Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ) - Старицкий Дмитрий (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Согласен. Договоримся, — успокоил я его.
— А я вас всех сегодня побрею этой ''Комиссори'', - заулыбался парикмахер своим обещаниям. Профессиональная гордость из него просто выпирала.
— Вы позволите? — Это уже вопрос ко мне вопрос как к хозяину.
— Валяйте, — разрешил я.
Бритье японской бритвой оказалось мягче, чем ''Золингеном''. Я бы даже сказал — приятней. Хотя казалось бы и там и тут просто заточенная железка?
Попутно брадобрей поведал нам, что такая бритва у него уже была до революции. Продал ее ему в девятьсот седьмом году один офицер, вернувшийся из японского плена.
— Он тогда вышел в отставку и записался в купеческую гильдию, — повествовал брадобрей, — соответственно отрастив бороду. Такую большую… Старообрядческую. Так что бритва ему стала без надобности. А мне так очень пригодилась. Особенно при обслуживании женщин. ''Комиссори'' очень ласкова к женской нежной коже, — и он улыбнулся своим воспоминаниям. — А утратил я ее в девятнадцатом году. Какие-то мазурики налетели на меня среди бела дня в Кривоколенном переулке и отобрали саквояж. Там кроме рабочих бритв много еще чего было… Да что уж там… Слава богу, что не убили. Перукарню-то частную пришлось мне закрыть при военном коммунизме. Дома, слава богу, коллекция бритв, что лет десять собирал, осталась, так что до самого НЭПа работал я подпольным надомником. Революция революцией, а женщины на всё готовы лишь бы избавиться от волоса на ногах. Тем более что юбки стали носить короткие — до колен. Думаю, эту их блажь, и коммунизм не разрешит. А для пайка стал я раненых в госпитале брить. Как вас. Так до сих пор и брею. Вот кровь пускать любителей не стало — наука запретила.
Уходя, наш брадобрей задержался в дверях.
— Вы не передумаете? — глянул он на меня глазами бассета.
— Нет, — успокоил я его. — Договорились же.
— Не жалко? — спросил Данилкин, когда за цирюльником захлопнулась дверь. — Судя по всему дорогая вещь.
— Нет, Иван Иваныч, не жалко, — ответил я твердо. — Морду резать по утрам жальче. Курить идем?
— Давай после завтрака, — предложил капитан и все с ним согласились.
Артиллерист тоже курящий оказался. Со своим ''Казбеком''. Старший командир на высокой должностной категории. Паек не хухры-мухры.
Завтрак пролетел, как его и не было.
За ним перекур в туалете под новые армянские байки. Веселый мужик этот Анастас, хоть и имя носит женское.
Врачебный обход, на котором Арапетяна сразу же забрали на каталку и увезли в процедурную. А Ракову доктор пригрозил отлучить от массажа, если тот будет еще хулиганить. Правда, в чем заключалось хулиганство лейтенанта, нам не сообщили.
Мне же военврач первого ранга Богораз опять пообещал снять гипс…
Но не сняли. И даже про ЛФК забыли.
Доктор Туровский, отловив меня по дороге в курилку и отведя в сторонку, шепотом приказал готовиться к комиссии из Сербского, которая прибудет сразу после обеда. Ему уже отзвонились.
Коган объявился. Морда зеленая глаза оранжевые. Чем он там всю ночь занимался? Зато успел сменить свои щегольские галифе с хромачами на красноармейские шаровары и ботинки ''прощай молодость''.
— Зато теперь я могу все самостоятельно одной рукой одеть, — пояснил он смену имиджа всей палате.
Попросил помочь собрать ему шмотки, так как переселяется он от нас — выделили ему каморку два на три метра без окна в личное пользование ''для переночевать''. А рабочее место комиссар определил ему в ''предбаннике'' своего кабинета. Там же где и замполитрука сидит.
И отбыл, сделав нам ручкой.
На что Раков сменив репертуар, задорно распевал.
