Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая - Лазарчук Андрей Геннадьевич (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
– Во, видишь – Терентий прислал, ухмыльнулся Рогдай. – Подымать дух и плоть. Приказ мой тебе: пить, петь и веселиться. До утра отсюда чтоб ни ногой.
– Зря ты это затеял, дядюшка...
– Нет, – твердо и очень серьезно сказал Рогдай. Есть вещи, в которых я кое-что понимаю. Эта – среди них.
Тебе так кажется, подумал Алексей. Я тоже думал, что кое-что понимаю...
Ночью, лежа в обнимку с двумя скользкими девками, Алексей слышал, как буря ломает шатер, но – плюнул на все. Я ведь решил, чтобы весь мир шел в пропасть, сказал он себе. Девки слегка насторожились, но, в общем-то, не придали буре особого значения. Лишь третья, которая так и играла в углу на своей тихой дудочке, на время замолчала и к чему-то прислушалась, но потом все равно продолжила свою игру. Алексей узнал мелодию: тема неизбывной страсти из действа «Свеча и мотыльки». Уставшая танцовщица щекотала его волосами...
То, что случилось в ту ночь на Доле, описывать было некому, и как Лупп совершил то, что совершил, так никто и не узнал. Отряд его, пересидев незамеченным в прибрежных камнях двое суток в ожидании облачной погоды, нашел-таки лазейку в охране башни, просочился и захватил башню без единой потери со своей стороны. Теперь охране, чтобы вернуть башню, биться следовало лишь в двери или на винтовой лестнице, а это значит – очень долго. И, в отличие от злосчастного чародея Сарвила, Ферм получил достаточно времени, чтобы разобраться во всех хитросплетениях защитного колдовства.
Славы внизу гибли один за другим, забирая с собой по крайней мере пятерых солдат Конкордии, а Ферм все еще медленно распутывал нарочито простой, а на самом деле чрезвычайно хитрый узел... Он сам не заметил за этим занятием, как прошел день.
Лишь за полночь была выдернута последняя нить... Долго не происходило ничего.
Потом – с тонким невыносимым свистом расселся стеклянный фонарь, венчавший башню. Воздух дернулся и потек. Настоящих молний не было, но все вокруг заискрилось; с ветвей засохшего дерева, стоящего неподалеку, потянулись к небу лиловые веера «ведиминых свечек». У всех живых зашевелились и дыбом поднялись волосы, одежда облепила тело. С неба медленно стал спускаться страшный множественный шепот: будто души умерших предупреждали о чем-то...
Ферму, измотанному насмерть, показалось вдруг, что конкордийские солдаты, окружавшие башню плотной толпой, упали на четвереньки и завыли в безумной тоске. Но может быть, именно показалось... а в следующий миг с мягким пыхтением, будто сложена была из сырой глины, башня расселась внизу, вздулась пузырем – и осела внутрь себя, погребя под своей неодолимой тяжестью защитников своих и губителей – и побив камнями множество тех, кто хотел, но вот не смог ее спасти...
Тем временем ветер набирал силу. Кто был вдали от башни, уже не могли ничего другого слышать и ни о чем другом думать. Свист... вой... рев... летящие камни и бревна, сметающие палатки, а потом и дома... и нисходящая с небес чернота, еще более непроницаемая, чем ночная тьма...
Море раскачивалось долго. Ветер срывал вершины волн и нес, дробя на капли, взбивая в тучи. Некоторые корабли успели поднять паруса и выброситься на берег. Совсем немногие ушли на запад и спаслись в закрытых бухтах, недоступных даже ураганам. Но это были – десятки кораблей. Сотни же их – опрокидывались, разбивались о прибрежные скалы, уносились на Терку...
В эту ночь перестал существовать конкордийский флот. Построенный по унизительному диктату, он был обречен на бесчестье в любом случае: даже победы. И гибель в буре казалась иным гибнущим незаслуженно легкой.
Душа адмирала Адальвольфа успокоилась в эту ночь...
Пист уронил мешок и сел на него. Летящий дождь пробивал кожу плаща. Лицо казалось деревянным. Рядом опустилась госпожа Кремена. За ревом ветра приходилось кричать.
– ...отменим!.. – услышал Пист себя. ...сделали!..
– ...нельзя... слишком много (или «многие», Пист не понял)...
– ...флот...
– ...нет! чтобы люди... ужас, катарсис... Пьеса, подумал он. Деревенский театр.
Беда в том, что она права, подумал он еще. Не главное – флот. Не главное. Возмутить конкордийцев против степняков, заставить негодовать...
Я думал, что мы жестоки. Он скосил глаза на спутницу. Заливаемая дождем, она походила на кладбищенскую статую скорби.
Две тысячи мальчиков-сирот и не сирот, а так из бедных семейств. Да, готовятся в офицеры и чиновники. Но чтобы их – убивать... Погибнут многие.
Я не чувствую к ним жалости, вдруг понял он. Это что-то другое, не жалость. Они... будто мои выпускники, которые уходят в сечу. Темная горькая гордость... И то же самое – за себя.
А вот к этой статуе скорби... странно – вообще никаких чувств. Стерто. Что-то было, но что – не знаю.
– ...дальше... – От рта до уха только это и долетело. Он оторвал прилипший к земле мешок и пошел против дождя. Дождь был с примесью горькой соли.
Когда Демиру Иерону доложили о катастрофе на море, он только прищурился и кивнул головой. Ему не раз приходилось воевать без тылов и вырывать победу у противника, уже решившего, что разделался с ним лишь потому, что отрезал или захватил его, Иерона, обозы.
Здесь было, в сущности, все то же самое, разве что чуть крупнее масштабом.
На следующий после бури день он даже дал войскам сутки отдыха. После соленых дождей многие дороги и тропы, взмесенные сапогами, станут непроходимыми, солдаты потратят силы, которых им потом не хватит для боя... Лучше остановиться и подождать.
Солнце сделает свою часть работы...
Войска выстроились для парада в начале одиннадцатого. Сильно парило, пот не высыхал на лицах. Стояли, повернувшись на север, в сторону врага, славы из отданных без большого боя северных провинций: Паригории, Памфалоны, Серафионы, Вианоры, Афинодоры, Феопрепии, а с ними множество тех, кто сохранил род в одном, двух или трех мужчинах, а с ними отроки, горящие желанием в род войти и носить впредь фамилию не крестьянскую, а акритскую; стояли славы кесарской службы: Урбасианы, Юсты,. Анемподисты, Пактовии (двоюродные братья и племянники Алексея), Таврионы и Татионы, связанные враждой еще более давней, чем вражда Вендимианов и Паригориев, но свято держащих клятву верности кесарю Триандофилу; стояли выделяющиеся из всех воронеными жукоподобными латами и обтянутыми черной кожей шлемами конкордийцы-южане; и южные семейства, пестрые и неимоверно множественные: сами Вендимианы, Арпилы, Бонифатии, Тимоны, Сакердоны, Товии, Сабелы, Ревокаты, Присконы, Павсикакии... Едва держа строй, стояли крестьянские парни, взятые по повинности или пошедшие сами «на срок»... но что значит «на срок», когда война?.. С топорами и луками, в кожаных рубахах, на которые нашиты были железные кольца и бляхи, и в таких же шапках, они были обречены на самые страшные потери в самый короткий срок. Но ничего этого не видел в их лицах кесарь Светозар, старший брат уснувшего Радимира, когда-то добровольно покинувший мир, дабы избежать смуты.
