К судьбе лицом (СИ) - Кисель Елена (е книги txt) 📗
Встопорщенные перья мелькнули ожившим сугробом. Мгновенно напрягшиеся крылья вспороли воздух, но воздух-предатель услышал зов Владыки и вывернулся из-под удара крыльев. Гипнос упал опять, подстреленным лебедем, забил крыльями по камням, разбрасывая перья, не понимая, почему давит сверху, слева… справа… отовсюду…
Жалок всё-таки. После третьей попытки пришлось вздёрнуть его на ноги силой приказа. Второй приказ развернул во всю ширь слегка потрёпанные крылья.
Гипнос скосил глаза вправо-влево – и забыл моргать. Говорить тоже забыл: уставился молча, смешным, неверящим взглядом. Не на моё лицо – на острия двузубца неспешно, раздумчиво опускающиеся в его сторону.
Нет-нет, скука, просто бить – удел воинов. Богов. Швырнуть его на скалы мог бы титан, великан – да кто угодно мог бы. Это будет другое. Один только удар – но зато какой удар! – после которого серый базальт окажется в изобилии припорошённым белыми перьями, а сон к смертным еще долгое время будет приходить с большим запозданием.
Один короткий удар, идущий сразу отовсюду – справа, слева, сверху – который не выдержать никаким крыльям. Движение двузубца – и черная молния мира, и никаких глупых падений, он упадёт там, где стоял, глядя, как камни вокруг заснеживаются памятью о его полётах, и об этой боли он будет помнить вечно и никогда больше не осмелится противоречить Владыке, чтобы не ощутить такое по второму разу.
Не знаю, что у него там было в глазах – губы шептали бесконечное «нет». Не мне – даже этому сыну Нюкты хватало ума не просить у меня милости. А когда он увидел, как легко и небрежно сжимаются мои пальцы на двузубце, то он зажмурился, словно стараясь сбежать от удара хотя бы в мыслях.
Глупец. Этот удар был быстрее мысли. Быстрее мысли, ветра, броска змеи, молнии, любых крыльев, кроме, разве что, крыльев смерти…
Удар был мгновенным, тяжким и чёрным, безжалостным, как рука, которая его наносила. Удар достался стоявшему передо мной без остатка – чашей, выпитой до дна.
Скука молитвенно сложила ладошки, услышав глухой вскрик Гипноса.
Короткий. Удивлённый, не болезненный.
Скука отскочила вприскочку: ей было, чем полюбоваться. Смесью белых и черных перьев на сером фоне. Чуть оплавленное с краёв железо вперемешку с лёгкой белизной. Тяжёлое с лёгким. Свет и тьма сплелись по-братски и усеяли камни – произведение искусства палача. Следствие великого удара, который был быстрее молнии, быстрее ветра…
Медленнее только крыльев смерти.
Он простоял довольно долго. Вдох, два вдоха, два с половиной. Потом, потеряв прежнюю незыблемость, опустился на колени. Длинно, с присвистом выдохнул и уже потом позволил себе упасть.
Укоризненно звякнул о камни верный клинок на поясе. И глухим, болезненным шелестом откликнулись крылья.
Железные крылья, опередившие мой удар. Закрывшие от него бога сна.
Гипнос стоял столбом-гермой, правда, у герм не бывает белого оперения. Бог сна недоуменно пялился на свои крылья – взъерошенные, потрепанные, но целые, расправленные по-прежнему. На другие крылья – почти такие же, только черные, разметавшиеся по земле. Морщил лоб, как будто старался догадаться: кому это они принадлежат – другие? У кого бы он такие мог видеть?
– Б-брат? – выговорил потом медленно, с запинкой. Будто искал другое слово, привычное, а тут вылезло непонятно откуда – и из горла просится. – Брат?!
Подошёл, волоча ноги, протянул руку, с опаской коснулся чёрных перьев, отдернул палец. Укололся, наверное.
Бог сна смотрел не на то. Смерть, лежащая на серых камнях, – такое не ново. Такое уже было в толосе одной смертной царицы. Рядом была картина позанимательнее.
Белые перья перемешались с чёрным, рассыпались по равнодушному базальту. Фреска далёкой памяти. Отрывок сна, ведущего в верном направлении – к единству с миром, к концу Гигантомахии…
Вернулась скука. Горьким льдом отдалась на губах. Скука знала: здесь уже всё завершилось. Как бы ни было сделано, но сделано хорошо. Можно развернуться, неспешно вернуться к судам, или на Поля Мук, или куда там ещё долг может призывать Владыку.
