Или верил, что Гипносу с его шуточками удастся то, что не удалось ему.
Во всяком случае, бог сна очень старался. Болтал ногами в воздухе и во всю глотку рассуждал что-то крамольное, что должно вызвать у меня гнев. О Менетии, о том, что можно подобрать себе и других противников на Полях Мук – например, Сизифа или Тантала, о том, что я зря избегаю его чаши… о разном.
Я молчал, прикрыв глаза. Слушал, не пугая своим гневом, не предостерегая, вообще ничего не говоря, и отчаянная, последняя попытка бога сна пропадала втуне.
Заглушенная предвкушением еще одной схватки. Поднимающимся изнутри голодом – предвидением новой кары.
И привычным ощущением, что все-таки что-то забыл.
Или там, на памятном обрыве, где ломал своё прошлое, убирая одно препятствие за другим, чего-то недоломал.
Летучую белую помеху.
Помеха назойливо мельтешила в воздухе. В одной руке – пестик, во второй – каменная ступка. Помеха улыбалась, нагло и открыто, улыбкой, как крюком, шарила в памяти, всё пыталась подцепить что-то несуществующее.
– Что, Кронид? Может, поучишь меня почтению к царям? Кулаком мне врежешь, как в старые времена? Или нет, лучше к Танталу. В компанию. На Поля Мук, а?
– Зачем? У тебя ведь нет ничего дороже крыльев.
Ответная улыбка выступила на лице медленно, приливной Стиксовой волной. Холодная, змеиная улыбка Владыки Подземого мира – и танец бога сна в воздухе сломался, стал угловатым и нервным.
– Снова запретишь мне летать? Ну, знаешь ли, Кронид, это уже как-то даже и не но…
Я сжал пальцы – и Гипнос захрипел, пытаясь разомкнуть плотный кокон мира, стиснувший ему грудь. Пестик праздничной колотушкой стукнул о камни. Чашу с маковым настоем я опустил следом – медленно, чтобы не пролить.
Кто там знает, может, ему захочется глотнуть собственного настоя после того, что случится.
На чёрный базальт медленно упало белое перо. Одно, потом другое. Мир, послушный руке Владыки, накинулся на помеху, стискивал, выкручивал, выжимал до хруста костей, до скрипа крыльев, жадно впитывал свистящие вдохи – и подносил к посиневшим губам бога сна горсти воздуха, и тут же отдёргивал.
Холодная, сухая скука отступила на миг – значит, скоро вернётся обратно. Она всегда возвращается, потому что скука Владык – не чета скуке остальных богов. Вечная спутница, которую Зевс пытается заглушить ласками любовниц, а Посейдон – пирами.
Мне, как видно, придётся заглушать казнями.
Повернул запястье туда-сюда, встряхнул, разжимая пальцы.
От удара о землю Гипнос потерял еще больше перьев – рассыпались преждевременно опавшими листьями. Белое на сером – болезненно красиво. Снег на вершинах гор. Или растерзанный Пегас в ущелье. Нет, на Пегаса перьев всё-таки маловато, фреска получается неполной.
Искусство палача – тоже искусство. Почти как скульптура или роспись по глине.
Скука кружила вокруг, неслышно ступала мягкими лапами, скалила зубы, глядя на распластанного на камнях Гипноса, на задравшийся короткий хитон, упавшие на лицо волосы, закушенные губы без привычной улыбочки. Скука постанывала в нетерпении, жадно взглядывала на двузубец в моей руке. Один удар, – шептала скука. Воон о ту скалу. Или об эту – хорошую, острую. Знаешь, как он брякнется? А потом можно ещё удар, и ещё, и ещё…
Скука, ты ничего не смыслишь в искусстве палача. Ты оставила меня, когда на камень упали первые белые перья – так вот, теперь молчи и не мешай. У меня большая практика, знаешь ли.
Он ведь ещё может летать. Я стискивал пальцы с таким расчётом, чтобы у него даже быстроты не сильно поубавилось. И мои руки опущены, и двузубец невинно выглядывает остриями какие-то другие цели под сводом мира, а сам свод поглядывает на бога сна заговорщицки. Шепчет темной, невидимой отсюда каменной громадой: давай! взлетай! к выходу, в Средний Мир, а потом уж как-нибудь…