И пока до обеда никому до меня дела нет, слинял я потихоньку в госпитальную библиотеку — подшивки газет полистать. Вживаться в этот мир информационно. Разве хочешь — надо.
После обеда доктор Туровский лично проводил меня до кабинета, в котором заседала комиссия мозголомов из Сербского и напутствовал у дверей.
— Будь самим собой и все будет хорошо.
— Я постараюсь, Соломон Иосифович, — попытался сам его успокоить в свою очередь.
Хорошо ему говорить ''будь самим собой''. А кто я сам собой? Ага… Кто бы мне самому подсказал. Ладно, понимаю его так — быть Фрейдсоном. Ничего не помню, ничего не знаю, ничего не скажу, ничего не покажу… Идите все лесом, жуйте опилки.
Комиссия меня удивила тем, что явно состояла из неформалов, хотя ровно ее половина носила униформу. Синюю. Достаточно отметить, что все они сидели вокруг большого круглого стола, за который усадили и меня. Как равного.
Мерлины хреновы…
Меня представил Туровский, комиссия представилась сама.
— Профессор психиатрии Сигалов Семен Михайлович, — коротко поклонился не вставая. — Психолог-марксист. Ученик самого Залкинда.
Последняя фраза носителя ромбов в петлицах была сказана с особой гордостью.
— Кандидат медицинских наук Ципинюк Абрам Израилевич, — кивнул небрежно несколько вбок бритый обладатель кудрявой шевелюры ''а ля Мехлис''.
По званиям они не представились, хотя Сигалов в голубых петлицах синего френча носил по два ромба, а Ципинюк по три шпалы. Только эти ромбы-шпалы были не красной эмали как в армии, а синей.
— Доктор психологических наук, член-корреспондент Пешнёв Роман Аронович, — привстал слегка седой, коротко стриженый с бородкой ''а ля Троцкий'' и орденом Трудового красного знамени на широком лацкане серого цивильного пиджака из-под которого выглядывал вязаный галстук в горизонтальную полоску.
Последний же взял на себя труд представить даму. Молодую девушку в их компании фавнов в возрасте. Коротко стриженую сероглазую светлую шатенку с лицом Нефертити из соседнего двора, невысокую и стройную… до жалости. Про такую грудь говорят, что ''прыщики надо прижигать''.
— А это моя аспирантка из Ташкента Капитолина Подчуфарова. Сегодня она при нас исполняет функцию секретаря и ассистента. Мы с ней в данной комиссии фигуры приглашенные. Из Академии наук. Для объективности.
Девушка сделала мне глазки.
Я сделал глазки ей.
Оценив друг друга невысоко, наши глазки разошлись и сделали круг по присутствующим, уставились снова на доктора Туровского, который к этому времени начал что-то читать про меня, естественно, ради которого все тут и собрались. Читал он четко, но не совсем мне понятное, а часто и вовсе невнятное на их врачебном жаргоне. Русские слова присутствовали в его речи только для связки предложений.
По кивку ученого-орденоносца аспирантка резво вскочила и у приставного к стене столика стала готовить чай на всю компанию. Ноги у нее тоже были не фонтан, тонкие, а еще говорят что: ''Ташкент — город хлебный''
Зашумел включенный электрический чайник с исцарапанными алюминиевыми боками.
По комнате поплыл запах свежезарезанного лимона.
Стучали сушки, высыпаясь из бумажного пакета на тарелку.
Это настраивало.
Отбарабанив доклад, доктор Туровский отпросился у комиссии отпустить его ''к пациентам''.
— Конечно. Конечно, Соломон Иосифович, — рассыпался бисером Сигалов, — мы вам весьма благодарны за столь подробное изложение рассматриваемого случая. Вы можете быть свободны.
Сигалова никто мне не представлял как главного, как председателя сего уважаемого ученого собрания. Но все же… два ромба — это два ромба. Генеральский чин, хоть и обзывается ''старший майор''. А институт Сербского как я уже понял ведомство всесильного наркомата внутренних дел.
Когда за доктором Туровским закрылась дверь, орденоносец Пешнёв заявил.