Мир был прозрачным, ясным и звонким. Прикинулся сундуком, до краёв полным драгоценностей: заройся пальцами, найди себе по нраву, а уж я тебе каждую грань, каждую чёрточку…
– Брат? Ты что? Эй, Чернокрыл… Брат, брат, ты слышишь?
Плотно стиснутые губы смерти дрогнули, обрисовали: «Бездарно дерё…»
Сжались опять.
– Кто бездарно? – испуганно спросил Гипнос. Он сидел рядом с Танатом на базальтовой плите и тормошил близнеца за плечо.
– Никто.
Танат перевернулся на бок, опёрся рукой о камень, попытался встать, но крылья ношей потянули назад, к плите. Они не желали складываться, валялись мёртвые и чужие. Мрачно громыхали перьями при каждом движении.
Бог сна смотрел на крылья-покойники с ужасом.
– Ты… что сделал? – прошептал с опозданием. – Зачем?! Почему…
– Дурак.
Лицо Железносердного прорезала почти болезненная гримаса, она всегда там появлялась, когда приходилось невовремя подбирать слова.
– Железо лучше держит удар. Твои пуховки после такого…
Медленно, опасливо перетёк в полусидячее положение. Крылья чёрным неживым грузом тянулись за хозяином по камням.
Теперь Гипнос не мог на них смотреть: так бы выглядели его собственные.
Если бы вдруг обуглились.
– Ты теперь…
– Я не ты. Буду летать. Скоро, – Танат смотрел в недосягаемый теперь свод. Лицо – отрешённое, будто ноша за спиной его волнует меньше всего. – Мойрам не придётся ждать долго, для них это лишь очередная задержка…
Он взглянул мимо непохожего близнеца и тихо прибавил:
– А для тебя это урок. Не навлекай на себя гнев Владык.
– Вла…
Гипнос смешно морщил нос, наклонял голову. Будто ожидал, что Танат Железнокрылый вдруг крикнет: «Шутка!» – и засмеется смехом давно лопнувшего пузыря-Мома. Встанет, расправит целые крылья, взмахнет: гляди – ничего не случилось, и не было удара Владыки, и самого Владыки тоже не было…
Покой укрыл плечи тяжелым, прохладным покрывалом. Отпугнул скуку: та зыркнула было обиженно – отступила до времени, ненужная. Мир ткал прямую дорогу – предвидение, которому ничего не могло помешать.
Больше не нужно противников, – шептал мир. Всё, теперь уже всё. Побед тоже не нужно: зачем они тому, кто побеждает всегда? Путь пройден до конца, все помехи убраны. Ты доказал: любые саженцы могут быть убиты.
Даже такие живучие.
Надежда – залезла в сосуд титана Эпиметея, растаяла в пламени, где сгорела Гестия. Ушла в людские очаги.
Любовь – утонула в черных водах, умерла на распотрошенном ложе, среди рыданий жены.
Вера скончалась только что. Пережила надежду – даже как-то странно (наверное, потому, что она – для сильных). Но и эта не выжила – убита в вихре перемешавшихся белых и черных перьев, распластана по камням, разодрана на куски.
Смог. Убил. Аид, Убийца Саженцев – теперь только осталось прийти к своему предназначению.
Быть лекарством от лекарства. Снадобьем от собственной Погибели.
Помехи умерли – породив уверенность и терпкое ожидание.
* * *
Перед войнами стороны обычно обмениваются послами. Помню это откуда-то: наверное, нахватался в глазах у смертных. В Титаномахию никто ни с кем ничем особенно не обменивался.
Правда, один сын Крона как-то съездил к отцу, поторговался… но это было давно и, наверное, неправда.
Спросите у аэдов: как один скажут – неправда.
А что не обменивались послами – так это потому что боги не умели воевать. Сходились, тупоумные, на полях битв, и гвоздили друг друга божественным оружием. Или в кратких стычках. В общем, так, как будто у них и сказать-то друг другу нечего.
У смертных всегда есть, что друг другу сказать. Вот они и шлют вестников. К своим союзникам. Даже от врага к врагу. С пышными славословиями, с дарами в знак должного почтения, с поклонами и заверениями во взаимном уважении (голову снесу – но уважать буду!). Торгуются: вдруг разойдемся миром.
